reliance

-Да, мам, всё норм, не переживай, - Акума стоит у окна, разговаривая по телефону. Он дёргается, оборачиваясь на звук открывающейся двери и мелко кивает, призывая вошедшего с чашкой чая парня быть тише. Улыбается, запуская руку в свои короткие волосы - ничего не может с собой поделать, стоит ему увидеть это лицо, с прищуром смеющихся глаз, как губы сами по себе растягиваются, позорно сдавая его со всеми уликами. Но преступление это отнюдь не одиночное - Курсед отзеркаливает его улыбку, словно зеркало в дорогом бутике - это целая группировка, дуэт под эмблемой Бони и Клайда. Парень проходит внутрь комнаты, отставляя чашку на высокой тумбе у стола, останавливается рядом с зеркалом, повешенным прямо напротив кровати - кто этот гениальный дизайнер знать не хочется - и оглядывает качающуюся из стороны в сторону спину - Акума говорит с матерью уже почти полчаса, уставившись в окно, в котором уже толком ничего и не видно - свет внутри перекрывает вид, делая из стёкол мутные зеркала. Курсед вздыхает напоказ, всплёскивая руками - он вообще-то пришёл в гости, и не к другу с параллели, а к мальчику своему, ну, парню, бойфренду, к человеку, от которого в груди всегда цветёт тепло, невзирая на погоду на улице, мысли о котором способны вытеснить любые другие - будь то приближающиеся экзамены или ливень в середине октября. Ну, всё вот это вот - и статусы парные в соцсетях, и аватарочки, и парта последняя у окна, чтобы курить на перемене было удобно, и неловкие улыбочки каждую минуту. Любовь короче - чистая пацанская. И сейчас она очень ловко игнорировалась, прерванная на внезапный телефонный звонок. Курсед в последний раз скользит взглядом по плечам и отвлекается на что-то более интересное, пропуская мимо ушей долетающие обрывки фраз: «да, прибрался», «уже поели» и «хорошо, полью». «Мышление миллионера» гласит крупная надпись на белой обложке. Кривая, дизайнер зачем-то решил поиграть со шрифтами, возомнив себя профессионалом, а не найденным на скорую руку фрилансером за пару сотен, даже не тысяч и не баксов, Курсед в этом уверен. Ведь в этом и заключается «секрет» этого «миллионера», чьё фото красуется на переднем плане - мужик в круглых очках, с хитрой улыбкой и яблоком в руке - Стив Джобс из местного колледжа, учащий людей зарабатывать реальные деньги на каждой странице этой тоненькой книги. Главная формула богатства - не вкладывать деньги в подобную ерунду. Поэтому Акума вместо пиццы предлагает заварить лапши, одной на двоих, потому что это романтично, и экономно - мелким шрифтом. Курсед ставит книгу на место, впихивая её на полку, забитую всякими разными вещами: от пластиковой ёлочки из ларька, до изогнутой вазы, покрытой пылью. В чужой квартире тихо, лишь часы на стене разбивают спокойствие. Родители задерживаются на даче, решая провести выходные подальше от бетонного города, оставляя сына один на один с зеленеющим фикусом в гостиной и воскресной уборкой. За окном проплывают чернеющие облака, скоро опустится густеющий вечер, потечёт по дорогам и усыпит всех жильцов ближайших домов. Чем не повод остаться в гостях подольше? На улице уже давно бегают рогатые зайцы, с бутылкой пива в одной руке и накалённым желанием ударить любого нефора за длинный шарф в голове. Попадаться им на глаза не хочется, даже если ты матёрый волк 180 сантиметров ростом - лучше остаться в тёплой квартире, забраться под одеяло и поймать за хвост скользкий сон, утыкаясь носом в пропахшую чужим шампунем подушку. Курсед улыбается, оглядывая своё отражение. Мысли о сне его смешат. В то же время от них колет холодом, холодом неуверенности и неловкости. Рука сжимается в кулак в кармане штанов - нет, прошло слишком много времени с того самого дня, и слишком затянулась их немая игра. Кто-то должен поставить в ней точку, или хотя бы запятую. Курсед помнил всё. Чаша весов с разумом оказалась слишком лёгкой, чтобы уравновесить чувственность в тот день. Первый поцелуй, с оттенком дрожи в ладонях, робостью и неуверенностью, мыслями, что сейчас оттолкнут, пошлют куда подальше и несколько лет дружбы, эта длинная, но тонкая нить, будет разрезана, разрублена одним секундным действием, застывшим в моменте, растянувшимся на несколько бесконечностей. Привкус сладковатого пива, смешанный с осевшим на губах табаком, холодный вечерний воздух и тишина уснувшего двора, с угасшими окнами. Обоим было всё равно, видит ли их кто-то сквозь задравшуюся занавеску на кухне, у обоих тряслись коленки и рдели щёки - своенравный юноша и настоящий пацан неловко отводили взгляд в стороны, касаясь пальцами до чужой ладони, дыша через раз, чтобы не сдуть остатки перемешавшейся слюны. И говорили обо всём сразу, и ни о чём в том числе: о постепенно портящейся погоде, о потерянном в раздевалке зонте, о ветре, что щипался и неприятно колол щёки. О вкусном кофе из забегаловки во дворе, где его заливают сырым кипятком, насыпая всего половину пакетика. О времени, исчисление которого так туманно, что сейчас одновременно и 4 утра и 11 вечера, и вроде надо домой, мама будет ругаться, да и спать погонит незамедлительно, но сердце почему-то хочет остаться, прямо здесь, на сырой скамейке под падающей листвой около подъезда, со смущённым рассветом, словно извиняющимся, что потревожил тихие разговоры. И они остаются, переводя телефоны на беззвучный. Мысли о бесконечности вселенной и естестве смерти - о чём угодно, лишь бы утопить в сухих буквах ту неловкость и смущение, перемешавшееся с чужим дыханием и осевшее в лёгких. -Да, давай, пока, - Акума, отлипнув наконец от телефона, в пару шагов пересекает комнату, обнимает парня со спины, кладёт подбородок на его плечо, слегка приподнимаясь на носках, и улыбается их отражению. -Тебе стало скучно? Заляпанное зеркало с косыми следами скотча, прилепленного к нему ещё во времена переезда. Всё сил не было отмыть его, отскоблить эти мутные пятна на стекле, а теперь, когда оно, словно первая весенняя лужа, отражало двоих парней, прижатых друг к другу так близко, что кажется, разъедини их и они в миг испарятся, попросту не смогут существовать отдельно, находя в ставшем родным лице, намного роднее пресловутого двоюродного дяди, говорящего исключительно сухие поздравления по телефону, всё то необходимое и нужное, без чего не только они сами, целые планеты, сокрытые внутри хрупкой грудной клетки, не имели смысла, попросту теряясь и исчезая, как бесполезный мусор на дне ведра. -Я успел состариться, пока ты тут разговаривал, - Курсед разворачивается, сцепляя руки за чужой спиной, прижимаясь ближе, настолько, что сквозь тонкую ткань футболки хорошо ощущались острые рёбра и тихо стучащее сердце. Два распалённых разума быстро плавятся в сжатой комнате - они ещё слишком молоды, чтобы легко завестись с пол-оборота, с грохотом и щелчками в голове. Едва сдерживаемое желание капля по капле проникает наружу, переплетается с чужим возбуждением, находит в нём звенящий отклик, ощущается кончиками блуждающих по спине и лицу пальцев, застревает в горле с зыбким стоном, невесомо царапая глотку, витает в воздухе, конденсатом опадая вниз. Синоптики, увы, о таком не предупреждали, и утром было ясно и безоблачно, поэтому спасительного зонта нет, остаётся лишь смириться, ощущая кожей скопившуюся влагу. При всей своей напускной дерзости, Курсед охотно подставляется под ласки, льнёт к ладони, скользящей по его телу, отзывается на манящие поцелуи. Они такие, как надо - властные, пропитанные вызовом, настойчивые, требовательные. Воздух между ними сгорает быстрее, чем бедный фикус успевает его вырабатывать, от чего сознание плавится текучим воском, стекая внутрь организма, обжигая работающие на износ органы. В прищуре Акумы очевидно прослеживается: «ты издеваешься надо мной?», и Курсед на него отвечает, утыкаясь губами куда-то в изгиб шеи, расплываясь в улыбке: да, издевается, но не только над парнем, но и над самим собой. Потому что в груди уже давно стояла свечка и фитиль вспыхнул, как только ноги пересекли порог чужой квартиры. А теперь он разгорелся, запылал так ярко, что слепил глаза. Желание бурлило в крови, и Курсед был не способен потушить его. Да и не хотел, если быть откровенными. -У меня из-за тебя... -Стояк? - с ухмылкой заканчивает он, чувствуя тычок меж рёбер. Тихо смеётся, мажа губами по шее. - Супер, потому что у меня тоже, - ему кажется это забавным. Курсед улыбается, закусывая губу и склоняя голову к плечу. Акума напрягается, стискивая челюсти - в нем бурлит возбуждение, а Курсед играет, как чертовка. Они оба играют друг с другом: блуждающими ладонями, слипшимися губами, но оба прекрасно понимают, дальше игривого перетягивания каната дело не зайдёт. Знали, и всё равно охотно велись на любые чужие уловки, любые провокации, охотно падали в разверзшуюся пропасть, словно из неё был выход. Каждый раз приходилось останавливаться в самый яркий момент, надевать солнечные очки, отворачиваться от искрящейся сварки - они оба не готовы уступать в постели, они оба чётко обозначили это ещё в первый раз, когда дело не то что не дошло до конца - оно даже не завязалось толком, оставив лишь тень смеха после себя. -Да ты сучка моя, так бы и засадил. -Только после меня, шлюха двухцветная. И так каждый раз, и так по кругу. Подобные соревнования распаляли, разжигали желание ещё больше и увы, не действовали как огнетушитель, наоборот, вливая всё больше керосина. И как прекрасны подобные финалы - влажная комната, сбитое дыхание прямо в ухо, тихие всхлипы и две быстрые руки, в такт скрипу дивана. -Помнишь тот день, когда я предложил тебе встречаться, прямо там, около подъезда? - неведомый до этого медленный огонёк зажигался в груди. Курсед жаждал испытать всё могущество, любовь, что сводит с ума, толкает к преступлению, сполна прочувствовать губительную страсть, испить до дна чашу этого сладострастного напитка. И если ради подобных эмоций придётся оступиться, упасть в пропасть - он это сделает. Он на это готов. - Теперь моя очередь краснеть. А твоя - быть смелым. Взгляд Курседа серьёзный, сосредоточенный; он внимательно изучает лицо напротив себя: подрагивающие влажные губы, порозовевшие щёки, глаза, которые тот не может и не смеет закрыть. Парень готов поклясться, что слышал, как в тишине комнаты с треском забилось чужое сознание, падая сотнями осколков. Улыбается, целует, языком проходя по приоткрытым губам - он настроен как никогда серьёзно, и ничто не сможет его переубедить. Акуму покрывает мелкая дрожь, исходящая от губ Курседа, словно тысячи иголок проникали под кожу - ни один поцелуй до не мог сравниться с этим, с поцелуем, пропитанным металлическим доверием, любовью и готовностью её разделить, подарить, отдать даром, не требуя ничего в замен. Акума был готов сделать то же самое - рука с силой схватила чужое плечо, мозг мелко кололо от кончающегося кислорода, ноги потряхивало от всего происходящего. -Не хочешь выключить свет? -Не хочу. Курсед стягивает со своих плеч футболку, отбрасывая её в сторону, совершенно не заботясь о месте, куда та могла приземлиться, отправляя туда и штаны, очень быстро оказываясь совсем обнажённым посреди комнаты. Не в первый раз - впервые в подобной ситуации. От того плечи мелко дрогнули, но Курсед постарался быстро унять их, падая на кровать, шурша постельным и слыша, как чужая одежда оказывается там же на полу. Далеко не впервые - первый раз при подобных условиях. Акума аккуратно коснулся губами чужой шеи, так медленно и тихо, словно боялся. Боялся, что человек перед ним растает, словно мираж, исчезнет в стенах комнаты, а Курсед в свою очередь мелко вздрогнул, закусывая свою губу, всеми силами пытаясь сдержать в себе странные позывы, идущие прямиком из груди, где клокочет надоедливое сердце. Его хочется отключить, забыть о его существовании хотя бы на миг, вместе с разумом откинуть подальше, в запертую на ключик комнату, а ключик отдать прямо в руки, прямо в руки человеку, по кусочку пробующего его, мягко и осторожно, прислушиваясь ко всему. Курсед вздёрнул бровь, опираясь на локти, чувствуя, как те с небольшой болью упираются в пружины матраса. Разум он послал куда подальше ещё в тот момент, когда решился на первый поцелуй, прямо там, под окнами дома Акумы, на скамеечке, где утром бабки причитали на всех подряд. Мешающее сердце, делающее его излишне сентиментальным в такой момент, он смог заткнуть только что, когда мысленно решился на этот шаг. Но сейчас, ебучий Акума, сидит рядом и смотрит на него, словно на хрупкую девушку, способную сломаться от любого прикосновения к себе. Курсед не девушка, он парень, причём несколько выше и не боящийся резких движений. Ему было искренне непонятно, куда делся тот Акума, готовый в любой момент начать их шуточную борьбу, переваливая его на пол и катаясь с ним по комнате. -Так дело не пойдёт, чел, - он помотал головой, выравнивая дыхание. - Я предложил тебе переспать и от своих слов не откажусь. Я парень, и ты вроде это прекрасно понимаешь. Не нужно думать, что если ты возьмёшь меня вот так, - он схватил чужую руку, кладя её к себе на бедро, сжимая сверху, заставляя все десять пальцев впиться в податливую мышцу, с улыбкой реагируя на заметно осевшее напряжение в чужих глазах. - То всё будет окей. Видишь, я не рассыпался, всё норм. Курседу уже не страшно, последний мандраж, сопровождавший его до самой квартиры, исчез, оставив лишь самую малость стыда: он знал, как ебаться, он сам ебался до этого, но на месте Акумы мелькало его тело, а на простынях лежал совсем не татуированный парень с цветным сплитом, а Оксанка, изгибающаяся в таких позах, что ни один закон физики не смог бы это описать. Ни один физик в принципе не смог бы что-то там описать - она умела завлечь, увлечь и полностью раздробить, играясь как ей вздумается. И в моменте, когда жизнь поменяла их местами, Курсед знал обо всём поверхностно, прославляя великий интернет и своё любопытство, но отчётливо понимал - им обоим нужно расслабиться, а дальше всё само пойдёт. Поэтому он, оставаясь абсолютно невозмутимым, делает всё, чтобы построить это спокойствие, сплести его из отдельных ниточек, обвязывая им оба тела: скользит ладонями по всем участкам кожи, до которых может дотянуться, украдкой наблюдая за реакцией парня, когда пальцы задевают заведомо чувствительное место, целует, терзая губы, задыхаясь в своём упиении, выгибается грудью вперёд, касаясь ей чужой. Акума охотно на всё ведётся, словно одинокий лист в быстром ручье, - сносит каждую провокацию, лишь сильнее сжимая руками бока, то оглаживая, то слегка оттягивая их, и не дёргается даже тогда, когда ладонь Курседа скользит под плотную резинку трусов, нажимая на головку, оставляющую след на ткани и чужих пальцах. Тот улыбается, разрывая поцелуй, образуя кольцо на члене, ведя им рвано вверх и вниз, останавливаясь тут же, стоит тихому всхлипу всё же сорваться с распухших губ. -Вот это да, - вполголоса говорит Курсед, почти смеясь, заглядывая в глаза сверху сквозь растрепавшиеся волосы. - Ебать будут меня, а хнычешь ты. -Ты можешь помолчать? -Ты можешь заткнуть меня, если хочешь, - он тянется ближе, носом утыкаясь в чужой висок, чувствуя аромат шампуня вдарившего в ноздри. Шепчет, низко и глубоко, почти беззвучно. - Но я всё равно буду стонать твоё имя, идёт? Никто из них не понимал, как это работает. Они спали с другими людьми, с девушками в частности, они дрочили друг другу не один раз, но именно сейчас всё ощущалось кардинально по-другому. Всего из-за пары движений кружится голова, быстро стучит сердце и пересыхает в горле, сбивается дыхание, слабеют ноги и непроизвольно опускаются веки. Оба прекрасно знали - если их губы соприкоснутся, они забудутся, попросту перестанут существовать в этой вселенной. Поэтому Курсед отстраняется, убирая руки от такого близкого тела, легонько отталкивая парня от себя, и перекатывается на другую сторону. -Не делай пауз. Продолжай двигаться, даже если тебе будет казаться, что мне хуёво, - выражение лица Акумы резко меняется, когда он поднимает голову, замечая зеркало прямо напротив кровати. Теперь все получалось так, что их лица очень хорошо отображались в том заляпанном стекле, не дающем ничего скрыть. - Если это и правда будет так, я скажу, окей? - Курсед улыбается в отражение, смахивая мешающие волосы. Чёртов извращенец. Акума беззвучно кивает - они всегда шли друг с другом в комплекте. -У меня нет гандонов. -Ты что, фильмов никогда не смотрел? - Курсед улыбается, растягивая слегка припухшие губы в тонкой улыбке, тут же роняя голову на кровать, зарываясь в волосах и глуша голос в покрывале. - В рюкзаке, во внутреннем кармане. -Мы вместе пару месяцев, а тебя уже тянет на безумства. -Я люблю безумства. Акума прыскает от смеха - кто как не он знает это. Но даже так, у него и в мыслях не было, что Курсед выкинет что-то подобное. В груди до сих пор недоверчиво ныло сомнение - казалось, что стоит развернуться обратно к кровати и парень посмеётся ему в лицо, говоря, что это была всего лишь шутка. И только когда Акума видит спину Курседа, растянувшегося на матрасе, держа в руке тюбик смазки и переливающийся блистер, то понимает - сегодняшним вечером руководит он. Совершенно точно и без пранка для дебильного тиктока. Акума выдавливает себе на пальцы лубрикант, от которого пахнет чем-то сладким, растирает его, чтобы немного нагреть. Возвращается на кровать, что прогибается под весом двух тел. Пододвигается ближе, отдалённо чувствуя мандраж от столь большого количества голой кожи, будто никогда не видел её до этого. Видел, но всё было не так. Всё было совсем по-другому. -Можешь не заморачиваться с этим, - голос Курседа тихий, практически беззвучный, от чего Акума замирает на несколько секунд, пытаясь уловить суть услышанного. -Что ты имеешь в виду? -А ты думаешь я это за пять минут решил, чисто пока ты с матерью разговаривал, - Акума на это округляет глаза, осматривая лежащее перед ним тело. В голове в который раз щёлкает - мысли не могут не складываться в очевидный пазл. Ахуеть. Неожиданно для себя Курсед роняет протяжное «блять», когда всё же слишком явственно ощущает склизкие пальцы внутри себя. Это было похоже на то, что он делал и сам, но в то же время так сильно отличалось, что голова кружилась, как в несущейся центрифуге, готовая вот-вот взорваться, разлететься на множество кусочков, доставив проблем при завтрашней уборке. Тело в миг непроизвольно сжалось и Курсед честно попытался расслабить его, но мышцы сами дёргались, словно наливаясь сталью вместо крови. Акума ведёт рукой меж лопаток, чувствуя, как позвонки сменяют друг друга, словно велосипедная цепь. Скользит ниже, оглаживает большим пальцем поясницу и ягодицы, надавливает на бока, заставляя приподняться ещё выше, выгнуться, как женщины в передачах про йогу. Он видел такое в телевизоре; он увидел это в живую, поглядывая на отражение, слыша неровное дыхание и учащённое сердцебиение. Его пальцы ускользают в горячее нутро, прощупывая каждую неровность, ощущая сырой жар, исходящий от чужого тела. На мгновение Акуме кажется, что Курсед сейчас застонет и начнёт умолять его не медлить, однако раздвигать внутри него пальцы он всё равно не прекращает. Смазка крупным каплями стекает по бёдрам, пачкая покрывало, которое придётся стирать. В комнате оседает тяжёлый мускусный запах, с вмешанными нотами сладкого лубриканта. Курсед заходится в дрожи, мозг начинает плавить - он более не властен над своим телом, оно вертится в чужих руках так же легко, как пластиковая вилка для лапши, его съедает желание и чувство, оказывающееся сильнее всех остальных - доверие. Полное и бесповоротное, словно за спиной был он сам. Сказать по правде, этому разноцветному парню в отражении он доверяет меньше, чем тому, что сейчас входил в него со звонкими шлепками, оглаживая то бока, то спину, целуя в шею, куда мог попасть, от чего всё плавилось, колени дрожали даже вжатые в матрас, рискуя вот-вот разъехаться в разные стороны. Акума ощущал то же самое, он уверен, когда на пробу, всего один раз, медленно толкнулся в него и больше не смог остановиться. В комнате схлопывается воздух - их более не существует. Член входит без каких-либо усилий, ребристые стенки растягиваются, плотно обхватывая его, и от этого чувства, распирающего живот, в глазах блестят капельки слёз, почти сразу сменяющихся на протяжный, надломанный стон - тело пробивает током, когда головка утыкается в железу, заставляя задыхаться. Акума утыкается носом в его шею, не ускоряя темп, двигаясь всё так же неспешно, чересчур нежно, оставляет короткие поцелуи на покрасневшей коже и водит ладонями по телу - по его выступающим наружу лопаткам, виднеющимся рёбрам, напряжённым, словно сталь, бёдрам и ягодицам, рдеющим мелко от таких терзаний. Когда Акума немного ускоряется, Курсед плотно закрывает глаза, непроизвольно цепляя зубами ткань под собой, стараясь сконцентрироваться на сводящих с ума ощущениях. Он опускает голову вниз, утапливая её лбом в скомканном покрывале, чувствуя, как пальцы с силой впиваются в бока, удерживая его на месте, громко дышит носом, который внезапно прочистился от бесконечного насморка. Акуме тоже нечем дышать. И он тоже дрожит так, будто через пять секунд кончит. И дело не в том, что школьник в душе ещё, пусть и с пацанским статусом в соцсети. Дело в том, что он впервые в своей жизни, а он уверен в этом на всё множество процентов, не ебётся, а занимается любовью, точно так же, как дурацкой физикой, занимается основательно, переживая и пропуская через себя всё. Дело в том, что он занимается ей с Курседом, парнем, шутящем о своём непоколебимом статусе актива налево и направо; с парнем, гнущим спину и стонущем в покрывало, стонущем всего одно слово, и это далеко не женское имя. С каждым выбитым звуком хочется большим - Акума не может ничего с собой сделать. Он жаден, жаден до всего, что касается этого человека, и хочется сорваться на бешенный темп, заставить его стонать чаще и громче, повторять по нескольно раз, но он старается выбросить эту мысль из своей головы, потому что по собственному состоянию догадывается, что они оба вряд ли протянут долго в таком ритме. Он продолжает толкаться в него нерасторопно, пытаясь не думать ни о чём, кроме того, что происходит здесь и сейчас. Практически вслепую, на ощупь ищет его чувствительные места и эрогенные зоны, надеясь этой ночью основательно изучить его тело. Надеясь взять повторный урок, чтобы закрепить материал. А потом делает особенно глубокий толчок, от которого Курсед жмурится, откидывая голову назад, открывая отражению вид на натянутую шею, и сдавленно мычит сквозь плотно сжатые губы. Сдавленно, но так громко, что кажется стёкла начинают трястись вместе с кроватью. Акума и не надеялся увидеть его таким - сжимающим простыни, ловящим воздух в немых стонах и гнущимся все ниже, еле стоя на разъезжающихся ногах. -Ты должен это увидеть, - Курсед знает, что это запрещённый приём. Слишком красочное впечатление и воспоминание, которое в будущем им обоим не удастся стереть простыми шаблонными картинками. Но он хочет заставить парня на него повестись, и утапливает очередной стон в изгибе руки, не смея оторвать взгляд. -Красиво, правда? Акума смотрит на их отражение из-под подрагивающих ресниц, борясь с желанием увести взгляд, утопить его в скомканной постели или и вовсе выкинуть его за пределы комнаты, в окно, где за трепещущейся занавеской деревья пронзают острыми макушками небо, словно игольницу в наборе для шитья. Во взгляде Курседа, прямиком на поверхности этих карих глаз, блестит азарт, какой бывает у него при игре в покер, а на губах растянута привычная улыбка, лучше всяких слов доказывающая, что ему всё нравится - нравятся чужие прикосновения к своей коже, нравятся поцелуи, выжимающие воздух, нравится такой Акума. Несдержанный, жаждущий. Не боящийся показать желание, которое он может воплотить в жизнь. Которое Курсед позволяет ему воплощать. -Я и раньше об этом знал, - кое-как проговаривает он, на пару секунд закрывая глаза. Красиво, правда красиво. И они оба об этом прекрасно знают. Они слились вместе, словно клишированный Инь и Ян. Словно собранная назад Пангея; прямые, что пересеклись под углом, вопреки всем теоремам в геометрии. И мир в момент перестал подчиняться этим законам: все углы стали изгибами, гравитация перестала удерживать предметы в своём поле и целые города врастали в землю, навсегда унося с собой ненужные взгляды. Курсед по-прежнему наблюдает за всеми действиями через отражение в зеркале, периодически облизывает свои сухие покрасневшие губы, которые сам же искусал, и ведёт рукой по своему члену, чтобы помочь себе кончить. Акума движется достаточно быстро, кулак скользит примерно в том же темпе, создавая такой коктейль из чувств, который не умеет мешать ни один бармен. Курсед украдкой бросает взгляд в зеркало, сталкиваясь там с двумя другими глазами, до краёв залитые возбуждением и желанием, которое никто уже не скрывает - бесполезно. -Тебе нравится? - улыбается, изламывая улыбку, - воздух внутри словно сжимали, раздавливали, крутили прямо внизу живота, и от вырывался, маленькими частями, с резкими звуками. Он оказывается чересчур поглощён разливающимся по телу удовольствием, ему не хватает воздуха. В данный момент им не до разговоров. Курсед часто дышит ртом и провально пытается не моргать, периодически прикрывает глаза и морщит лоб, бормоча что-то нечленораздельное, срываясь на протяжные звуки. Движения становятся более резкими и быстрыми, мышцы начинают ныть от напряжения и сердце готово замереть, выбив грудную клетку. В ту же секунду тело содрогается, сжимаясь непроизвольно, и горячая белая жидкость оказывается на ладони, стекая вниз на покрывало. Акума теряет связь с реальностью, и комната отчеканивает громкие шлепки и новые высокие стоны. Он много слышал об этом от ребят во дворе - те под несколькими банками пива становились невыносимо разговорчивыми, выкладывая на общий стол обсуждений все, о чём иногда знать и не хотелось. О том, что Машка из третьего подъезда охуенно делает минет, или о том, что у Кристинки всегда свои гандоны с собой, да и родаков дома нет все выходные - те на даче до самого понедельника. И об оргазме, и о сперме на чужом лице - вчерашние мальчишки в спортивках и прожжённом сигаретами олимпосе рассказывали обо всём, потирая руки после висения на турнике. Он много видел подобного в фильмах, когда мужчина и женщина сливались в поцелуе, словно пытаясь съесть друг друга, а потом под приглушённым светом шуршали белыми простынями. Кожа с мелкой испариной, приглушённый динамик на компьютере - мама явно не поймёт, если зайдёт в комнату в этот момент. Он видел такое в порно, где в студии или на улице в минуту свёртывалось всё начало, а дальше лишь глянцевая обложка с крупными кадрами и цветокором поверх. Он и сам ощущал это, и девочка, с которой он за ручку ходил до школы, оставила лишь приятные, пусть и хрупкие воспоминания. Но толкаясь самые последние разы и доводя себя до высшей степени возбуждения, Акума впервые чувствует нечто настолько ошеломляющее, что у него едва не сыпятся искры из глаз. Это больше, чем простое напряжение во всех мышцах, громче, чем колонка у детей во дворе, ярче, чем внезапно включённый свет посреди ночи. Это гораздо сильнее. В разы. Именно это он ощущает, когда кончает от обычного секса - нечто удивительное, невозможное и феноменальное. Акума медленно выходит, обессилено падая на кровать. Перед глазами бегают сумасшедшие мушки, мерцая на белом потолке. Внутри словно всё перевернулось, вверх дном, прямо как в тех странных музеях. Мозг до сих пор отказывается принимать реальность, пытаясь утянуть в осевший на плечи сон, но ноющие мышцы и презерватив, откинутый куда-то на пол, ярко кричат об обратном. -Ахуеть, не зря на турниках своих занимался я смотрю, - Курсед медленно моргает, устраивая голову на покрывале, дыша через раз. Голос уставший, взгляд - потерянный. - Поцелуй меня. -Дай дыхание перевести. Просьба не срабатывает. Парень сам поворачивается к Акуме лицом, обвивая руками шею, и вплетает пальцы в короткие волосы, опуская взгляд на приоткрытые губы. -Всё равно собьётся, - шепчет, продолжая держать, бесстыдно заглядывая в глаза. Акума сдаётся, тянется к губам, мягко прикасаясь к ним, совсем невесомо, ощущая остывающее возбуждение и растаявшую негу, закрывает глаза, прижимаясь к нему теснее. -Я думаю, завтра нам нужно повторить. -О завтра давай подумаем завтра. По улицам бегают зайцы с оленьими рогами, пытаясь найти хоть одного заблудшего нефора. В комнату проникает свежий воздух из приоткрытого окна, а под одеялом тепло, словно в далёком детстве. Там тоже были дружеские ночёвки, но помимо приставок и сериалов в них не было этого - двух сплетённых в замок рук и дыхания, успокоившегося в унисон. Забытая кружка с остывшим чаем одиноко стоит на тумбочке.