Мама, я так боюсь умирать...

- Как ты здесь оказалась? Молодой парень, худощавый брюнет, по виду мой сверстник, бесцеремонно садится напротив, откусывает яблоко и пристально смотрит на меня слегка озорным взглядом, как школьник, готовый вот-вот совершить какую-то пакость. Он пытается заглянуть мне в глаза, слегка наклоняет голову, но я старательно отвожу взгляд в сторону. Мы сидим в шумной столовой, вокруг раздаются смех, звон посуды и разговоры ни о чем. Не то чтобы я была грубой или бестактной, но в ту минуту мне так хотелось сказать ему: «Слушай, отвали, а? И без тебя тошно». Нет, сегодня я точно не настроена на общение, прошло слишком мало времени, а мои душевные раны еще слишком свежи и не скоро затянутся. Вот что я хочу сказать ему. Но вместо этого я лишь смотрю вниз на свои руки, покрытые полосками шрамов, аккуратно провожу по ним пальцами, слегка касаясь их, и отрицательно мотаю головой. - Нет, подожди, дай сам угадаю! Наркотики? Я усмехаюсь и снова мотаю головой. И чего это он ко мне пристал? Вокруг так много людей, гораздо общительнее, чем я. Скорее всего, ему просто скучно, что не удивительно - в этом месте хочется вздернуться от отсутствия каких-либо развлечений. Все, что я делала с того момента, как меня выписали из реанимации - ходила из одной стороны коридора в другой, считала шаги, смотрела в окна, спрашивала у медсестер, сколько сейчас времени и думала о том, как сильно я хочу покинуть это место. Но на мой вечный вопрос о выписке всегда был один и тот же ответ: «Поживем, увидим». Вот только это не жизнь, а существование. Даже время здесь течет по-другому, тянется, словно прожженная вязкая резина - бесконечно и мучительно долго. За время, проведенное в стенах этого заведения, успеваешь о многом задуматься, и эти мысли сжигают меня изнутри. Вина, стыд, отчаяние, тоска и одиночество - здесь все эти чувства словно обостряются и ощущаются гораздо болезненнее. - Я не употребляю наркотики, - наконец нахожу силы ответить моему неожиданно появившемуся собеседнику. - Тогда что это могло бы быть? Таблетки? Я резко поднимаю взгляд на юношу. Он смотрит мне в глаза и беззаботно улыбается, словно мы находимся не в закрытом психиатрическом отделении, а в каком-то ином, более приятном месте. У меня появляется возможность его лучше разглядеть. Тонкие черты лица, нос с горбинкой, черные глаза, бледная кожа - я бы могла назвать его внешность красивой и приятной. Однако меня начинает раздражать этот разговор, и я хочу как можно скорее перевести тему. Воспоминания недавних событий снова овладевают мной, и я в них утопаю. - Прости, мам, прости меня, прости... - Вика, немедленно вызывай скорую, слышишь?! - Прости мам, но я не могу... - Я выезжаю! Я стою на коленях посреди темной комнаты, приложив телефон к уху, и рыдаю в истерике. Тело пробирает легкая дрожь, руки трясутся, как и мой голос, на щеках - слезы. Сердце бьется, словно запертая в неволе птица. Голова раскалывается и кружится, накатывает тошнота. Звонить матери было глупой ошибкой, но так хотелось попрощаться, услышать ее голос в последний раз. Банальная сентиментальность, я злюсь на саму себя на проявившуюся в этот момент слабость. Все не так, все неправильно... - Мама, я так боюсь умирать... - Солнышко, я вызову скорую, скоро тебе помогут и ... - Уже поздно, мам. - Не говори так! Я уже еду, слышишь? - Я выпила все, что у меня было. Всю пачку. В глубине души я знала, что умирать страшно, сотни раз прокручивала в голове этот момент, все тщательно продумала и спланировала, но вот когда он настал, эмоции накрыли с головой, как если бы меня сбило с ног волнами сильно штормящего моря. Я словно опускаюсь на самое дно и задыхаюсь, но потаенное в глубине души желание жить вдруг с отчаянной силой овладевает мной, тянет наверх, к свету и спасению. Мне страшно, мне безумно страшно. Мама что-то еще говорит мне, но я уже не слушаю и кладу трубку. Пытаюсь подняться, но тело не слушается, и я с грохотом падаю на колени. - Мамочка, я так не хочу умирать, - бормочу я себе снова и снова, обхватив себя руками и сжавшись в маленький комочек, словно напуганный зверек. Снова пытаюсь подняться, на этот раз у меня даже получается принять вертикальное положение и опереться на ноги, но силы резко покидают меня, голова кружится вихрем, в глазах темнеет и я теряю сознание. Следующее, что я помню - поездка в карете скорой помощи, оглушающий вой сирены, мои руки прижимают к груди капельницу. Женщина средних лет о чем-то тихо переговаривается с молодым парнем. Я пытаюсь приподняться и слабо шепчу: «Куда мы едем?», но они не обращают на меня никакого внимания. Затем закрываю глаза и проваливаюсь во всепоглощающую пустоту. Очнулась я уже тогда, когда мы приехали к месту назначения и меня собирались вывозить из машины. Я надеялась увидеть красивое ночное небо, усыпанное бесчисленным количеством звезд, но оно оказалось серым, в разводах, словно кто-то пролил банку с красками и получился грязный, непонятный цвет. Пришлось пролежать в коридоре больше трех часов, прежде чем меня отправили в реанимацию. За это время я видела, как людей привозят и увозят - некоторые из них были в полуживом состоянии и никак не реагировали на происходящее с ними, другие же буянили и отчаянно пытались вырваться из рук врачей. Я же покорно лежала на кушетке, все также сжимая в руках капельницу, смотрела в потолок и думала. А вдруг я на самом деле уже умерла? Что если я сейчас встану и пойду к выходу, заметит ли кто-нибудь меня вообще? Проверять свою теорию у меня не было сил. - Так что, я угадал? - его голос вырывает меня из болезненных воспоминаний. - Я не хочу об этом говорить, - неуверенно отвечаю я, - и вообще, что ты пристал ко мне? - Я не пристаю, а пытаюсь вести увлекательную беседу с человеком, за которым уже давно наблюдаю, - он с жадностью откусывает яблоко и вдруг протягивает его мне, подмигивая. Я отрицательно мотаю головой и снова утыкаюсь взглядом вниз, теперь уже неотрывно смотря в тарелку с вязкой кашей. - Ты наблюдал за мой? Почему? - Ты целыми днями бродишь по коридору в одиночестве, ни с кем не общаешься, в столовой всегда садишься за отдельный от всех стол. Мне вдруг стало интересно, что творится у тебя в голове. Это во-первых. А во-вторых, мне ужасно скучно, так что, почему бы нам не познакомиться. Юноша перекладывает яблоко в другую руку и протягивает мне правую ладонь для рукопожатия. - Я Илья. А ты? Как мне тебя звать? Я отрываю взгляд от тарелки и с напряжением всматриваюсь в протянутую ладонь. Мои чувства были противоречивы: с одной стороны, мне хотелось, чтобы все вокруг оставили меня в покое, с другой же, мне жутко хотелось, чтобы кто-нибудь меня выслушал. Хоть кто-нибудь… Еще несколько секунд я задерживаю взгляд на руке, затем снова смотрю Илье в глаза и наконец пожимаю ему руку. - Меня зовут Вика. - Тебе идет. - Спасибо, наверное... - Так что, Вика, я угадал? - Ну, допустим, что да. Это долгая история... - Вот чего у нас полно, так это времени. - Я не хотела умирать. Но и жить так я больше не могла. - Ты жалеешь? Ну что сделала это. - Я не знаю. Я долго планировала свою смерть, но никогда не представляла, что будет, если я все-таки выживу. И вот я жива, меня откачали, и знаешь что? Это похоже на кошмар наяву. Словно меня поместили сюда в наказание за мой поступок. И словно меня осуждают все вокруг, даже те, кто не в курсе, как я сюда попала. Наверное, это потому, что больше всех виню себя я сама... - А твои родители в курсе, где ты? - Разумеется. Моя мама. Но я даже не представляю, где она и о чем думает в этот момент. - Везет. Моим родителям нет дела до меня. Так что когда я выйду отсюда, идти мне некуда. Тут в столовую вошла медсестра и начала грубо всех поторапливать. - Время обеда истекло! Марш по палатам! Мне жутко захотелось расспросить Илью о том, как он попал сюда, поэтому я схватила его за руку и быстро прошептала над самым ухом: - Приходи в палату номер шесть. Он снова задорно улыбнулся и быстро закивал головой. В палате мы много говорили, правда делать это пришлось шепотом, поскольку мы были не одни – рядом под капельницей спала одна старушка, она была привязана к койке, а когда бодрствовала, то начинала истошно кричать и бредить, обвиняя всех вокруг в самых страшных смертных грехах. В воздухе витал запах формалина и нашатырного спирта. Илья попал в отделение, можно сказать, по похожей причине – передозировка. Правда, в его случае, это были наркотики. Я узнала, что попадать сюда ему уже не впервой, поэтому он смог здесь освоиться и чувствует себя как дома. Всю жизнь он ощущает тягу к риску - путешествует автостопом, много курит, пьет и употребляет, разъезжает на мотоцикле без защиты и делает еще кучу других вещей, которые бы общество морально не одобрило. А еще он чувствует невероятную пустоту внутри, словно кто-то вырвал сердце и оставил вместо него зияющую дыру, которую теперь ничто не способно заполнить. В этом мы с ним оказались похожи. У нас обнаружилось много общего: так, например, над нами обоими в детстве издевались сверстники. Только если у меня мальчишки обычно отнимали еду и деньги, выкидывали мои вещи, оскорбляли и насмехались, а девочки просто игнорировали, то Илью одноклассники избивали, причем до переломанных костей. Со временем он научился себя защищать, а вот я просто закрылась в себе, отгородилась от любых контактов и впала в состояние тоски и бессилия. Я рассказала ему, что в восемнадцать лет мне поставили диагноз «большое депрессивное расстройство», выписали лекарства, а также посоветовали больше гулять на свежем воздухе, заниматься спортом и пить больше воды. Вот только ничего из вышеперечисленного мне не помогало, и тогда я начала искать утешение в других вещах – алкоголь, случайные связи и бесполезная трата денег. Конечно, когда у меня были на все это силы. В остальное время я недвижимо лежала в постели и хотела только одного – исчезнуть. - Ты чувствуешь, что у тебя зависимость? – спросила я Илью. - Если только на психологическом уровне, возможно. - Но ты же попадаешь сюда уже в пятый раз! Разве это не признак того, что ты уже не можешь остановиться? Илья звонко рассмеялся, я зашикала на него и показала пальцем на спящую старушку. Та что-то пробормотала во сне и, кажется, затихла. Он прикрыл рот ладонью, но все равно продолжал посмеиваться. - Что смешного, а? - Да дело не в них! – горячо начал говорить он мне, подвинувшись поближе, -Дело в той самой пустоте, которая пожирает меня изнутри. Мне нравится мой образ жизни, и в тоже время я хочу остановиться и найти своё место в этом мире. Но не могу, понимаешь? - А ты хотел когда-нибудь, ну… умереть? Чтобы все плохое разом взяло и закончилось. Илья в задумчивости опустил руку на голову, взъерошил непослушные черные волосы, а потом с предельной серьезностью добавил: - Да. Только однажды. Когда у меня умер младший брат. Но я не мог оставить мать одну, так что мне пришлось жить. - Пришлось... Вот и мне придется. Правда, я не представляю, как жить с таким тяжким бременем на сердце. Как я посмотрю в глаза маме? Что я скажу ей? Мы долго молчали, не глядя друг на друга, пока царившую в палате тишину вдруг не прорезал строгий и звонкий голос пухленькой медсестры. - Стрельникова? Я вздрогнула и резко повернулась. - Да? - На выписку. Я не могла поверить своим ушам. В радостном исступлении я поднялась, затем снова села и снова поднялась, начала судорожно и быстро собирать свои вещи, которых было не так уж и много – зубная щетка и халат, которые мне передала мама, открытку от нее же с пожеланием выздоровления и два мандарина. Держа все свои вещи в руках, я обернулась и посмотрела на Илью, который радостно улыбался, наблюдая за мной. - Все не хотят сюда попадать, зато потом на волю спешат как ошпаренные, - произнес он насмешливо. - Мы, наверное, больше никогда не увидимся? – спросила я. - Наверное, никогда. Но ты воспринимай меня как случайного попутчика в поезде, с которым вы проводите вместе время в пути, а потом никогда больше не пересекаетесь, - он протянул правую руку для рукопожатия и подмигнул мне. Я без раздумий пожала его руку и впервые за все время, проведенное в отделении, улыбнулась. Мама встретила меня со слезами на глазах, обняла меня и отказывалась отпускать из своих объятий. Больше всего я боялась, что она будет задавать много вопросов, но вместо этого всю поездку домой мы молчали и не проронили ни слова, словно два совершенно чужих друг другу человека. Приехав обратно, я была рада почувствовать запах куриного бульона и свежего хлеба – именно так пах для меня дом. Мама, не говоря ни слова, разулась и быстрым шагом направилась на кухню. Пока мы ехали, сумерки уже успели накрыть город, и в доме царила темнота. Не включая света, я на ощупь пошла по коридору на кухню, беспомощно вытянув руки вперед, чтобы ни во что не врезаться. Когда я дошла, первым, что бросилось мне в глаза, оказался небольшой торт с горящей свечой. Мама тихонько сидела рядом и вытирала щеки, по которым текли слезы. - Вчера были твои именины. С праздником, солнышко… Слезы комом встали у меня в горле и душили так сильно, словно мне накинули веревку на шею. Я подошла к маме, села рядом на корточки и аккуратно положила голову к ней на колени. Она ласково гладила меня по своим волосам, а я думала лишь о том, какую неимоверную боль я доставила ей, когда попыталась лишить себя жизни. - Ну, загадывай желание, - сказала мама. Я вытерла слезы и посмотрела на свечку, огонек которой слабо трепетал, но был единственным источником света для нас обеих. Я задумалась, зажмурила глаза и подумала «Хочу, чтобы боль ушла» и задула свечку. Огонек погас, и комната погрузилась во мрак.