Счастье

Медицинский транспорт ушёл уже далеко вперёд, так как гигантские пушки в очередной раз намертво застряли в грязи. Обычное явление на военных дорогах. Так что, к тому времени, как Мартин и санитары добрались до места происшествия, было уде слишком поздно. Малыш Отто немного выпил на ночной стоянке и захотел соорудить рычаг, чтобы хоть попытаться вытащить Чудовище из ямы. В тот момент, как он пытался просунуть своё изобретение под пушку, многотонная машина двинулась сама собой, отправилась, куда её никто не просил, снесла несколько деревьев и остановилась снова, переломив малыша Отто пополам. Мартин выслушивал эту историю уже второй раз, держа мёртвую голову Отто у себя на коленях. Он всегда подозревал, что у механизмов есть свой разум, они живут какой-то своей неведомой жизнью, особенно по ночам. Он поклялся никогда не покупать автомобиль, даже в том случае, если каким-то чудом сумеет заработать на 10 этих адских машин. Он не желал никого убивать. Кровь малыша Отто на его руках казалась чёрной в свете луны. Дуло Чудовища смотрело прямо на луну, словно говорило: я и её уничтожу, только прикажите. Малышу Отто было 19, он видел в своей недолгой жизни гораздо больше смертей, чем Мартин в свои 25. И он был готов к своей. С той ночи пушку стали именовать в его честь "Малыш". Мартин же по-прежнему про себя называл её Чудовищем. Он не помнил, в какое время года это произошло. На войне все времена года сливались в одну бесконечную серую зиму без малейшего намёка на рождество. Помнил только, что эту случилось в тот год, когда он официально отказался от английской фамилии отца и взял немецкую фамилию матери. Когда он поправлялся дома после дизентерии отец только и говорил о том, какие проблемы доставляла ему в жизни его фамилия, но он ни разу даже не задумался сменить её на немецкую. Мать не осуждала, но смотрела так печально, что Мартин поклялся себе никогда больше не возвращаться в этот дом. Лучше жить на улице, чем видеть эти глаза. В тот год он получил старшего лейтенанта за самоотверженность при спасении раненых. Это был год, когда другие офицеры наконец-то начали уважать его и принимать за своего. Это был год, когда на восточном фронте погиб его лучший друг. Это был год, когда он начал пить гораздо больше разведённого спирта, чем даже сам хотел, чтобы отвлечься от реальности. Это был год, когда армия, в которой он служил, уничтожила город, куда он и его покойный друг всегда мечтали поехать, но всё никак не срасталось. Чудовище установили на возвышении в лесу, чтоб не привлекать внимания вражеской авиации. Город был соблазнительно окружён такими вот незаметными с воздуха холмами. Древние катапульты ни за что не добросили бы отсюда свои снаряды даже близко к стенам города. Но средневековый город Реймс не был готов к обстрелу из орудий 20-го века. Госпиталь устроили в заброшенном доме с амбаром и хлевом. Мартина вызвали к Чудовищу как раз тогда, когда он закончил руководить размещением тяжелораненых в хлеву и начал бороться с желанием напиться до отключки. Он мчался бегом через лес, думая, что адская машина снова кого-то убила. Но вместо ужасной картины, уже нарисованной в его мозгу, он увидел группу офицеров, устроившихся возле пушки вокруг подзорной трубы. Ему предложили выпить, от чего он, конечно не отказался. Кто-то похлопал его по плечу, кто-то подтолкнул его к подзорной трубе со словами: - Не думай, что мы про тебя забыли. Ты должен это увидеть, Бауэр! Чудовище выпустило снаряд, что ощущалось у его подножия как небольшое землетрясение, а от грохота заложило уши. Мартин послушно уставился в трубу, чувствуя, как разум становится мягким от алкоголя. Он увидел знакомую картинку, совсем как в книгах по искусству, что в избытке занимали полки в доме его покойного друга. Сначала он подумал, что картинка искажена оптикой, но затуманенный разум понимал, что оптика очень качественная. У артиллеристов было всё самое лучшее. Это со зданием на другом конце трубы что-то не так. Он ясно видел две башни собора, где короновали французских королей, как видел на миллионах картинок до этого. Его разум прояснился осознанием того, что здание разрушалось. И вовсе не из-за ветхости. Снаряд, выпущенный Чудовищем, на его глазах ударил в основание одной из башен, выбив из неё тучу пыли. Мартин мысленно благодарил умелых средневековых строителей. Это чудо, что собор до сих пор стоит. Он отвернулся, прижался лбом к холодному металлу трубы. Он не хотел протрезветь. Не мог смотреть на это в трезвом уме. Кругом кричали "ура", а он пытался заплакать, но не мог. "Прости меня, Клаус, за последнее письмо. Надеюсь, ты не успел его прочитать. Прости за то, что я по своей воле участвую в этом. Прости, если сможешь, дорогой друг". Он обнаружил, что лежит на земле и смеётся, как ненормальный. - Наш английский доктор наконец-то стал мужиком! Выпьем же за это! Фотограф по имени Ханс Зингер, раз уж Мартин стал мужиком, согласился провести его в город тропами, о которых знали только разведчики и военные корреспонденты. Показал места, где можно спокойно ходить и не схватить пулю. Только предупредил, что если он отстанет или потеряется, то будет возвращаться один. Мартин отстал и потерялся. Он собрал в мешок все свои личные запасы сахара, чая и хлеба, решив, что будет впредь питаться в полевой кухне. После того, что он видел в трубу, ему было стыдно иметь столько запасов, когда в городе его мечты голодают. Он понятия не имел, куда именно направляется, пока ему в плечо не прилетел первый камень. Мальчишка, что бросил его, крикнул "немец!" и все малыши, копавшиеся до этого в руинах дома, принялись бросать в него камни, целясь в голову. Им было плевать на нашивку с красным крестом, и он их не винил. Военные дети были счастливы встретить символического врага на улице города, который он разрушил, и убить его. Он едва унёс ноги от шквала камней, чудом не потерял свой драгоценный мешок, и оказался там, где совершенно не хотел оказываться. Он осел на землю, прямо где стоял, ватные ноги не смогли выдержать его вес. Собор стоял перед ним, всё ещё огромный, величественный и не раненый - мёртвый. В пустых глазницах не было витражей. Одна из башен осыпалась почти наполовину. У подножия валялись разбитые статуи. Кроме башен, от него не осталось ничего, только столбы, когда-то несшие вес его ажурных стен, торчали, как рёбра выброшенного на берег мёртвого кита. Здесь больше не будет бога, непонятно почему подумал Мартин. Теперь он точно знал, что ищет. Он проклял свою юность за то, что в ней плохо учил французский. Ему казалось, что за день он тысячу раз спросил у тысячи человек что-то вроде "детская больница, где?" Только один старичок объяснил, как пройти в приют при католической церкви, даже любезно подсказал, каким маршрутом лучше идти, чтобы его не убили. Французский госпиталь был не менее страшным местом, чем немецкий. В начале войны тут была только детская больница, но в последнее время начали привозить раненых взрослых. Об этом ему рассказала пожилая пара, ожидающая в холле вместе с другими легкоранеными. Потребовалось некоторое время, чтобы объяснить им, что он пришёл с миром. Это было нелегко не столько из-за его плохого произношения, сколько из-за того, что дети этих стариков погибли, а внук сейчас отходит после операции по ампутации руки. Их завалило обломками после вчерашнего обстрела. Рене и Маржери посоветовали ему найти мадемуазель Фелис Норман. Она тут единственная, кто не желает убивать немцев, сказали они. Мартин нашёл её довольно быстро. Все знали мадемуазель. Похоже, она была ко всем добра. Хороший знак. Она деловито разговаривала с кем-то в забитом ранеными коридоре. Она была одета как медсестра, но что-то в её повадках подсказывало Мартину, что медсестрой она никогда не была. Форму её заставила надеть война. Увидев немца с большим мешком, в первый миг она округлила глаза, но тут же совладала с собой, подошла и протянула ему руку с улыбкой, которой одаривала всех без исключения в равной степени. Актриса, подумал Мартин. Она говорила чётко и медленно, чтобы он понял каждое слово. - Фелис. Мы тут по-простому, без чинов. Мне сказали, что ты что-то принёс для детей? Иди за мной. Мартин представился, и она пожала его руку, как мужчина. Она не была ни кокетливой, ни жеманной, как он привык видеть большинство француженок, особенно актрис. В ней вообще не было ничего, что можно было бы хоть отдалённо называть женственностью. Это вызывало режущий глаза диссонанс с хрупкой изящной фигурой, которая шла сейчас перед ним. Хотя, эта фигура, возможно, была следствием хронического недоедания. Когда они оказались в кладовой, Фелис зажгла свечу и показала, куда поставить мешок. Мартин смог разглядеть её получше. На вид ей было лет 37, но, может, она только выглядела старше своих лет. Порождение ночных кабаре, жертва абсента и опиума. До войны Мартин не раз оказывался в такого рода заведениях и видел такого рода актрис. Но как же она была красива. Природную красоту не выведешь ничем. Такие правильные пропорции лица бывают только у кукол. Такие шикарные каштановые волосы бывают только на париках. Тонкие черты лица и чуть заострённые уши напомнили ему о феях из сказок. Мартин прекратил глазеть на неё только тогда, когда понял, что она, склонив голову на бок, как птичка, тоже внимательно рассматривает его. - А знаешь что, Мартин. Ты очень много сделал для нас. Теперь я просто обязана сделать тебе подарок. У нас сегодня синематограф для раненых. Приходи. Фея Фелис улыбнулась плохими зубами и выскользнула из кладовки, оставив его в темноте. Юность Мартина пришлась на то время, когда все его друзья мечтали стать авиаторами и если не актёрами и постановщиками кино, то хотя бы механиками. Только его и Клауса это не интересовало. Клаус учился на инженера и мечтал строить здания, как готические соборы во Франции, только на современный лад. Мартин с детства хотел стать хирургом. Война сделала из архитектора артиллериста и, в конце концов, убила. Из хирурга война сделала уничтожителя собственной мечты. У него не осталось иллюзий. С авиацией он познакомился ещё в самом начале своей службы с артиллеристами. В том, что в ней нет ничего романтичного, он убедился, когда ему пришлось собирать тела по маленьким кусочкам после того, как зенитка лишь раз дала осечку, и всего лишь один британский самолёт добрался до их позиций. А о синематографе он думал ни в коем случае не как об искусстве, а как развлечении, которому на фронте не место. Хоть он за жизнь не посмотрел ни единого фильма, считал, что кино только даёт ложную надежду. Но ради Фелис и только на один день решил сделать исключение. Зал остался с довоенных времён, когда в здании был приют. Сейчас в задней стене проделали дыру в соседнее помещение - проекторную, где хозяйничала Фелис Норман. Над сценой повесили экран из сшитых простыней. Кто-то из раненых играл на пианино. Мартин устроился во втором ряду ядом с Рене и Маржери, потому что был уверен, что они его не убьют. Они сказали, что их мальчик не сможет прийти. Хоть операция прошла успешно, он ещё в плохом состоянии. Боль кольнула его в самое сердце, и он даже не пытался её унять. Он был виновен в случившемся и поражался стойкости этих людей и их отношению к нему. Тем временем, зал наполнялся людьми. Приходили все, кто мог идти. Садились на пол, оставались стоять, если негде было сесть. Выключится свет и началась магия. Пушка выстрелила в луну, у которой было лицо. Лицу не нравилось, что ему попали прямо в глаз. За Мартином захлопнулась дверь реальности, и он оказался погруженным в лунный мир. Всё вокруг не было чёрно-белым, потому что его воображение дорисовывало краски. Раненые сидели и стояли, держась друг за друга, как завороженные. Двое пожилых людей, потерявших всё, улыбались, глядя на волшебство. Кино - не искусство. Это магия. Как музыка. Как любовь. Магия вплелась в реальность, и у одной из жительниц луны оказалось лицо Фелис Норман. Она взяла его за руку и тихонько повела за собой, аккуратно лавируя между сидящими на полу. Она была выше его ростом, и ей приходилось не вставать на цыпочки, а наклоняться, чтобы шептать ему на ухо. - Ты мой самый дорогой гость, и я просто не могу не провести тебя за кулисы. В комнате было темно, и проектор работал словно сам собой. Ещё один разумный механизм. - Я бы с радостью угостила тебя любимым напитком наших знаменитых мастеров живописи, но у меня его попросту нет. Зато спирта полно, подумал Мартин, когда уже осушил стакан, даже не задумавшись, что в нём. На экране продолжалась магия, но что-то происходило и тут. Луч света вырвал из тьмы Фелис в мужском костюме. - Ты красивый. Тоже мог бы стать актёром. Она поцеловала его в губы, да так, что он решил, что точно не заслуживает такого подарка. - Смотри, я перевёртыш. Моё имя можно читать как мужское. Если ты любишь только мужчин, я стану одним из них для тебя. Я могу быть кем угодно. Я актриса! Смотри! Он уставился в зал, где на экране была та же Фелис. Во фраке, цилиндре, перчатках, в лакированных ботинках и с тростью, она исполняла самый гротескный танец из всех виденных им когда-либо. Одновременно и на большом экране, и только для него. Она любила то же, что и он, она понимала и принимала его таким, какой он есть. И ничего не боялась. Рациональная часть его сознания понимала, что он сейчас пожинает плоды своего алкоголизма. Нерациональная часть была счастлива. Он обнаружил себя стоящим во внутреннем дворе бывшего детского приюта при католической церкви и смотрящим на луну. У неё не было лица. Всё тот же привычный желтый диск. Светало. Госпиталь то ли начинал оживать, то ли никогда до конца не засыпал. Когда он нашёл Фелис, она одарила его своей заученной улыбкой и проявила знакомое ему уже французское гостеприимство. Будь как дома, только не трогай ничего моего и выметайся поскорее. Ему пора в реальный мир. Скоро его, наверное, начнут искать. Скоро проснётся Чудовище и продолжит уничтожать город его мечты. Но возвращаться туда ему больше не было страшно. Потому что он знал, что (пусть и только в его голове) существует другой мир. Мир, где при помощи пушки высаживаются на луне, а не разносят город королей. Мир, где люди прощают своих врагов. Мир, где потасканная актриса из кабаре превращается в сказочную фею по имени Счастье, а сам он может быть собой и ничего не бояться. Теперь он знал, как попасть в этот мир. Кино - это мост между реальностью и фантазией. А ведь пока мечта у него в голове, она не может быть уничтожена. Ради таких моментов понимания невероятного и стоит жить в этом ужасном реальном мире.