2
Мотель. 03:43. Одиннадцать часов спустя. Вполне удобоваримо. Хэл критическим взглядом окинул кафель с уже пожелтевшей от времени затиркой. Он был похож на старый изгаженный переход подземки. Стены и пол были окроплены кровью, в ванне скопилась багровая лужа, будто он здесь разбил банку кетчупа. Тело он уже спрятал в большой чемодан. Никто ничего не имеет против чемоданов, когда речь идёт о мотеле. Всё в порядке: человек въехал с багажом и выехал с багажом, и неважно, с каким. У каждого из нас есть свой багаж по жизни, в конце концов — не так ли? Так что это ни секунды не выглядит подозрительно. Пришлось попотеть, чтобы уместить там эту сладкую парочку твикс. Даже расчленёнными и порезанными на чёртовы куски они были проблемой. Которую требовалось решать. Хэл дьявольски устал и очень не хотел ничего решать, только плюнуть на всё, оставить как есть, упасть на неразложенную широкую кровать и уснуть. Парой трупов в углу ванной комнаты на расстеленном брезенте его не напугать. Но так было нельзя, он это знал. Он был из тех, кто не просто перестраховывается. Дьявол, кроющийся в деталях, мог бы прикурить у него. Он посмотрел на часы. Время — четыре утра. За окном вот-вот начнёт светать. Ещё полчаса возни. Он наконец спрятал трупы и оставил чемодан с мозаикой из человеческих раскромсанных тел в углу. В комнате тихо бормотал телевизор, бросал белый призрачный свет на постель. Хэл разделся, снял фартук и перчатки. Ещё раз зашёл в ванную, чтобы почистить зубы и умыться. Он с удовольствием набрал в ладони воду из-под крана и окунул в неё лицо, чувствуя, как мышцы сжимает спазмом. Как же он устал. Снова посмотрел на стены и пол. Не оставил ли чего лишнего. Здесь так чисто не было даже при въезде. Он оказал администрации мотеля большую услугу. В этом клоповнике нужен хороший клининг. И вышел, выключив свет. Затем снял футболку и джинсы и лёг на кровать, прямо поверх покрывала. Веки слипались. Расслаблялись руки, напряжённые до резкой боли в предплечьях. Ничто не тревожило и не мучило его. Только странная истома, какой не чувствовал очень давно — и чувство тяжести на загривке, будто кто-то сел ему на шею и давил со всей дури… В углу что-то зашуршало. Хэл хотел бы открыть глаза, но ему словно песку под веки насыпали — он устало замычал и протёр их кулаком. Зашуршало снова. Хэл слепо повернулся на звук и снова погрузился в липкую дремоту. Он не мог очнуться, даже если бы очень хотел. Снаружи было тихо. Только по Си-Эн-Эн показывали ночной выпуск новостей. Он доносился как сквозь вату: в Северной Дакоте полицейские вскрыли дом и обнаружили несколько трупов, обезображенных настолько, что сейчас с трудом проводится их опознание. В подвале прямо в бетонный пол были залиты два стоматологических кресла. В одном из них нашли мужчину, у него на голове захлопнулся медвежий капкан. Хэл даже во сне понимающе улыбнулся. Толковый парень, этот кто-то из Северной Дакоты. Хэл проваливался во второй пласт сна, ещё глубже, и думал краешком непогасшего сознания. Как много в этом мире таких же, как он? Почему они убивают? Почему убивает он сам? Диктор будничным тоном зачитывал статистику. Экран дешёвой плазмы ронял на спящего Хэла бледный свет, отчего его белые волосы казались ещё белее. Он был припорошен снегом, посыпан пеплом. Он был почти-что-мертвец под слепым глазом телевизора. — За последние двадцать лет на территории США значительно возросло количество преступлений, классифицируемых как «серийные убийства». Согласно статистике, самые опасные маньяки отметились в штатах Мэн, Юта, Теннесси, Луизиана… Он говорил, говорил и говорил. А в углу его монотонный голос снова прервало шуршание. Да кто это? Хэл слабо приоткрыл смеженные веки и скользнул по комнате взглядом. Лёгкие белые шторы закрывали вид на улицу. На телеэкране показали дом, где произошло жестокое убийство. Это был симпатичный кремовый особняк в обрамлении старых тисовых деревьев. Диктор сообщил, что среди тел нашли выжившую, чьё имя из соображений безопасности не раскрывалось. Сейчас она в состоянии средней степени тяжести, и её направили в больницу. С тихим щелчком клапаны чемодана открылись. Голос диктора стал неважным. По комнате поплыл душный запах крови, мяса и костей. И дрожжей. Хэл поморщился. Да, чёрт возьми, этот сучий бабий запах. Запах женщины без мужчины. Молочный, тучный, сладко-гнилой. Хэл, сложив на животе руки, будто его это не пугало, наблюдал за тем, как медленно открылся чемоданный зев, и по дешёвому чёрному пластику скользнули тонкие женские пальцы с обломками ногтей, похожие на быстрых косеножек. Указательный и средний пальцы были обрублены по фаланги. В этом было что-то такое знакомое. А потом он вспомнил. Сара попыталась оцарапать его, пришлось лишить её этой возможности и рубануть ножовкой по пальцам. Он равнодушно смотрел, как молния сама по себе поползла вниз, открывая чёртов чемодан. Там, внутри, шевелилось что-то. Что-то живое. Что-то немёртвое. Хэл почувствовал, как загривок охватил холодный пот, а во рту пересохло. Он был неподвижным наблюдателем, пребывая в самом паршивом состоянии — как его обычно называют, сонный паралич? Да, именно так. И тут он усомнился. А сон ли это? Вдруг нет? Из чемодана выползла вторая рука. Третья, в крови по локоть, высунулась и по-змеиному изогнулась почти вместе с ней. В это время изнутри, по толстой пластиковой крышке, с той стороны чемодана глухо постучали. И чемодан вздрогнул. Хэл не намеревался двигаться с места. Он почему-то думал о змеях. И что змеи не нападут, если не заставлять их нервничать. Может, если он будет вот так лежать здесь и не отсвечивать, всё будет тип-топ? Из вонючего нутра поползла новая рука. Хэл узнал её: та девушка, которую он убил годом раньше. Она носила точно такой же браслет дружбы. Он узнал его, потому что на нём было написано смешное имя — «Банни». Крольчонок. Хэл вспомнил, что улыбнулся этой мысли, прежде, чем сломать ей руку одним резким движением. И он помнил, как она хрипло плакала и стонала под ним. Он пошутил тогда, что кролики любят совокупляться, какого чёрта тогда она недовольна, грёбаная тварь? Он медленно моргнул, будто боялся, что чемодан за ним наблюдает. Ещё одна рука выползла и затанцевала в воздухе. Рейчел Торренс, две тысячи пятнадцатый год. Ей было около тридцати, он отвёз её на свидание в кинотеатр под открытым небом, а потом изнасиловал на капоте собственной машины. Она даже после смерти была той ещё штучкой. Хэл вспомнил, как швырнул её к лобовому стеклу, когда задушил, и она развалила ноги в стороны. Тогда он сказал с укором: «Я тебя убил, шлюха, а тебе всё мало?». И свёл ей колени, прикрыв их платьем. Рука с алым пошлым маникюром и острыми ногтями была ему очень знакома. Под них — Хэл мог клясться — забилась земля. Та сука влепила ему пощёчину и оцарапала лицо. Он проткнул её железным прутом насквозь и имел, пока она сипела и брызгала кровью из горла. Рука с пружинкой для волос на запястье. Это Бекки Мур. Черлидерша. Он долго её окучивал. Она ломалась неделю. Хэл даже подумал отстать от неё, но интуиция шептала, что этого делать не стоит. Что она блядская шлюха и заслуживает смерти. Хэл подождал ещё пару дней и оказался прав. Она первой полезла ему в брюки, впилась в губы своими губами, пахнущими вульгарно-девичьи — жвачкой. И тогда он почти срезал ей башку леской. По краю чемодана паучьи пробежала совсем нежная ручка. Лиза. Хэл в первый раз почувствовал болезненно-сладкий укол в грудь. Он вспомнил эту девушку тоже, хотя не хотел. Она была дочкой его соседей. Когда она пропала, он помогал искать её. Даже пошёл в сколоченный поисковый отряд и выражал отцу и матери соболезнования. Несколько раз копы подходили к месту, где он спрятал останки, очень близко, но у Хэла с фантазией всё было в порядке — и ящик с трупом, затиснутый в дыру над головой под дорожным мостом, там, наверху бетонной опоры, никто бы не додумался искать. Обычно ищут в земле — но в земле Лизы не было. Ближе к небу он припрятал Лизу. Хэл помнил, как тяжело решился на это убийство. Но Лиза была только в старшей школе. Он сам поздравлял её с восемнадцатилетием. В тот вечер он пришёл к ней с праздничным кексом, украшенным свечой. Родителей не было дома, праздновать хотели двумя часами позже. Хэлу хватило пятнадцати минут, чтобы проникнуть в дом и соблазнить девчонку. Она призналась, что все эти флиртующие долгие взгляды были не случайны. Ей до чёртиков нравился Хэл Оуэн, сосед по улице, и когда он предложил себя, она сказала, что была давно влюблена. Хэл задушил её капроновым чулком во время близости. Стоило признать — он был у Лизы первым. Новые и новые руки — целый клубок — ползли из чемодана и извивались в полутьме комнаты. Хэл помнил имена, не все, но многие, и не понимал, почему оцепенел. Руки плясали страшными безглазыми змеями. Они росли и вытягивались, роняли длинные тени на Хэла, на стены и постель. И тени сливались постепенно в одну, в одну-единственную, которой он так боялся. Руки у Хэла стали как лёд. Он разомкнул губы и прохрипел: — Уйди. Но многоликая чёрная тварь выползла из его чемодана и тяжело, со смачным грязным шлепком упала на ковёр, чтобы подобраться к постели. Чтобы заползти под одеяло ему на ноги. Десятками рук сковать Хэла. И тогда… У него на загривке поднялись дыбом короткие, как подшёрсток, волосы. Он весь стал как пружина. — Уборка номера, — заколотили ему в дверь. Хэл резко вскочил на кровати и испуганно заозирался. Его грудь высоко и часто вздымалась. Он бросил быстрый взгляд на чемодан. Тот стоял в углу запертым, как ни в чём не бывало. Тук-тук-тук. Господи, в этом номере ещё будет проводиться уборка? Да кто в это поверит. Тут же клоповник. Хэл протёр глаза и встал с постели. Подошёл к окну. Снова посмотрел на чемодан. Никаких рук. Никакой грязной тени на полу. Ничего подобного. Парнишка в грязной бейсболке «Кока-кола» разочарованно отошёл от номера, из которого выселялся жилец, к другой двери, и постучал уже туда. А Хэл взглянул на электронные часы возле телевизора (там уже показывали утренний сериал, потому что прошло время убийств и убийц, и домохозяйки в прайм-тайм не интересовались личностями маньяков) и ругнулся. Было одиннадцать утра.2
Джой совсем не злилась. Это было трудно, потому что она понимала: такой мужчина, как Хэл (он был слишком явно старше неё, и почему-то парнем его не поворачивался язык назвать) вполне мог не приехать по своим причинам. Более веским, чем требовалось бы для звонка с извинениями. Или короткой эсэмэски. Джой бы даже удивилась, появись он здесь на своём Плимуте, потому что это было бы так же сказочно, как в фильме «Красотка» или в сказке про Золушку. Прекрасный принц, ну и пусть что немного не на белом коне, приехал за своей возлюбленной, чтобы… смешно даже… отвезти её на работу? Серьёзно? Она улыбнулась сама себе, но вышло горько. Да. Хотелось бы, чтобы он явился, потому что то свидание было каким-то особенным. Джой знала это особым чутьём, и знала ещё, что дважды такой, как она, фартить не может. Она закинула на плечо лямку рюкзака, поправила джинсовку на плече и сошла со ступенек своего старого дома в Пембруке. Дом, конечно, ей целиком не принадлежал, как не принадлежал и самой малой частью. Это была многоквартирная трёхэтажка, узкая с фасада и раздавшаяся вглубь двора, с целым кишечником бесконечно петляющих коридоров и тучей однотипных дверей. Такие девушки, как Джой, к сожалению, жили именно в таких клоповниках, хотя ей было уже серьёзно за двадцать. Она посмотрела по сторонам, улица была почти пустой. До автобусной остановки около квартала; что ж, если поторопится, то не опоздает на свой рейс. Голубая ветка, вот что ей нужно. Быстро выстроив в голове план маршрута, Джой, сделав беспечный вид, направилась вверх по улице куда следовало. А потом из-за поворота выехал коричневый Плимут. Джой сделала вид, что не приметила его сначала (глупо: на дороге было пусто, не считая нескольких припаркованных машин) и прошла еще пару шагов, когда Хэл развернулся на светофоре и сдал назад, сразу открыв окошко: — Бога ради, Джой, — извиняющимся тоном сказал он, — я проспал. Никогда такого не было. Но сегодня… даже не знаю, что случилось. Возможно, паре шлюх пришлось отпилить конечности — вот что случилось. Ножовка плохо работает на кости, обросшей мясом, Джой. И не тебе меня винить за опоздание. Хотя это и неприемлемо для мужчины. У Хэла был очень виноватый вид. Он почти перелез на место пассажира, с надеждой глядя в окно на Джой — снизу вверх. — Привет, Хэл, — бросила она и усмехнулась. — Привет, — брякнул он и покраснел до кончиков ушей. — Ну что, поедем? — У тебя рубашка застёгнута не на те пуговицы, — сказала она, — ты знал? Хэл опустил глаза себе на грудь и вспыхнул. Красная рубаха впрямь была не так застёгнута; он не кривлялся, а взаправду растерялся, когда натягивал на себя одежду, чтобы скорее успеть в Пембрук. Он дал слово, которое не планировал нарушать. Иначе кто он будет? — недовольно подумал Хэл. Трепло? Недостойно мужчины. Очень. — Ну, — с нажимом сказал он и осмелился открыть дверь перед Джой, дотянувшись до ручки, — садись быстро, и там как-нибудь разберёмся и с этим. Джой улыбнулась и быстренько нырнула в Плимут. Аккуратно хлопнула дверью, затем положила на заднее сиденье рюкзак. Хэл торопливо перезастёгивал пуговицы, но не успел до конца, и рубаха осталась расстёгнутой на груди под бежевой вельветовой курткой. Из-под неё выглядывала белая нательная майка с круглым вырезом. — Пристегнись, — напомнил он и плавно тронулся. Они быстро выехали из центра и направились по ещё пустой трассе к Мысу Мэй. Дорога была славная — для последних дней октября в этих краях стояла удивительно тёплая ясная погода, хотя синоптики вчера обещали дождь. Джой смотрела в чистые окна Плимута и улыбалась, сама не зная, чему и зачем. Она расстегнула джинсовку и посмотрела на Хэла. Он высунул локоть в окно и лениво вёл одной рукой, но быстро заметил её взгляд и посмотрел в ответ. А потом улыбнулся тоже. — У тебя хорошее настроение? — Мы давно хотели устроить какое-нибудь благотворительное мероприятие, — поделилась она. — А на той неделе директриса сообщила, что это возможно. — Так ты работаешь в благотворительности? — удивился Хэл. — А что? — прищурилась Джой, явно довольная собой и тем, какое впечатление произвела на него своими словами. — Ты так изумлён. Впору на камеру снимать с воплем «Не может быть!». — Нет, — он поморщился и тоже расстегнул куртку, взяв управление машиной в левую руку. — Просто я думал, что ты работаешь в этой куриной забегаловке, верно? — Да. — График там так себе, — заметил он. — И вряд ли платят хорошо. — Благотворительность — это не про деньги, — сказала Джой и подняла воротник куртки. — Видишь? Он быстро посмотрел вбок, с дороги — на джинсовку, на металлический значок «Протяни руку помощи!». Слова была начертаны на рыцарском щите, увитом розой. Хэл пожал плечами. — И? — Это образ жизни, — пояснила Джой. — Точка зрения. У меня сегодня выходной день, за меня работает сменщица. Я специально подгадала так, чтобы поехать в парк. — И ты будешь там целый день торговать во имя благотворительности? — жалобно улыбнулся Хэл. — Детка. Сколько там стоят твои вещи? Я куплю все и пойдём, развлечёмся. — Не всё так просто, — рассмеялась Джой, немного уязвлённая, что Хэл не оценил её поступка, потому что не понял, вероятно? Не все могут. Не все похожи на неё или на ребят из «Открытых сердец», места, где она состоит вот уже пять лет своей жизни. — А как? — вдруг спросил Хэл, будто точно уловил её настроение. Между бровей его залегла беспокойная морщина. — В чём фишка, Джой? Я думал, смысл в том, чтобы продать всё и подзаработать на благое дело деньжат. — Не только. — Джой посмотрела в окно. Там, за ним, Плимут обогнал высокий старый грузовик. Из проржавелого синего кузова высовывалась охотничья собака, одна из тех сеттеров, каких многие местные любили держать в домах. Уже пожилой водитель в клетчатой фланелевой рубашке, с прокуренными губами и смуглыми сбитыми пальцами, поглядел на Джой в ответ и, заметив её, помахал рукой. Хэл искоса взглянул на мужчину. Спина у него привычно стала мокрой, как обычно — враз, как и складка на шее, как и широкая мясистая холка. Он не моргая смотрел на старика и думал, что именно тот запомнит: его за рулём Плимута или бледную худенькую Джой? Номер машины или их вдвоём в салоне? И что делать, если этот дьявол уже дал знать — я засёк вас, ребятки? Хэл крепко зажмурил глаза. Не лучший способ вести так тачку. Но лучший — чтобы сконцентрироваться и прийти в себя. Просто подними руку и махни ему в ответ, потому что, чёрт возьми, именно так и поступил бы любой на этой трассе. Он точно запомнит того, кто повёл себя грубо. Так эта дрянь и работает, Хэл, ты же знаешь. К вежливым никто не цепляется. Вежливость — инвариант безразличия. Хэл поступил, как приказал себе, хотя каждое движение казалось ему деревянным, лживым и грубым, почти марионеточным — вот до того неживым. Он раздвинул губы в подобии улыбки — узкой белой бездной, показавшейся между окаменелых губ, — и отзеркалил её старику в ответ. Джой тоже лениво махнула. И Хэл сознался себе, что у неё это вышло гораздо естественнее. Он осторожно проследил, как грузовик с собакой добавил газа и ушёл вперёд. Старик снова был — как Хэл и думал — безразличен. Он какое-то время мелькал по правой стороне, а потом свернул на побочную дорогу. Хэл взглянул вправо. Что там? Он увидел футах в ста, не меньше, только длинный амбар и двухэтажный дом, белеющий на фоне свежего осеннего утра. И сделал пометку у себя в голове. Очень скоро трасса вдоль полей осталась позади, и Джой оживилась, когда они поехали мимо океана. — Ну вот, — сказала она довольно и потянулась, — и впрямь денёк удался! — Так ты обещала объяснить, в чём примочка этой твоей благотворительности, — напомнил Хэл. Джой спохватилась. — Да, точно. Ну, тут просто, Хэл. Я делаю это, потому что мне приятно это делать. И знаю, что люди, которые сами связали или сшили вещи на продажу, то есть, сделали своими руками, понимаешь — они не хотели бы, чтоб те просто выкупили и выкинули в багажник, на чердак, в корзинку для бездомных или на помойку, как какой-то мусор. — Понимаю. Он повернулся к океану и посмотрел на серую дорогу и чёрно-белые заградительные столбики вдоль покатого обрыва. Прищурился. Он действительно понимал. — Им важно почувствовать себя нужными. В таком возрасте не все люди это реально ощущают. Доживают просто, как развалины, — Джой покачала головой. — Наша задача этого не допустить. — Немного не возьму в толк, это ты о чём? — А, я же и не сказала. Я помогаю в пансионате для престарелых в Акуэрте. — Сказала Джой. — М-м-м-м, — Хэл потёр переносицу. Снял очки. Поморщился. — Я плохо разбираюсь в тех краях. Акуэрт, Акуэрт… Он прекрасно знал, где это. Он прекрасно знал, как туда добраться. Каждый месяц или раз в два месяца Хэл совершал паломничество в Акуэрт, в пансионат Святой Девы для пожилых людей, и готов был спорить, что его там тоже знали очень хорошо. Во всяком случае, на рецепции. Дальше не пускали никогда — по просьбе матери. — Это округ Чатем, бывшая гостиница, три звезды, — пояснила Джой. — Может, ты слышал что-то о ней — там лет двадцать назад случился пожар. — А, эта, — небрежно ответил Хэл и пару раз стукнул пальцами по рулю. — Помню-помню. Слышал, конечно. В новостях трубили. В газетах, по телику. Двадцать четыре года назад, если быть дотошным. И там была не гостиница, детка-детка. — Сейчас в том здании устроили очень неплохой пансионат для стариков, нуждающихся в уходе, — увлечённо продолжила Джой. — Я туда езжу дважды в неделю. — Путь неблизки. — Мы с ребятами из «Открытых сердец» добираемся на автобусе. Наша директриса, Чарли Бутс — может, ты знаешь, она недавно организовала школу феминизма для подростков — устроила рейсы туда-обратно. — Почему именно со стариками решила работать? — спросил Хэл, сделав пометку на фамилии Бутс. — Можно ведь в собачьих питомниках. Или с детьми… не знаю. Бездомным суп разливать в бесплатных столовых. Всё проще. Джой улыбнулась. — В том-то и дело, что проще. Кстати. Ты же сказал, что не в курсе, как работает благотворительность? — Кое-что помню из той киношки с Эдди Мёрфи, где он бомжевал, а потом заделался богачом под Рождество, — откликнулся Хэл. — Что, не смотрела? Джой отрицательно покачала головой. Хэл вскинул брови и снисходительно улыбнулся. Типично взрослый мужик, который смотрит на девушку младше себя свысока, но умильно. Джой закатила глаза от такого фокуса. — Нет, как так? — не унимался Хэл. Это же классика. — Мне немногим меньше лет, чем тебе, динозавр, — съязвила она и не пожалела: он с укором посмотрел на неё. Это было лучше снисхождения. — Так что я могла не видеть что-то из твоего списка. Типа, немое кино. Или «Сцены в саду Раундхэй». — Ох, как я мог забыть. Разница поколений. Конфликт двух миров. О’кей, детка, просвещай меня дальше, я готов. Чего же ты пошла к старикам работать? Он снова высунул в окно локоть и с неподдельным интересом приготовился слушать. — А кто к ним идёт с большой охотой, ты знаешь таких? — невесело ответила Джой вопросом на вопрос. — Для них список обязанностей не так прост. Нужно иметь хотя бы начальное медицинское образование. — То есть, оно у тебя есть? — удивился Хэл. — Чёрт, детка. — Я медсестра. — Вот тебе раз, — пробормотал он и вовремя заложил поворот к высоким соснам вдоль трассы. — Я и не знал. — А я этого и не говорила. — То есть, если бы я поперхнулся в кино попкорном, ты бы меня сумела откачать, — подытожил Хэл с улыбкой и посмотрел на Джой. — Так? Она беспомощно взглянула в ответ и почувствовала, что разговор ведётся совершенно не о благотворительности или её образовании. Может, это было предлогом, но, кажется, Хэл действительно интересовался ей. Это было почти как восьмое чудо света, только ещё удивительнее. Джой могла бы клясться на Библии, хотя в Бога не верила, что он слушал её внимательнее всех. Даже среди друзей, что говорить о матери, пропитой до последней капли проспиртованной крови. — Я учусь в медицинском колледже заочно, — сказала она. — Вот так. — Почему? Вопрос прозвучал наивно. Джой пожала плечами и посмотрела в окно, отвернувшись от Хэла. Только дети так спрашивают: в лоб и без обиняков, совершенно честно, без намёка на попытку задеть. Странно это. И с ним ничуть не вяжется. Но вопрос её порядком задел. Хотела бы она учиться как все, жить тоже как все, в кампусе, и не знать никаких бед, кроме своевременной сдачи зачётов и экзаменов. Хотела бы состоять в каком-нибудь местечковом клубе с дурацким названием типа «Омега-Зета-Бета», и по вечерам в субботу обмениваться с сокурсницами шмотками, чтобы не ходить на вечеринки в одном и том же. Всего этого она была лишена, потому что у неё не было денег. Она должна была на что-то жить, платить за дом матери ссуду, покупать себе продукты. Её стипендии не хватало почти ни на что, а после того, как отчим серьёзно повредил циркуляркой ногу — он работал на лесопилке — ни о каких лишних тратах не могло идти речи. Джой не готова была упускать родительский дом, который запросто могли отобрать у алкоголички-матери и начавшего спиваться на пару с ней отчима. И это было проблемой. Проблемой — что Джой не могла поднять голову, а беды били, как град, по макушке и плечам, и она только жалко прикрывалась руками и иногда посматривала в небо, надеясь, что тучи рассеются и наступит недолгое просветление. Она хорошо знала, что тучи имеют свойство возвращаться. Как никто другой. Да. И наивное, беззлобное «почему» Хэла всколыхнуло в душе всю эту гниль. Как тупая боль от ноющего зуба, странное чувство поднялось изнутри. И Джой пока не знала, что это было (досада и зависть, коктейль «Ненавижу вас, потому что хуже, чем у меня, быть не может», подавать со льдом и ломтиком лимона). Но догадывалась: что-то, что она пыталась затоптать в себе, как ядовитого скорпиона. — Почему заочно? — не нашла ничего лучше она, спросим именно это. — Да. Хэл смотрел на дорогу, только туда — не на неё. Джой скривилась. — Думаю, ты и сам ответ знаешь, умник. Он немного помолчал. Плимут проехал через невысокий насыпной мост над озером. Вдали показалось кольцо чёртового колеса. — Те, кому нужны деньги, обычно не идут в благотворительность, — сказал он. — С чего ты это взял? — Я не верю в человеческое бескорыстие. И в человеческую доброту тоже не особенно верю. Джой усмехнулась, поправила ленту ремня безопасности на груди. — Ну хорошо, мистер Недоверчивый. Хочешь сказать, во всём есть умысел? — А ты считаешь, нет? Он включил поворотник и свернул вдоль худого поля жухлой кукурузы к огням далёкого Мыса Мэй. К самой его западной окраине. — Тогда почему ты решил подвезти меня? — прямо спросила Джой. — Почему вообще подошёл ко мне? Теперь тебе не отвертеться сказочками про свою вселенскую доброту. Хэл рассмеялся. На щеках у него появились милые ямочки. В уголках губ прорезались жёсткие складки. Человек-противоречие. И взгляд, который он метнул в Джой, был быстрым и холодным. Ей показалось, он видел её насквозь, какой есть — и оттого стало не по себе. — Я и не собирался скармливать тебе эту беззубую чушь. — Бросил он. — У меня были проблемы. Я тебе не лгал: день выдался реально паршивым. — Правда ли? — Правда. — Хэл покачал головой. — Если бы мне давали доллар за такие дни, думаю, у меня за всю жизнь было бы только два доллара. Понимаешь? — Кажется, да, — осторожно сказала Джой. — И понимаешь, детка. Одному в такие дни быть нельзя. Я просто хотел немного посидеть где-нибудь, переболеть это всё. — Что — всё? Какого рода это были проблемы, Хэл? Он перевёл на неё потяжелевший взгляд, и в глубине глаз у зрачков мелькнуло что-то. Жадное. Голодное. Эгоистично-собственническое. — Как-нибудь расскажу тебе, — медленно вымолвил он. — Но обещаю, рассказ увлекательный. И вот я тогда увидел тебя. Не обижайся, но ты показалась мне человеком, неспособным сказать «нет». Джой уязвлённо расправила плечи и выпрямилась. — То есть, неспособ… — Из-за какой-то внутренней доброты, — продолжал Хэл, и Джой заткнулась. — И мягкости. Мне тогда почудилось, ты точно неспособна обидеть резким словом. И что ты достаточно тактична, чтобы послать меня куда подальше. — Не поэтому, — буркнула Джой. — Просто не видела смысла. — Это всё твоя благотворительность, — ухмыльнулся Хэл, — я нуждался в помощи, ты меня спасла. — А сегодня? — прищурилась Джой. В окнах уже был виден Луна-парк, машины и трейлеры вокруг него, и залив Мэй с маяком на обрыве. — От кого я спасаю тебя сегодня? Хэл отвернулся к дороге и взялся обеими руками за руль. Задумчиво глядя на оборот чёртового колеса, он тихо ответил: — От самого себя.3
Они припарковались между стареньким родстером и минивэном со вмятиной справа. Хэл придирчиво осмотрелся, чтобы до его Плимута оставалось достаточно места, и только потом покинул место водителя. Он взял у Джой её рюкзак, но она отобрала его и довольно заявила: — Уважай силу женщин, Хэл, или катись отсюда. Она кивнула на большой транспарант: «Наши партнёры — благотворительная организация «Открытые сердца»: стань добрым братом, стань сильной сестрой каждому». — Я стараюсь меняться к лучшему, — с укором заявила она, — а ты мне мешаешь прокачивать ачивку силы. — Мне меняться уже поздно, — равнодушно сказал Хэл и поднял воротник куртки. — Что за ерунда? — Я слышал, можно изменить человека кардинально до двадцати. — Ты считаешь, что меняться нужно кардинально? — А если нет, тогда зачем себя насиловать? — заметил Хэл. Солнце ушло за тучи, которые гнал северо-восточный ветер вместе с волнами. Океан громко шумел по всей линии прибоя, особенно высоко брызгая волнами там, где белой пикой высился в небо маяк. Хэл читал в новостных сводках, что будет ясно, но знал, что метеорологам доверять глупо. Даже глупее, чем шлюхам. Он вспомнил о шлюхах и сразу — о чемодане в багажнике Плимута. На миг ему стало беспокойно. Он проглотил вязкую слюну, а вместе с ней — сковавшую панику. Так и совершаются ошибки, которые приводят туда-откуда-нет-возврата, да, Хэл? Сколько раз ты действовал наверняка. Но одного будет достаточно, чтобы получить в подарок только одну инъекцию, как билет в один конец. Вспомни, что говорила на этот счёт мама. Мама никогда не ошибалась. Но он уже слишком далеко зашёл. Придётся успевать, торопиться и действовать по ситуации. У него не было других вариантов, не как раньше. Не в этот раз. Они с Джой подошли к кассе, выкрашенной в лазоревый цвет и обклеенной дурацкими лозунгами «Открытых сердец». «Будущее за женщинами» «Спеши делать добро, брат!» «Благотворитель: берёт и делает!» «Твоя рука помощи — чья-то надежда» «Я сильная женщина, моя воля несокрушима» «Боже, — мрачно подумал Хэл и подошёл к свободному окошку. Оттуда на него вздохнули пылью и табаком. — Лучше инъекция, чем всё это». В маленькой тесной кассовой будке сидел чернокожий толстый детина с кудрями. Настолько карикатурный, насколько это было возможно. Хэл скучающе воззрился на него, а он посмотрел на Хэла. И между этими людьми была огромная пропасть. Они были как два призрака из разных жизней, и вот сегодня вынуждены встретиться и признать существование друг друга. — Добрый день. Два билета, — сказал Хэл. Слова были безупречны, холодным тоном можно было топить насмерть. — С тебя двадцать четыре доллара, братишка, — и это не было дружелюбным. Скорее — маскировкой оскала под панибратство. Вымазывание грязью, чтобы прибить к земле зарвавшегося белого здоровяка с надменным взглядом. «Братишка» заставил Хэла содрогнуться. Он помедлил, прежде чем коснуться кармана джинсов, где лежал бумажник, и скривил губы, как при глотке во время тошноты. Справившись с собой — желание обойти эту лазурную блядскую конуру и с торца вынести дверку одним ударом, а затем свернуть шею чёрной скотине внутри — стало непереносимым. Хэл смежил веки, ноздри его задрожали. Он чувствовал маслянистый запах кожи этого ублюдка. Его пот. Дешёвые сигареты, которые он курил. Хэл отдал деньги, взял сдачу с блюдечка со щербатыми краями и отошёл от кассы, глядя себе под ноги широко раскрытыми глазами. Джой что-то там говорила, щебетала, что он не должен был за неё платить. Хэл её не слушал. Запах кожи, какой есть только от чёрных — маслянистый и густой. Мужской терпкий пот. Дешёвый табак. «Братишка. Эй, братишка». Хэл с ужасом начал вспоминать. В короткой вспышке белого, как молния, воспоминания Хэл с матерью стояли примерно возле такой же кассы, но только это был длинный ряд кассовых окошек на автобусной станции. Мать носила на голове тёмно-синий шёлковый платок в горох, очень изящный, и перчатки, хотя стояла жара. На нём была рубашка в голубую и синюю клетку, в тон её платка, перчаток и туфель с большой золочёной пряжкой. Хэл долго пробыл в очереди. Жара стояла невыносимая. Неподалёку были палатки с дешёвым лимонадом, но мать была против того, чтобы сын глотал эту гадость. — Я уверена, ты немного потерпишь, — сказала она ему полтора часа назад. Все в это время хотели уехать куда-то. Ходили, словно тени себя, по огромной автобусной станции под грязным куполом крыши, где громко хлопали крыльями голуби, а громкоговоритель громогласно вещал, точно архангел Гавриил при входе в Рай: «Рейс на Миннесоту объявляется в час-двадцать…», «Автобус до Джерси отходит через пятнадцать минут…». Мама сказала, что нужно терпеть, и Хэл терпел. Он поставил её саквояж на носок собственного кроссовка, потому что мама ненавидела, когда сумки — даже дорожные — ставят на землю. Это значило, что после их возьмут уже грязными в руки. Для Хэла было сродни кощунству бросить рюкзак на пол возле своей парты в классе. Он сглатывал и смотрел на одноклассников, не понимая, почему этих чёртовых грешников дома не лупят линейкой по рукам всякий раз, как они выкидывают такие штуки. Они ехали не куда-нибудь сегодня, а в Принстон, к дочери его родной тётки, Мелиссе. Хэл никогда прежде её не видел. Не видела и она его. Только знала по фотографии мальчика, на единственном снимке от тётки, который та выслала на Рождество в качестве открытки и подписала на обороте: «Дорогим Мелиссе и Гарри с поздравлением от Терезы и Хэла». Помнила, но смутно, белого призрака, застывшего длинной фигурой где-то рядом с сестрой, чужого и потому — неважного и какого-то нереального. А ведь он был ей двоюродным братом. Но мальчик вырос, ему в июле исполнилось шестнадцать, и вот он стоял с матерью в очереди на автобусной станции, мучимый жаждой и тошнотой. Вчера мать узнала, что он ходил на школьной экскурсии в кафе вместе с остальными ребятами и в полной панике промыла ему желудок. Хэл понимал, что после такого ему лучше отлежаться. (она навалилась сверху, заставила его упасть на колени в идеально чистой уборной, так низко к унитазу, что он почти касался стульчака подбородком, и, когда он отказался совать два пальца в рот, засунула их сама силой, ухватив его одной рукой за нижнюю челюсть, а другой проникнув до нёбного язычка. Потом, когда он сблевал в первый раз, стало легче. Всё вокруг и так было мерзким. Хэла от всего тошнило. Поэтому он просто коротко застонал, когда она зажала ему, ошеломлённому, нос и влила в полураскрытый рот стакан холодной воды. Его вывернуло наизнанку сразу же). Мать не собиралась отменять поездку. Она была в какой-то степени одержима ею. Ждала всё лето и весь октябрь, и когда Мелисса позвонила («Девочка, двадцать один дюйм, семь фунтов, четыре унции!»), сразу купила билеты, а до того неделю ездила по магазинам в поисках подходящего подарка для любимой племянницы, только что ставшей мамой. Затем, в день поездки, миссис Оуэн сгрузила багаж сыну в руки, надела свой дорожный костюм в клетку и повязала на голову платок. Хэл должен быть в порядке, потому что она так хотела. И это было непререкаемым в их доме. Если она так хотела — значит, так хотел сам Иисус, очевидно, он же согласовывал с ней Свою волю. Хэл в это верил свято и не смел думать иначе. Хотя чувствовал, что терпения в нём осталось на пол-мизинца. — Хэл, — позвала мать откуда-то издалека. А он зачарованно смотрел на коричневый кожаный саквояж, пытаясь сосредоточиться на рисунке под крокодила. Разумеется, саквояж был сделан из кожзаменителя, пусть и качественного — за стоящую кожу пришлось бы отстегнуть кругленькую сумму, но мама всегда говорила: заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами. Хэл крепко сжал ручки саквояжа потными дрожащими пальцами. Ему было нехорошо. — Хэл! Очень нехорошо. Она легонько толкнула его в плечо, хотя сама скоро едва бы до этого плеча достала. В шестнадцать Хэл вымахал неожиданно и очень быстро. Мать не раз говорила ему, что всё, что он получает из питания, идёт, увы, в рост, но не в мозг. Хэл смиренно и дурашливо улыбался. Он не смел возражать. — Хэл, очнись уже! Наша очередь. — Она шагнула к кассе, Хэл — тоже. Он подтащился ближе и лёг локтем на стойку. С него пот лил градом, с лица можно было пить. Мать недовольно покосилась. Хэл выпрямился. — Доброго дня, мэм, — сказал кассир в окошке за мутным стеклом. Он был чёрным, как безлунная ночь, с чёрными же блестящими глазами и чёрными с проседью волосами. — Доброго дня. Нам два билета до Принстона на ближайший рейс. — Хм, что ж. На ближайший? — он пожевал губами, посмотрел на расписание под стеклом. — Ближайший… да, мэм, вам крупно везёт. Всего через четверть часа будет рейс от «Грейхаунд». — Четверть часа, замечательно. — Билет на багаж? — У нас только одна небольшая сумка. Хэл, покажи, будь любезен. Он слышал всё как сквозь вату, но единственное, чего хотел бы — доползти до ближайшей скамейки и, распластавшись по ней, как библейский змей по ветви перводрева, закрыть глаза и забыться. Он всё прокручивал в голове вчерашний день и то, как на той экскурсии он был словно околдован. Какого чёрта он пошёл туда, куда ему было нельзя?! Он должен был вернуться домой к четырём. Он должен был открыть дверь своим ключом, зайти, повесить ключ на гвоздик и помочь матери с уборкой, или с готовкой, или один дьявол знает, с чем ещё, а вместо того она щёлкнула пальцами, и он потащился за ней в кафе. Сказала бы — и он бы в ад за ней спустился. И в какой момент он заметил её? Когда? Хэл легко мог бы назвать его. Он прокручивал его всю ночь в памяти, лёжа без сна у себя в комнате, и смотрел в потолок, глядя, как микроскопические частички пыли кружат в плавном танце перед глазами. — Эй, братишка? — позвал его кто-то. Но он был уже далеко от автобусной станции. Музей Моррисона, белый дом в три этажа с колоннами в колониальном стиле. Хэл стоял где-то позади всех, глядя на экспозицию местных минералов и медовый прозрачный янтарь под стеклом с крохотными скелетиками птиц и ископаемых динозавров внутри — поразительные находки. Хэл — один из самых высоких парней в их школе, поэтому ему было видно издалека. А она была у самого стекла, перешёптывалась с подружками. Девчонки шумно прыскали, перебивали своим смехом и своими улыбками мисс Кирби, их учительницу. Хэл взглянул на темноволосую девушку лишь раз, просто чтобы знать, от кого столько шума. И мир стал зыбким, как если смотреть на всё с разогнавшихся качелей. Сплошь мешанина из цветов и размытых предметов. — Мисс Флорес! — громко сказала мисс Кирби. — У вас есть чем поделиться со всеми нами? Какие-то ценные мысли? Ребята заулыбались, улыбнулась и Флорес. Хейли Флорес. Хэл чуть склонил вбок голову, не понимая, как не замечал эту Хейли Флорес раньше. А потом мать рявкнула, и он вздрогнул и испуганно посмотрел на неё. — Где ты витаешь? В каких облаках? — гневно спросила она и сощурилась. — Хэл, я пятый раз тебе повторяю. Подними. Наш. Багаж. Хэл словно очнулся. Облизал пересохшие губы. Замутнённым взглядом посмотрел на чёрного кассира в синей жилетке с логотипом станции, и тот улыбнулся — холодно и безразлично. — Да, братишка, мне надо выписать вам багажный билет. Что-то он у вас тугодум, мэм. — Очень жарко сегодня, простите. Он сам не свой. Хэл?! Хэл как по свистку исполнил команду. Легко от испуга поднял тяжёлый саквояж в одной руке, хотя внутри от резвого движения словно было оборвалось что-то, и во рту у него стало паршиво. Кассир кивнул. Записал что-то на бланке, а потом посмотрел прямо на Хэла и выдохнул с улыбкой: — Хорошо. Можешь опускать. И до Хэла дошли все эти запахи. Пот. Мускус. Маслянистая кожа. Дешёвый табак. Несвежее дыхание, исторгнутый из нездорового желудка воздух. Бросив саквояж в пыль, матери под ноги, куда плевали и бросали окурки, и где ходили и топтались тысячи ног, а потом рванул прочь, потому что не мог сдержаться — прямо к мусорке. И, обхватив её руками, долго блевал туда, почти не слыша, что мать подоспела следом и зашипела на него, как рассерженный лебедь. О чём он думал. Что он наделал. Он бросил сумку, там подарки для младенца. Какого чёрта он не умеет сдержаться. Что за поведение. Ты хоть понимаешь, что натворил, Хэл Оуэн… В Принстоне нас ждут Мелисса и Гарри. Мелисса и Гарри. Мелисса. И. Гарри. Хэл выпрямился, точно очнулся. Он вспомнил день, когда всё пошло наперекосяк, и придержался рукой за указатель «К ЛАБИРИНТУ СТРАХА!» с нарисованным на нём монстром Франкенштейна. Джой торопливо подошла к нему и положила на плечо руку. — Эй, всё в порядке? Ты так побледнел. Хэл едва сдержался, чтобы не сбросить её. Дёрнулся всем телом, запахнул куртку, затем, наоборот, раскрылся, потому что из холода его бросило в жар. — Что-то резко прихватило живот, — сказал он и не соврал. Он вспомнил, как они говорили с Конни в кафе вчера, и вспомнил имя её отца. В день, когда вся его жизнь полетела кувырком и в то же время обрела единственно возможное направление, в день, когда он влюбился в Хейли Флорес, в день, когда он стал тем, кем стал, он уехал с матерью в Принстон к Гарри и Мелиссе Мун. И к их только что родившейся дочери. Девочка, двадцать один дюйм, семь фунтов, четыре унции. Констанс Мун.