Часть 1
30 октября 2022 г. в 11:28
Над Драконьим Камнем тяжело и раскатисто грянул гром. Мелкий дождь накрапывал уже давно — грузные тучи ватным одеялом начали медленно затягивать небосклон ещё со вчерашнего вечера — но теперь, словно по сигналу боевого рога, усилился, забарабанил крупными каплями по крыше, стекая непрерывными потоками вниз по каменным стенам. Тревожность повисла в воздухе, сгущалась под потолком вместе с плотным дымом восковых свечей. Джекейрис поёжился. То ли от холода, запустившего свои костлявые пальцы под одежду, то ли от женского крика, раздавшегося из-за двери, истеричного и болезненного.
Он хорошо помнил недавние роды матери, её голос, надрывно звавший Деймона, помнил её окровавленные руки, прижимающие к груди маленькое тело мёртвой сестры, помнил отчаяние, читавшееся в потухших лавандовых глазах, и белую маску скорби, плотно приросшую к красивому лицу. Теперь же, стоя перед комнатами Леи, слыша её сдавленные стоны, заглушаемые то ли подушкой, то ли чужой рукой, он чувствовал, как прежний страх вновь крепкой удавкой обхватил шею.
Вдали сверкнула молния, хлопнули крылья вспарившего прямо перед окнами дракона, и на несколько мгновений стало так тихо, что Джекейрис — он мог поклясться в этом — услышал шелест простыней, скрип кровати, монотонное повизгивание половиц под быстрыми ногами пробегающей по соседнему коридору служанки и оглушительный стук собственного сердца, трепещущегося испуганной птицей в клетке из рёбер. Громкий детский плеч похоронил, вспорол охотничьим ножом эту напряжённую тишину, заставив принца судорожно выдохнуть. По ту стороны стены засуетились повитухи — их голоса отбойным молотом застучали в ушах. Джекейрис, отпрянув от стены, беспокойно заходил из стороны в сторону.
Дверь наконец отворилась, выпуская в коридор густой, горячий воздух.
— Мой принц, — удивлённой прошептала выскочившая наружу служанка, — что вы тут делаете?
— Всё хорошо? — немедля спросил он севшим голосом.
Она, замявшись всего на секунду, ответила с лёгкой робостью:
— Леди Лея родила здорового мальчика, мой принц.
Желчь подкатила к горлу, Джекейрис сглотнул и мотнул головой. От нехорошего предчувствия у него всё сжалось. Мысли, с таким трудом собранные и выстроенные в стройные ряды, с готовностью разбежались по сторонам.
— Как она? Я могу войти?
— Мой принц, леди не в самом лучшем состоянии, я не думаю...
— Джейс? — слабо позвала его Лея, и Джекейрис почувствовал, как лопнула где-то меж рёбер натянутая струна.
Живая, живая, живая — загрохотало в голове, ликованием разносясь по венам.
Джекейрис даже не пытался скрыть радость: облегчение стало осязаемым, расцвело широкой улыбкой на его лице. Недолго думая, он, набрав воздуха, как перед прыжком в пропасть, решительным шагом направился внутрь, но тут же неловко замер, так и оставшись стоять на пороге.
В помещении было жарко, пахло кровью, потом и маковым молоком. Взгляд лихорадочно заметался от алых простыней к снующим повитухам и остановился на Лее, такой бледной, неестественно бледной. При виде неё, лежащей в постели, неугомонное сердце рухнуло вниз, а потом забилось быстро-быстро. Мимолётное ощущение лёгкости, которую Джекейрис поначалу испытал, померкло. Он больше не чувствовал рук, не чувствовал ног, не чувствовал ничего, кроме растущего косматого ужаса. Желудок скрутило, ладони заледенели, покрываясь липким потом.
Лея выглядела плохо, пусть и пыталась растянуть жуткие серые губы в слабой улыбке.
Он весь окаменел, ощущая, как начали подрагивать колени. Встревоженные глаза сфокусировались на бисеринках пота, блестящих на её висках, на волосах — таких мокрых, будто она только что вылезла из парной ванны, — что облепили осунувшееся лицо, лежали угольной сетью на острых, резко похудевших плечах, скрытых лишь тонкой сорочкой.
Вся её яркость сошла, как краска с выцветшей от времени ткани.
Она выглядела как мертвец, и от этой мысли Джекейрису стало совсем дурно.
Прежние переживания, которые он так отчаянно гнал от себя, как гнали скотоводы покусившихся на мирное стадо голодных волков, обнажили клыкастую пасть, заставляя его замяться, закусить губу, глотая слова, которые рвались с онемевшего языка.
Ты могла умереть, понимаешь? Могла умереть, и ради чего?
Иногда Джекейрис думал о её смерти. Пару раз, не больше, но всё же думал, и от осознания этого в груди разливалось нечто холодное, тоскливое, остро-болезненное.
Многие женщины не выживали в родах. Они гибли в собственных постелях гораздо чаще, чем мужчины на поле боя или в турнирных схватках — его бабка, Эймма Таргариен, была тому наглядным примером.
Он думал об этом, когда она, поглаживая заметно округлившийся живот, бродила в саду среди неувядающих дикоцветов, гуляла со стайкой неугомонных подружек у бурлящего моря, рокотавшего взбившейся мутной пеной, когда сбегала вместе с Рейной на узкие тропы меж серых скал, тянущихся в самое небо неприступными каменными башнями. Он думал об этом, когда беспокойные повитухи спустились на нижние этажи, а в замке раздался очередной за последние пару дней женский натужный крик.
И Джекейрис думал об этом сейчас, глядя на неё.
— Ты как? — глухо спросил он.
— Гораздо лучше, чем могла бы быть, — прошептала Лея, посматривая на ребёнка у себя в руках. Морщинки собрались вокруг её глаз, делая взгляд почти тёплым. — Хочешь на него посмотреть?
Джекейрис хотел сказать, точнее даже крикнуть «не хочу», но вместо этого прохрипел лишь «да».
— Подойди, не бойся, — сказала она и протянула к нему руку, совсем маленькую и тоненькую. Он послушно присел на кровать, на самый её край. — Я назвала его Джейсон.
— Джейсон?
— Почти как Джейс.
— Звучит не очень, — фыркнул он недовольно, скорее для вида, и ощутил слабый толчок в бедро.
— Я, между прочим, могла назвать его в честь своего многоуважаемого деда.
— Боюсь, Драконий Камень не выдержит ещё одного мальчика с именем Джоффри, — произнёс он и повернул к ней голову, но тут же пристыжено опустил взгляд, внимательно присмотревшись к своим крепко сцепленным пальцам, словно видел их впервые.
— Ох, мой милый Джейс.
Она дотронулась до его руки своей. Такое нежное касание, что кожа моментально покрылась мурашками. Джекейрис крепко зажмурился, сильнее сжал челюсти.
— Посмотри на меня, — попросила Лея ласково и осторожно.
Он не мог заглянуть ей в глаза, не мог позволить Лее увидеть лицо, искажённое гримасой сожаления. Сейчас ему больше всего на свете хотелось сбежать из этой комнаты, провонявшей кислой жалостью, прекратить это всё, весь этот неуютный разговор.
— Где твой муж?
— Наверное, развлекается с очередной девицей, но давай, пожалуйста, не будем об этом.
Джекейрис медленно взглянул на неё. Тугой комок из злости и жгучей ярости подступил к горлу, заглушая слова.
— Он должен быть с тобой, — процедил он сквозь зубы.
Лея шумно выдохнула и с трудом выпрямилась, опираясь спиной на измятые подушки. Глянула на него, всё ещё напряженного, и сказала:
— Должен, — и голос её предательски сломался. Как и вся она. Прозрачные серые глаза — кажущиеся слишком большими на лице — блеснули, на угольных ресницах затрепетали так и не скатившиеся хрустальные слёзы, а свёрток на её груди громко закряхтел, заворочался, недовольно зашевелил крохотными ручками, напоминая больше новорождённого котёнка, нежели человеческое дитя.
— Тебе нужно было выйти за меня, а не за этого наглого ублюдка, — выплюнул он это со всей желчью и едкостью, на которую только был способен.
— Негоже будущему королю думать о замужестве с дочкой стюарда, — ответила она, начиная размеренно покачивать сына на руках. — Бейла будет тебе достойной женой, я уверена в этом. Она добрая и красивая, а ещё храбрая, очень храбрая. Качества истинной королевы.
— Но я не люблю её.
— Полюбишь, обязательно полюбишь.
— Нет, потому что я...
Джекейрис неожиданно поддался вперёд. Лучшая защита — это нападение. Сейчас или никогда — громыхнуло в его голове. Иначе потом он будет считать себя трусом всю оставшуюся жизнь.
Но Лея, предугадав его мысли, поспешно перебила:
— Не произноси то, о чём ты в будущем неоднократно пожалеешь.
Их взгляды столкнулись. Джекейриса словно ударили под дых. Грудь налилась липкой тоской, как весь вчерашний день наливались дождевой синевой грозовые облака.
Он сглотнул, отклонился назад. Во рту пересохло.
Слышать эти слова было больно. До тошноты больно, но он стойко выдержал. Невольно вспомнил их прошлогодний поцелуй — единственный и смазанный. Кажется, она поцеловала его первой. А, может быть, он и сам потянулся — Джекейрис не мог вспомнить, как случилось на самом деле, но факт оставался фактом. Было сладко, мокро и очень вкусно. Влажный песок скрипел и сминался под ладонями, подол девичьего платья оказался безбожно испачкан.
Однако после объявления о помолвке Леи он запретил себе думать и о том поцелуе, и о её податливых губах, и о подёрнутых поволокой лисьих глазах, и о заливистом смехе, но вопреки самому себе возвращался к этому воспоминанию слишком часто.
Теперь же Джекейрис попытался разглядеть в её когда-то хорошо знакомом лице намёк на прежние чувства, на ту клятву, принесённую на погружённом в штормовую тень пляже, где пахло солью, персиками и стащенным с кухни крепким вином, но в нём не было ничего, лишь пугающее, до дюйма выверенное спокойствие.
Эта Лея не была похожа на его, прежнюю Лею. И от этого стало ещё тяжелее.
Тонкая, с таким трудом сплетённая, невидимая нить между ними надрывно задрожала.
— Рано или поздно ты поймешь, что я была права. И скажешь спасибо, — проговорила она так легко, так уверенно, словно сама давным-давно отбросила все сомнения. — Я по-прежнему люблю тебя, правда, очень-очень сильно люблю как дорогого друга, верного товарища и как будущего великого правителя, но я теперь не просто жена, я ещё и мать. Мне не престало думать о прошлых детских шалостях.
— Значит, для тебя это всё было всего лишь забавой?
— Джейс, милый, прошу, не надо, — Лея опять замолчала.
Она наверняка чувствовала — он злится. Знала — злится обоснованно. Потянулась к нему, коснулась плеча и нетерпящим возражения тоном сказала:
— Ещё немного, всего пару минут, как и раньше, побудь для меня опорой.
Лея снова улыбнулась — растянутые уголки губ, казалось, ещё чуть-чуть и дали бы трещину.
В комнате повисла тишина — непривычная, чужеродная, холодная. Недосказанности между ними становилось всё больше, а времени — меньше, но глухая обида не давала свободно дышать.
Джекейрису потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться и ответить:
— Хорошо.
— Спасибо.
— Я улетаю сегодня в Винтерфелл.
И добавил, видя, как Лея, будто чуя неладное, нахмурила брови:
— Пришёл попрощаться.
— Это опасно.
— Я буду посланником, а не воином.
— Ваши враги могут думать иначе, — голос её дрогнул, стал тихим и жалобным. — Они могут попытаться напасть.
— Да, но всё же. Это мой шанс доказать самостоятельность, стать кем-то больше, чем сын Рейниры Таргариен.
Лея замялась. Опустила взгляд на притихшего малыша, совсем непохожего на неё саму, — смуглого и с редким рыжим пушком на голове.
— Ты любишь его? — тихо спросил он, посмотрев на неё из-под чёлки.
— Джейсона? Конечно. Как его можно не любить?
Джекейрис кивнул и робко коснулся её запястья. В чувственном порыве приблизился и поцеловал дрогнувшие кончики пальцев. Непрошенная нежность и желание поделиться теплом, уткнуться в шею носом и не отпускать, держать в объятьях как можно дольше, может, до конца жизни, накрыли его с головой.
— Пообещай мне, Джейс, что ты будешь в порядке, хорошо? — попросила она и провела ладонью по его щеке и волосам, начала неторопливо перебирать короткие пряди, как делала когда-то давно — возможно, целую вечность назад.
Он поддался движению, как щенок похвале хозяина. Стиснул веки, сосчитал до десяти и с неохотой отстранился, чувствуя, как внутри всё заклокотало, забурлило. Уняв дрожь в сердце от её фразы, сказал в ответ:
— Обещаю.
Джекейрис бы правда хотел по другому. Но не получилось. Их история закончилась, так и не начавшись.
Уходить не хотелось — так хорошо ему не было, быть может, никогда.
Возможно, было бы лучше, если бы они остались там, на пляже, среди песочных замков и под лучами закатного солнца, расползающегося сладкой мякотью по небу. Не было бы ни смертей, ни борьбы, ни ребёнка на её руках, не было бы ничего, что имело бы должное значение — Железный трон представился Джекейрису сплавом из поеденной ржавчиной мечей, а корона — не более чем симпатичной безделушкой. И от этой мысли ему стало невыносимо пусто.