Iustitia/Правосудие

      Азкабан всегда до дрожи в коленках пугал меня, когда я оказывалась здесь, будучи неопытным сотрудником Министерства Магии. Это здание, омываемое резкими, острыми волнами, с наброшенным на верхушки плотным покрывалом промозглого воздуха, тогда угрожающе возвышалось надо мной. Я знала, какие люди содержатся в этом месте, знала, что для многих из них я грязное пятно на холсте магического мира.        У меня больше не было цели переубедить их в обратном или доказать, что со мной стоит считаться. Я выше этого. Я выше них, поэтому треугольное сооружение, вновь явившееся передо мной, не вызывает отныне во мне ничего, кроме отвращения и лёгкого трепета перед встречей с тем, кто смотрел на меня другими глазами во время наших тайных бесед. Кто говорил со мной иначе, нежели в прошлом. Кто подарил мне те знания, благодаря которым я взрастила в себе уверенность.       Крупные горошины дождя срываются с неба, а массивные капли, долетающие до меня со стороны бушующего океана, напоминают, что я — нежеланная гостья.       Шаг к воротам даётся легко. Следующий тоже. И лишь спустя мгновение я понимаю, что незаметно для себя взяла разум в тиски окклюменции. Пусть меня и не пугает Азкабан и пусть я понимаю, что ничего не грозит мне, таящаяся внутри сила вынуждает считаться с ней, и страх всё равно скромно, но бесцеремонно проникает внутрь меня.       Он живёт во мне всего долю секунды: я быстро вышвыриваю его из разума.       В моей сумке лежит толстая папка, которая, благодаря заклинанию, весит не больше гусиного пера. В ней сотни имён членов администрации Азкабана, причины их поломанных судеб и приговоры, вынесенные не мной, но теми людьми, с которыми я отныне в одной лодке. Так что, если посмотреть с этого ракурса, я часть большого механизма, а значит, я причастна. И судя по воспалённым взглядам, брошенным в мою сторону парой охранников, которые провожают меня к месту назначения, такие мысли кружат не только в моей голове.       Церберы, приставленные к осуждённым, ненавидят меня похлеще последних. Они скалятся и плохо скрывают эмоции. Видимо, им незнакома магия, которая спасает меня в данный момент. Иначе я бы скалилась в ответ, проявляя высшую степень неприличия, которой они от меня не дождутся. Они не знают, на что способна молодая девушка, ставшая им поперёк горла со своими предложением, о котором сначала недоверчиво шушукались в кулуарах, но которое потом — преподав всем урок — прогремело в кабинете Министра.       Доказательства, которые я собирала годами, наконец пустили корни и дали свои плоды.       Коррумпированная система Азкабана положила начало моему продвижению по службе. Или, как шептались некоторые мои коллеги, хождению по головам.       Что ж… я просто была за честность. Всегда, с самого начала. А после войны, узнав, как много падких на деньги и артефакты волшебников, особенно среди тюремной стражи, — подавно.       Это было больно.       Когда прогремели первые победные салюты, мне казалось, что зло повержено и истреблено… как же я ошибалась. Оно было спрятано в каждом, просто дремало до какой-то поры. Ждало выгодного момента, чтобы пробудиться.       Но это было иное зло. Не то кровожадное, безумное, алчущее смертей, которое мы вычищали подростками. Нет.       Оно разрушило все воздушные замки, которые я рисовала в воображении в детстве. Хитрость, лицемерие, жадность — вот, что я разглядела под слоями притворных улыбок чиновников. Вот, что обнаружила под руинами моего представления о магическом мире без Волдеморта.       И, возможно, чтобы искоренить зло, нужно было самому принять его облик?       Как бы там ни было, мне понравилось хватать за руку преступников, набросивших на лицо маску справедливости и преданности правосудию.       Это даже стало выгодным… в какой-то момент.       Уайт, Харрисон, Дюваль — самые яркие представители продажных сотрудников Азкабана, которые разве что душу не продали взамен богатств, которые заключённые обещали им за поблажки. Эти имена значились первыми в моём списке тех, кто вряд ли ещё когда-то увидит небо не через решётчатое окно.       Хоть я и не могла винить их, мук совести перед заключёнными, использующими крупицы того, что у них осталось, чтобы скрасить годы заточения, я не испытывала. Их послужной список и так был велик благодаря сотрудничеству с Тёмным Лордом и причастности к Пожирателям смерти: хладнокровные убийства, насилие, жестокость, пытки, плен, кража, незаконное обогащение, похищение людей и так далее.       Нестрашно, если к этому перечню прибавится попытка дать взятку представителю власти.       Мои волосы разлетаются во все стороны от прикосновения ледяного сквозняка, а грубый голос одного из охранников оповещает, что мы на месте. Передо мной — железная дверь с неглубокими вмятинами на поверхности и ржавые петли, которые протяжно скрипят, тревожа мой тонкий слух. Стоит проходу открыться, я вхожу в так называемое подобие кабинета с такими же железными, как и дверь, столом посередине и двумя стульями друг напротив друга. Хвала Мерлину, администрация прислушалась ко мне и установила лампу на край, потому что я не хотела бы использовать Люмос на протяжении всего рабочего процесса.       Вывожу подушечкой пальца цифру 2 на столе — едва заметный влажный след живёт всего пару секунд, прежде чем испаряется.       Самое играющее мне на руку — подкормленный мною главный надзиратель, знающий, что лучше подчиниться и помалкивать в мою сторону, иначе последуют отстранение от службы и приговор со стороны Визенгамота. Я знаю, что слухи о моей деятельности расходятся вместе с порывами ветра, но именно этот человек на моём коротком поводке пресекает их.       — По одному, — я чувствую, как мой голос, будто буравчиком, просверливает воздух — настолько он ледяной и плотный. Уверена, мой нос окрасился в розовый оттенок, а волосы покрылись инеем. Второй охранник резко выпрямляет спину, словно к нему снизошло озарение: я здесь не просто для экскурсии. Я здесь для того, чтобы досконально изучить их, просочиться в самые тёмные уголки их сущности и вывернуть наружу всё грязное бельё, чтобы рассмотреть под микроскопом.       Моё посещение в этот раз затягивается: на одного человека у меня уходит минимум двадцать напряжённых минут. И всё из-за быстро меняющегося поведения каждого допрашиваемого охранника: изначально, входя в «мой» кабинет, они все, как один, окидывают меня презрительным взглядом. Моих губ едва ли не касается улыбка, потому что я подпитываюсь их пренебрежением. Следом, когда охранники усаживаются на стул напротив меня, их плечи одинаково расслабляются, а ладонь опускается на стол. Пальцы отбивают разный ритм, но тот в некой мере схож между собой. Но стоит мне только открыть их личное дело, я вижу в глазах то, за что хватаюсь, как остервенелый и голодный коршун. Я перечисляю моменты из их биографии, которые тёмным пятном ложатся на их будущее.       Страх, затуманивающий их взгляд, даёт мне карт-бланш.       — Я прекрасно понимаю, как соблазнительны могут быть возможности, мистер Голд, — провожу ногтем по верхней строчке первого листа в папке с его именем и рисую цифру 1. — Тем более когда можно лишь оказать небольшую услугу представителю древнего чистокровного рода, и жизнь заиграет другими красками. В этом нет вашей вины…       Я произношу это равнодушно, а на деле хочу ухмыльнуться, наблюдая за тем, как меняется выражение лица напротив. Как Голд деревянеет внутри. Думаю, я бы не сдержалась, если бы не запечатала разум.       — Наверно, вы бы хотели услышать именно это, но, увы, мы в ответе за свои поступки. Вам ли не знать, спустя столько лет преданной службы Министерству и магическому обществу.       Я делаю пометку — ровную, чёткую, — и охранник напрягает плечи, как и его предшественники.       Видимо, служебная рутина сказалась на поведении каждого в одинаковой степени.       — Я не вымогал и не получал деньги ни у кого из заключённых.       — Я никогда и не говорила о деньгах. Я говорила о возможностях, — парирую его ответ.       И в его глазах растекается свет от лампы, которую он задевает, когда подаётся корпусом вперёд. Словно нападет. Выглядело бы устрашающе, если бы на его шее не было наброшенного мною поводка.       Число 7 отпечатывается на столе, как и до этого цифра 2, чтобы спустя мгновение исчезнуть. Мне нравится так успокаивать себя. Тогда я не думаю о словах, впитавшихся в кровь и набатом пульсирующих во мне.       Судьба. Предсказание. Прорицание.       Я бы могла назвать это как угодно, но не хочу. Слишком просто поддаться, когда одолевает такое желание.       — И вообще, на что вы намекаете? На то, что я беру взятки или…       — Нет-нет. Я не намекаю, а говорю прямо: мне известно о всех случаях, когда вами были оказаны особые услуги заключённому под номером 615, — мои плечи тоже подаются вперёд, и я нависаю над столом, уставившись в глаза мистеру Голду. — Но самый вопиющий случай связан с доступом заключённого Сиратори к запрещённым книгам об использовании тёмной магии. И всё осталось бы незамеченным вплоть до тех пор, пока он не сбежал бы из-под стражи, если бы не воля случая.       Голд делает короткий вдох и, будто перебрав в голове все варианты моего убийства, отклоняется назад и упирается спиной в спинку стула.       — Я не понимаю, о чём вы говорите, мисс Грейнджер.       — Конечно, нет, — киваю я и тоже прислоняюсь к спинке стула. Мои пальцы покоятся на чернильных записях. — Ведь никакой коррупции в Азкабане не существует. И никогда не существовало. Все сотрудники тюрьмы — благочестивые и неподкупные члены общества, — мой голос немного повышается, и я даже на миг пугаюсь, напоминая себе Амбридж, но этот испуг проходит мимо, лишь косвенно задевая меня. — Так что я буду безмерно вам благодарна, если мы сократим до критического минимума пустые разговоры и бессмысленные оправдания. Все доказательства здесь, — хлопаю по папке, которая будто горит под моей ладонью. — Ваше поведение выдаёт вас. И ваше расписание обходов камер. И… — делаю многозначительную паузу, чтобы негромко сыграть на натянутых нервах мистера Голда. — И полученные воспоминания заключённого Сиратори, конечно же. Всё до смешного просто.       Спустя минуту я уверенно ставлю подпись в конце страницы и передаю перо помрачневшему человеку напротив. Его рука зависает над пустым местом на пергаменте, прежде чем кончик, измазанный в чернилах, касается поверхности бумаги. Сделка с дьяволом — так охранники, держащиеся всеми силами за свою должность, называют это в узких кругах. Даже это мне известно. И это именно сделка, но никак не шантаж. Я даю им взамен то, что они хотят, а они — то, чего требую я: преданности и молчания.       Купленные охранники, недостаточный контроль за соблюдением дисциплины, несколько видоизменённая политика использования дементоров — ничего из этого не сыграет на руку Кингсли на предстоящих выборах. А я лишь помогаю Министру в решении этих вопросов, бросая пыль в глаза и оставаясь серым кардиналом, плетущим паутину заговоров за его спиной.       Мой министерский доклад будет содержать несколько имён охранников-пешек до тех пор, пока те, кто мне нужен, останутся безнаказанными столько, сколько я позволю этому продолжаться. Может в следующий раз список пополнится.       Я не собираюсь сейчас подсиживать Министра; у меня маловато опыта для управления целой страной. Сначала необходимо получить власть над чем-то более мелким, но не менее важным.       Этот совет отныне кажется мне ценным. Я хочу думать, что это именно совет, а не предсказание. Я не желаю верить в них, поскольку ощущение власти над собственным будущим всё же слаще, нежели понимание, что всё уже давно предопределено. Пусть мне из раза в раз пытаются доказать обратное.       Но вот я здесь — зарабатываю связи, карабкаюсь на верхушку, укрепляю собственную сеть, обретаю могущество. Иногда я пугаю себя. Моё мышление преобразовывается, мировоззрение меняется. Я прямо чувствую, как мои мысли мрачнеют, темнеют и плавятся под гнётом нависающей надо мной возможности обрести власть.       Я всё ещё та же героиня войны, умнейшая ведьма своего поколения и прочие эпитеты, которыми окрестили меня в газетах, но, проникнув в нутро самой магии, рассмотрев повнимательнее сияющую силу волшебников, заседающих в больших кабинетах и принимающих важные решения, я ощущаю, что хочу быть причастной к этому. Хочу быть частью, важной составляющей, а впоследствии и верхушкой. И если для этого мне нужно перекроить себя, то вряд ли я даже сочту это жертвой. Скорее потаканием своим мечтам и желаниям.       Имея под рукой человека, чьё представление о мире и его изменчивости чётче моего, а способность уберечь меня от ошибок настолько сильна, что я до сих пор не верю в это до конца, вряд ли я не подчиню себе мир, когда буду готова к тому, чтобы он упал к моим ногам.       Мистер Голд, как и остальные попавшиеся мне на крючок рыбки, скользит по мне озадаченным взглядом, прежде чем покинуть комнату.       Ещё одна полученная подпись позволяет мне немного опустить стены, возведённые вокруг разума, когда я остаюсь одна. Иметь в рукаве людей, которым выгодно хранить мне верность, удобно, особенно когда дело касается моей личной просьбы о внеплановых встречах с тем, с кем у меня их не должно быть.       Разминаю плечи и шею. Напряжение дрейфует по моему телу, перетекая от макушки к пальцам ног. Удобные туфли на плоской подошве уже не кажутся такими комфортными, а швы блузки грубо касаются плеч.       Следующий охранник стоит за дверью и предлагает сделать перерыв, но я приказываю — именно приказываю — воздержаться от лишних комментариев и предложений. Это одна из моих задач — доказать, что, пусть им и кажется, что вся власть над этим местом сосредоточена в их руках, это далеко не так. Значок Министерства, красующийся на моей груди, тому подтверждение. А пустой взгляд, который впивается в меня, пока дверь медленно закрывается перед его лицом, тоже.       Голоса, долетающие из коридора, овладевают моим вниманием. Я поднимаюсь со стула, и боль прошивает ноги и поясницу от неудобного положения, в котором я просидела довольно долго. Пару раз глубоко вздохнув, оказываюсь у двери и дёргаю ту на себя, в следующий миг взглядом цепляясь за татуировку на шее, и вздутые вены, и кончики волос, слипшиеся друг с другом. И вижу номер. Не тот номер, который нужен мне.       Человек в робе замирает на месте, когда охранник дёргает его за руку.       — Мисс Грейнджер, у нас есть правила, которым нужно следовать, — предупреждает меня охранник, чьей подписи у меня пока нет, но чья голова может в скором оказаться под вознесённым мною мечом. — Будьте добры вернуться к себе. Даже представителям Министерства нельзя просто так блуждать в коридорах Азкабана.       Его слова приводят в тонус, напоминая мне, кто я и где я нахожусь. А главное — зачем.       — Вы правы. На секунду забыла, что нахожусь в месте, где следование правилам — ежедневная рутина.       И моё лицо, я уверена, искажается от собственной важности.       Я оказываюсь в уже привычном для себя положении — одна против всех под прицелом ненависти. Прикрываюсь щитом окклюменции и делаю вдох. Вновь осматриваю заключённого, чьё лицо не могу найти в библиотеке воспоминаний. Это вновь не тот человек, который мне нужен. В который раз, в который чёртов раз, я прихожу сюда практически напрасно.       — Шагай быстрее, — охранник грубо пихает заключённого, и тот накреняется в сторону. Я отчётливо вижу, как лицо будто размазывается по стене, а зубы до крови впиваются в нижнюю губу.       Вероятно, это новенький, потому что в следующую секунду он разворачивается, полыхая от адреналина и ярости, и, подняв перед собой руки в кандалах, толкает приставленного к нему служащего Азкабана. У него нет шансов; эта ошибка будет стоить ему пары дней в одиночной камере.       Стоящий рядом со мной охранник не отличается мгновенной реакцией, поэтому лишь спустя какое-то время, наконец, срывается с места, и теперь, осознавший всю ситуацию заключённый, оказывается обездвиженным двумя представителями тюремной охраны.       — Ещё раз рыпнешься, и карцер тебе покажется раем.       В одно мгновение все звуки, кроме позвякивающих колец на запястьях заключённого, смолкают, и в этой тишине слышны лишь тихие приближающиеся шаги. И я, кажется, уже догадываюсь, кому они принадлежат.       И оказываюсь права — моя марионетка, одно из имён, что я вписала в список верных псов. Бросаю взгляд на начальника смены и дёргаю за ниточку. Удивительно, как меняется его выражение лица. И он едва заметно кивает мне, а его губы искривляются, произнося:       — Этого в карцер.       Призрак, на плечи которого наброшена тюремная роба, приходит в себя и в движение, но теперь он даже не пытается брыкаться. Лишь сверлит кровожадным взглядом своего узурпатора.       Когда его уводят, я остаюсь в компании с человеком, который ненавидит меня за мою деятельность и упорство настолько же, насколько и восхищается хитростью.       — Я приведу заключённого номер 217, мисс Грейнджер. Надеюсь, это скрасит ваше сегодняшнее посещение этого места.       Мне хватает сил вновь укрепить стены, когда я сажусь обратно на стул в ожидании собеседника.       217.       Язык цепляется за нёбо, пока я щёлкаю им, безмолвно произнося номер.       Этот заключённый сказал мне однажды, что наша встреча спустя столько лет не судьбоносная и не непредсказуемая.       Наша встреча и есть сама судьба.       И его номер теперь пульсирует в памяти.       Проходит не так много времени, когда дверь в мой одинокий кабинет вновь открывается, и пространство, заключённое в четыре стены, погружается в ещё больший холод.       Следом перехватываю взгляд, но не тот, который я ожидала уловить сквозь плотную дымку окклюменции. Он полон решимости и кровожадности. Он переполнен жестокостью — вот-вот прольётся за края.       Складывается ощущение ненастоящей реальности, потому что у меня внутри рассыпается что-то хрупкое и мне до одури хочется подарить себе минуту в обществе человека, чьего лица касается мой взгляд. Это какое-то странное и забытое чувство. Я помню лишь его призрачные очертания, которые предстали передо мной не так давно, но по ощущению минули столетия.       Всё, до чего дотронулись его предсказания, ожило. Не в той форме, которую я рисовала себе, но всё же это стало правдой.       На его запястьях болтыхаются цепи, и столкновения звеньев вторят быстрому дыханию.       Он смотрит на меня, не пытаясь даже скрыть этого от своего конвоира. Обычно заключённые не так сильно заинтересованы в моей персоне, разве что представляют, как нагибают меня над столом или душат голыми руками. Но это не касается его. У него на меня другие планы. Я точно знаю. Хотя у нас есть договорённость, которую он, по обыкновению, нарушает. Мне же вновь придётся расхлёбывать всё в одиночку: и снова делать вид, что ничего не происходит, или избегать косых взглядов сотрудников администрации, которые знают лишь малую часть происходящего. Столько головной боли, что я задаюсь вопросом: а стоит ли это всё того?       Распознавая в громыхании двух голосов именно тот, что звучит в моей голове перед сном и после пробуждения, я внутренне сжимаюсь, хотя и понимаю, что веду себя глупо. Однако он так волнует меня, что даже мысли о власти гаснут, как звёзды перед рассветом.       — Наслышан, что такие разговоры проходят анонимно, — заявляет он, бросая взгляд на мою пешку.       Недовольно скривившись, человек в форме выходит из моего кабинета, предостерегающе помахав палочкой заключённому, который усаживается напротив меня.       И он выглядит жутко. Правда жутко. Взгляд точёными ножами врезается в мой мозг, доходит вплоть до позвоночника и следом опускается по телу ниже и ниже, пока не достигает той зоны, доступ к которой я баррикадирую.       Глаза мажут по мне, и в серой радужке я успеваю уловить нечто странное. Будто заползающее внутрь, подобно змее, ищущей укрытие в своём логове.       — Рад снова видеть, мисс Грейнджер, — он прожёвывает мою фамилию с таким удовольствием, будто перекатывает на языке леденец. Ему нравится упоминать о том, что я всё ещё мисс. — Не могу сказать, что я удивлён нашей встрече.       — Я удивлена, что ты по-прежнему жив. Выглядишь так, будто скоро сделаешь последний вдох.       — Ты ведь в курсе, что я наверняка знаю, когда сделаю его, — он складывает руки на столе, цепи издают громкий лязг. Меня могли бы напугать его холодность и чёрствость, но ему не удастся прогрызть брешь в моей обороне. Не сейчас. Он и так забрался слишком далеко, нельзя пускать его ещё глубже.       — И каково же это?       — Ты задаёшь этот вопрос уже во второй раз. Сомневаюсь, что у мисс Грейнджер не хватает места в памяти, чтобы запомнить что-то столь незначительное. Или же, — он закусывает губу, а следом злосчастный громкий смешок разбивается о мои барабанные перепонки. Я натурально чувствую, как его дыхание касается моей кожи. Чувствую, как вибрация забирается под кожу и пускает волны адреналина по венам. — Или же какие-то другие знания вытеснили эту информацию из твоей головы?       — Туше.       Он выгибает бровь.       — Как прикажешь, — звучит сладко и опасно. Горько и так, что хочется вызвать у себя привыкание.       — Я редко признаю чью-то правоту, ты же в курсе, — говорю я прямо, не пытаясь больше юлить. Но его лицо никак не меняется. Конечно, он и так знал, зачем я пришла. И что буду говорить. Неужели он подстроил всё так, чтобы оказаться здесь, напротив меня? И тот заключённый, с которым у меня должна была проходить беседа, тоже оказался в коридоре не просто так, чтобы следом угодить в карцер?       В его разуме высечены скрижали судьбы? Или это что-то, что течёт в его крови? Или нечто, пропитавшее разум и наделившее Драко Малфоя удивительной способностью видеть будущее так, словно перед его глазами висит чёткая картина?       Я нехотя признаю, что меня всё же страшит будущее — пропасть неизвестности, которая, раскрыв пасть, готовится меня поглотить. В глазах напротив нет этого страха. Он точно знает, что произойдёт. Знает будущее. Знает моё предназначение.       Он дьявол?       — Конечно.       — Но я всё ещё не верю.       — Конечно же.       Короткие фразы, короткие ответы, короткие вздохи.       Всё обретает форму краткости и напряжённого молчания следом.       Я сохраняю тишину и всеми силами стараюсь удержать стены такими же прочными, какими и возвела их. Они сотрясаются от вибрации его голоса.       — Ты пошла по головам? — заговорщически спрашивает Драко, пронзительно сверля меня взглядом. Прищуривается и склоняет голову, будто читая меня. — Ты теряешь время, Гермиона, — и его голос наполняется упрёком.       — Ещё рано.       — Ты говоришь это мне?       Зябкий мороз кусает кожу, и я содрогаюсь, отвожу плечи немного назад и слышу хруст позвонков. И Малфой тоже их слышит, поэтому усмехается.       — Удивлён, что три наши встречи произошли с довольно коротким промежутком между ними и не смутили никого из охраны или Министерства.       — Благодаря тщательным проверкам Министерства многие сотрудники охраны были смещены со своих должностей, — заявляю я гордо и добавляю чуть тише: — И некоторые записи были ошибочными, поэтому им требовалась доработка с моей стороны.       — Вот как, — хмыкает он и продолжает изучающе сканировать меня. — Занимательно. Тогда я немного ошибся. Всё-таки какие-то головы начали слетать с плеч.       — Называй как хочешь. Я просто делаю свою работу.       — Конечно, — вновь произносит это слово почти по буквам. — Мисс Грейнджер, — возвращается к моей фамилии и почти выплёвывает её мне в лицо, — чего вы хотите от меня? Я рассказал всё, что знаю. Всё, что видел, — уточняет он.       — Ты же понимаешь, насколько невероятно это звучит?       — Разве важно, как это звучит, если это несёт в себе правду? Я говорил, что не знаю деталей, чтобы иметь возможность рассказать всю подноготную, Гермиона. Это дар, проклятье, моё бремя — называй как хочешь.       — Как мне… что мне… — Мерлин, мне хочется полоснуть себе язык вплоть до корня за то, что тот смеет заплетаться и спотыкаться об элементарные слова.       — Не волнуйся. Пока никак, — он заметно расслабляется, и мышцы на его лице больше не выглядят каменными. — Но всё, что ты делаешь сейчас, косвенно помогает и мне. Я это знаю, потому что прекрасно и очень чётко вижу, что будет после.       — Нет ни единого шанса, что я смогу вытащить тебя отсюда и никто не заметит твоей пропажи.       — Ты сделаешь так, Гермиона, что про меня все забудут. Я исчезну.       — Мне не нравится, какой я становлюсь с тобой, — пытаюсь согнать с себя напряжение, засевшее в костях.       И Малфой улыбается. Пугающей, злобной улыбкой, которая тревожит во мне оголённые нервы, но я не могу оторвать взгляд от него. Он гипнотизирует меня. Искрящееся зло, переливающееся оттенками золота. Огранённое и заключённое в Драко.       — Какой же?       — Опасной.       — Сочту за комплимент, мисс Грейнджер.