Достичь совершенства

Они снимают в оперном театре. Высокие стены, украшенные позолотой, мягкие сидения для зрителей, выставленные в форме амфитеатра и обитые красным бархатом, белый расписной потолок и больше двадцати огромных античных статуй греческих богов и богинь, застывших в воинственных позах. И, конечно, огромная сцена, покрытая балетным линолеумом. Раннее утро. Он начинает съемку своего соло. Негромкий счет режиссера разносится по огромному, вселяющему одновременно ужас и уважение залу, и камера готовится к работе. Он стоит облаченный во все черное: угольно-черная рубаха с маленькими блестящими вкраплениями, которые, по задумке режиссера, должны блистать при свете, чуть свободновата ему, такие же черные брюки специально для него скроенные опытной рукой портного, а белоснежная полупрозрачная ткань из шелкового шифона прикреплена за ворот рубахи. Он словно дьявол, пытающийся скрыться за крылом ангела. Он стоит на пустой темной сцене под прицелом одного лишь прожектора. Его тело напряжено, голова опущена, глаза в сосредоточении изучают черный пол, исписанный чертами, созданными в процессе репетиций или выступлений. Звучит музыка. Мелодия, которая отпечаталась под кожей головы Артиста, и навсегда там осела. Потому что он уже не сможет сосчитать, какое количество раз он прогонял свою хореографию до того момента, пока каждое его движение не станет идеальным, неповторимым в своем совершенстве. Проходят первые, вступительные секунды мелодии, и Луи начинает свое соло. Намереваясь привести тело в готовность, он пускает по своему телу волну дрожи, чтобы выглядеть, словно для него ничего не стоит станцевать эту хореографию. Словно кто-то проводил дни и ночи перед зеркалом в зале для хореографии, чтобы разобрать соло, которое имеет элементы балета. С такими сложными связками он встретился впервые, но это лишь говорит о том, что преподаватель ему доверяет, а это означает, что сегодня он должен оставить на этой сцене всего себя. Луи с плавностью и грацией, присущей горделивым лебедям, перемещается по сцене. Отключает голову, чтобы ненароком не ошибиться, и действует только на инстинктах. Позволяет рукам вытягиваться в идеально прямые линии, ногам рассекать воздух, выполняя жете. Луи на несколько секунд замирает в воздухе, но за это короткое время он успевает почувствовать, как воздух касается его кожи, заметить яркие огни прожекторов, темноту в зрительном зале. Картина выглядит достаточно трагичной, Луи кажется, что никого кроме него в этом огромном зале нет, музыка уже не играет у него в ушах, вокруг стоит оглушительная тишина, разносятся только плоские хлопки от его соприкосновений с полом. Луи забывается в танце, и теперь существуют только его движения, вызывающие восторг, и истинное наслаждение, которым пропитывается его тело, пока занимается обожаемым делом. Он полностью доверяет своему телу и позволяет мышцам направлять себя самостоятельно. Он почти не слушает музыку, потому что знает каждую секунду мотива наизусть. Теперь не он следует за музыкой, а она подстрагивается под его движения, позволяя творить что-то невообразимо прекрасное. Он останавливается на пару секунд, чтобы переждать время, когда соло исполняет второй Артист. Когда подходит время для второй части партии, он начинает двигаться резче, расправляет ткань позади себя и окутывает свое тело ею. Он оказывается в пелене белого шифона, ощущает его мягкость тыльной стороной ладоней и стопой правой ноги, когда вытягивает ее в прямую линию. Луи делает несколько оборотов с тканью на плечах, выразительные движения кистями рук, позволяя камере заснять это и замирает, выглядывая из-под шифона искушающим взглядом. Луч прожектора, что следует за танцовщиком, сейчас мягко очерчивает его напряженные мышцы. Он кажется безумно красивым, когда танцует. Затем он срывает с себя шелковую ткань и отбрасывает ее в сторону кулис, где камера его не заметит. После прыжка, которым он пересек часть сцены, он валится на пол под последние мгновения мелодии. Луи в болезненном жесте изгибается на полу, его кисти сводит от напряжения, и резко он замирает. — Отводим фокус, — громко произносит режиссер, напряженно вглядываясь в картинку на камере, — снято. Луи отмирает. Он остается лежать на полу, тяжело дыша. Его грудная клетка ни на секунду не останавливается, а все продолжает двигаться, пока легкие пытаются вобрать в себя как можно больший объем воздуха, чтобы насытить кровь кислородом. Томлинсон прижимается всем телом к полу и ощущает, как сердце подкатывает ближе к горлу в попытке выскочить из груди. Глубже дыша, он пытается успокоить каждую часть своего тела после тяжелой работы. — Это были действительно хорошие кадры, нам нравится, — произносит кто-то из съемочной команды, но Луи даже не может понять, кому принадлежит голос. Он направляет все силы на то, чтобы унять дрожащее тело, что совсем его не слушается. Высокий потолок над сценой теряет свою четкость и расплывается, поэтому Луи прикрывает глаза, но тут же возникает ощущение, будто он больше не властен над своим телом. Его щеки горят, все тело ощущает холод линолеума, но это не помогает снизить его температуру. — Я посмотрела, что мы сняли, — со сложенными на груди руками произносит главный хореограф. — И как это было? — с явным волнением спрашивает Луи и не может дождаться ответа женщины, склонившейся над ним. — Выглядит отлично. — Рад это слышать, — его глаза закрываются от усталости, удовлетворенная улыбка расползается по лицу, — Я так устал. Мне кажется, я могу уснуть прямо здесь на полу. Он лежит с закрытыми глазами, пока команда пересматривает отснятый материал и решает насчет его пригодности. — Не могу подвигать ни единой частью тела. Моя спина ужасно болит, -произносит он для Даны Ронан, хореографа, и ощущает такую тяжесть в теле, какая не позволяет даже шевельнуться. — Снова болит спина? — с тревогой вопрошает она, похлопывая себя по карманам брюк, видимо, чтобы что-то найти. Ее голубые глаза смотрят с тревогой, но в них также заметно осознание того, что рано или поздно это должно было случиться. — Теперь на другой стороне, — пожаловался Луи. Спина и шейные связки давали знать о себе и раньше, но сейчас все кажется более серьезным, когда он не чувствует, что эти части тела ему принадлежат. — Можно мне посмотреть кадры? Его окружает все большее количество людей с обеспокоенными лицами. Последним подбегает штатный врач, Гарри Стайлс, и они вместе со вторым хореографом помогают Луи подняться и дойти до места за мониторами. Он усаживается в кресло, и ему включают собственное соло для проверки. На уставшем лице проступает искажающая острые черты боль, когда штатный врач надавливает под лопаткой слишком сильно. Луи тихо шипит, чтобы Стайлс знал, в каком именно месте его пронизывает жгучая боль, похожая на ту, что осталась бы, если бы его хлестали розгами. Врач проходится дальше по лопаткам, чтобы удостовериться, что травма не так серьезна, и завтра его не парализует на правую сторону. Они все, команда танцовщиков*, частью которой он является, хореографы, знают, как он придирчив к себе. Луи просматривает каждую секунду своего соло с таким сосредоточением, словно хочет найти миллион ошибок. Даже если уверен, что ошибки просто не могло быть. — Если тебе это нравится, то мы можем заканчивать съемки, — отзывается Дана за спиной Луи. — Я думаю… — он зависает на пару секунд перед экраном и без колебания произносит, — нам нужно сделать еще один дубль. — Мне так не кажется, — медленно разминая плечи Луи, с укором говорит Гарри, — Ты завтра не встанешь с постели. А если и встанешь, то твоя правая рука точно откажется работать. Луи поворачивается лицом к хореографу и своему врачу, который значит для него чуть больше, чем просто врач, который выхаживал его после каждой травмы с того момента, как Луи только пришел в команду танцовщиков. — Я знала, что ты это скажешь, — кивает головой Дана, игнорируя вместе с Луи слова Гарри, и заботливо убирает с его лица прядь волос, что выбилась из его прически во время танца, — загляни к визажистам, они исправят прическу, и мы начнем. — Спасибо, — выражая признательность, он складывает руки на груди и улыбается женщине. Ему нужен этот дубль. Первый выглядит идеально для всех кроме него. Он должен исполнить все безупречно хотя бы для себя, — ты знаешь как для меня это важно. Нечеловеческих усилий ему стоит поднять свое тело с кажущегося самым удобным на свете стула и направиться за сцену в каморку визажистов. — Почему вы никогда меня не слушаете? — с возмущением в голосе обращается Гарри к Дане и почти со злостью смотрит ей в глаза, — Вы же знаете про его шею и спину. Завтра с утра он просто не сможет двигаться, если сейчас продолжит. — А ты знаешь, что он не оставит это все так, если ему не понравится что-то в своем исполнении, — с поднятой бровью бархатным голосом произносит женщина в возрасте. Она легким отточенным движением поправляет и без того идеально уложенные пряди серебристых волос, — Он выдающийся, если не лучший танцовщик своего поколения. Он хочет быть больше, чем просто лучшим, даже если это его ломает. И ты не имеешь права его останавливать. — Вы не должны просто наблюдать со стороны, — Гарри медленно выходит из себя. Луи и раньше не особенно слушал его, но у него хотя бы не было таких серьезных травм, — Не подвергайте увечьям моих танцоров. Я отвечаю за них. Гарри всматривается в лицо этой женщины и не видит никакого сочувствия и здравомыслия в отношении Луи. Мастерство не должно ломать. Он не может смотреть, как Луи будет по своей воле себя калечить, поэтому ступает по темному коридору к выходу. Гарри принимает решение выкурить всего одну сигарету. Очередные съемки, которые закончились очередной травмой. Он понимает, что не может остановить Луи, пока тот не доведет свою работу до совершенства. «Я буду танцевать, пока меня не настигнет моя первая смерть. Я буду умирать на танцевальном полу, но сделаю свое исполнение идеальным» — Гарри услышал это от Луи, еще когда тот был совсем молодым. По сей день ничего не изменилось. — Не злись на меня, ты знаешь, что я не вернусь домой, пока не сделаю все правильно, — Гарри чувствует как дрожащая рука Луи охватывает его запястье. — Я волнуюсь за тебя, за твое тело. Завтра тебе может стать гораздо хуже, — Гарри пытается вложить в свои слова и взгляд свои мысли, в которых он умоляет поехать Луи домой сейчас. Он бы наклеил ему тейпы, перебинтовал плечи эластичным бинтом и аккуратно уложил в кровать. — Но сегодня я же стою на ногах, — с примирительной улыбкой произносит Луи, но это не действует на Гарри. Медик остается так же напряжен, — Прости, еще один кадр и мы едем домой, обещаю. Ничего не отвечая на раскаяние в глазах Томлинсона, Гарри оставляет его и продолжает двигаться по пересекающимся коридорам закулисья в сторону черного выхода. … — Гарри, ты помнишь день, когда мы впервые встретились? — Луи удобно усаживается на край кровать, складывая ноги под себя, и опускает голову. Уже столько раз они это проделывали. — Снимай футболку и ложись на живот, — командует Гарри, направляясь к шкафу, в котором у них хранится аптечка с тейпами, бинтами и разными видами обезболивающих для Луи. — Конечно, я помню, как мы познакомились. Ты был забавный. — А вот я этого дня совсем не помню. — Серьезно? — с расцветающей улыбкой на лице вопрошает Гарри. Он подходит к кровати и кидает на синее одеяло разноцветные ленточные тейпы и пару эластичных бинтов. — Ты тогда танцевал в команде уже где-то месяц или два, не помню точно. Гарри мягко проводит холодными пальцами по лопатке Луи, чтобы начать «осматривать» руками его ноющие мышцы. Он медленно прощупывает пальцами под лопаткой Луи и смещается в сторону шеи, чтобы попытаться найти напряженные участки. Его теплые кончики пальцев порхают над разгоряченной кожей танцовщика, в попытке помочь. Будто сканируя, он осматривает крепкую спину. Луи лежит смиренно на кровати, свесив с матраса голову. Каждый раз, когда Гарри задевает болевые точки, он лишь закрывает глаза и тихонько шипит ему в ответ. — Тебя принесли ко мне буквально на руках, — он берет в руки красную пятисантиметровую ленту и отрезает на глаз, — ты тогда свалился с поддержки, и у тебя свело ногу. Вы не могли разогреть мышцы, чтобы снять судорогу около пяти минут, поэтому притащились ко мне в кабинет. Гарри мягко прикасается пальцами к затылку Луи и медленно, пытаясь контролировать нарастающий спазм в мышцах, ротирует ее в противоположную от плеча сторону. Он берет в руки ленту и фиксирует ее основание ближе к третьему грудному позвонку. — Видел бы ты свое лицо, — разводя ленты в противоположные друг другу стороны, одну он натягивает и закрепляет за ухом, а другую уводит в сторону ключицы, — Ты был такой молодой и милый, но на твоем лице было столько ужаса и боли, что мне стало жаль тебя. — Конечно мне было страшно, — подает голос Луи. — Меня принесли к какому-то грозному дядьке, который еще не представился, но уже начал лапать мое бедро. — Почему дядька? Я не так уж и стар, — возмущается Гарри, на что Луи отвечает лишь фырканьем, — Имей уважение, у нас разница всего лишь пять лет. — Вот видишь, ты раздражаешься, когда я называю тебя старым, а потом обвиняешь в недостаточном уважении, — Луи приподнимает голову и с претензией смотрит в глаза Гарри, в которых сейчас горит опасный огонек веселья. — Ляг и не дергайся, — Он хотел, чтобы Луи был уверен, что Гарри немного злится. Но то с какой осторожностью он опускает его голову вниз, выдает старшего с головой. Всего лишь небольшое заигрывание. — Так вот, я еле уложил тебя на кушетку, потому что ты просто не хотел отпускать свою многострадальную ногу. — Как опытный врач, я вколол тебе миорелаксанты и стал наблюдать. Я даже поначалу испугался, когда ты резко притих и закрыл глаза, — Гарри берет в руки реабилитационные тейпы в форме креста и сосредоточенно растягивает от плечевой кости до основания ости лопатки. Второй тейп он приклеивает чуть ниже, доходя до нижнего угла лопатки, — Я думал, ты уснул. — Погоди, я помню, что было дальше, — прерывает Луи Гарри на середине рассказа, за что получает хлопок по здоровой лопатке и жестом приказ подниматься, — Я ведь на самом деле уснул, потом проснулся в пустом кабинете. А когда вышел и попытался найти дорогу до зала, ничего не понял и заблудился. — Да, ты пытался сбежать, при том, что после миорелаксантов нельзя подниматься с поверхности в течение часа, а ты лежал минут пятнадцать — с укором произносит Гарри, пока раскладывает тейпы на свои места, — Всё, пора отдыхать. Укладывайся, я схожу в ванную и вернусь к тебе. Они давно к этому привыкли. Гарри теперь удивляется не тому, когда Луи в очередной раз надрывает какую-нибудь мышцу, а когда возвращается домой и у него ничего не болит. Вечернее тейпирование или перевязка стали привычной рутиной, ленточные тейпы и различного вида расслабляющие инъекции стали покупаться чаще, чем таблетки от головы. Луи уже давно перестал чувствовать себя ребенком в ситуациях, когда Гарри таким тоном говорит ему, что делать дальше. Не после тех бесчисленных вечеров, пока он заботился о Луи, когда тот получал травмы на тренировках или выступлениях. Днями Луи постоянно нагружал свое тело, а Гарри ночью лечил его от самых страшных болей.