~~~
22 октября 2022 г. в 23:51
Лавкрафт успел пожалеть, что свернул с асфальтированной дорожки, отправившись блуждать между старых, покосившихся надгробий. Тропы после изнурительно долгих дождей расплылись. Если сначала путь не казался столь трудным, то теперь писатель шёл по скользкой, вязкой грязи, выдёргивая из неё ноги, стараясь не остаться босым. Когда он понял, что выбранный путь не подходит для пеших прогулок, было поздно сворачивать назад, так что пришлось пробираться дальше. Это напомнило ему молодые годы в Нью-Йорке, когда его упрашивали «не ходить!» в неблагополучные места вроде Ред-Хука, но, как манят первопроходцев неизведанные земли, так его манила старина. Нью-Йорк полнился отголосками прежних времён. А Лондон! Старина на старине, убийство на убийстве, призрак на призраке! Это кладезь душевных удовольствий и вдохновляющих легенд.
Всё же, оступившись, и угодив правой ногой в зыбкую ловушку, Лавкрафт остался без одной туфли, балансируя тростью, чтобы не упасть и не увязнуть целиком.
— О, Господь милостивый! — Лавкрафт вдел ногу обратно в ботинок, освобождая себя сам. Пусть и с большими неудобствами, он осматривал покинутые с прошлого века поросшие мхом и голубым лишайником надгробия, аскетичные в своей простоте кресты, и свежие, но осевшие после дождя могилы. Запах влаги и опадающих, перегнивающих листьев был стойче запаха диких роз. Западная часть хайгейтского кладбища могла показаться неприветливой обычному обывателю, особенно безлюдные чащи кривых, поглощённых плющом деревьев, среди которых лежали усопшие, оставившие по себе холодные памятники. Но Лавкрафту кладбища давали умиротворение своей тишиной, сменяющейся пением птиц и ветра, и он ещё в детстве, в отличие от многих сверстников, мог насладиться архитектурным и эстетическим изыском мест для вечного сна и покоя.
Хайгейтское кладбище, старая Лондонская достопримечательность, которую писатель не хотел пропустить во время короткого визита в столицу. Его путешествие по старой доброй Англии не могло не включить и посещения самых мистических мест, до которых удавалось добраться.
Услышав в ресторанчике байку о скрывающимся среди могил вампире, и узнав историческую ценность места, он, заплатив за обед ровно два фунта, тот час отправился на одиночную экскурсию, заплатив пятьдесят пенсов за вход и добавив пять за карту кладбища, чтобы не заблудиться на десятках акрах земли. Разумеется, никакой встречи с настоящим вампиром не планировалось. Эта часть местного фольклора заинтересовала лишь как способ найти вдохновение для новой истории. За них теперь платили значительно больше, чем двадцать лет назад.
Вечерело, и предзакатные сумерки, сгущаясь, оседали вместе с дымкой тумана. Если бы кто-то из посетителей сейчас увидел Лавкрафта, то, должно быть, принял его за блуждающего духа: во всём черном, как вдовец, и старомодно одетый.
— Наконец-то! — облегчённо выдохнул Лавкрафт, заметив серую полоску асфальта. Сойдя, с неотмеченной тропы, он слегка отряхнул от комков грязи туфли, и достал из внутреннего кармана пальто карту, чтобы определиться, где находится. Вместе с ней вытянулись, посыпались на дорогу открытки. Поспешно присев, собирая их, Лавкрафт успел испугаться, что те испачкались или промокли. Он выпрямился, придерживаясь за голову — после резкого рывка потемнело в глазах; просмотрел открытки, купленные в книжной лавке по пути сюда. Для Блоха, Смита, Барлоу и ещё нескольких старых друзей. Только на одной чуть смазалась дата «одно тысяча девятьсот сорок восьмой год».
Пока Лавкрафт задумался, вглядываясь в поплывшие чернильные цифры, можно ли их подправить, он уловил странность: ветра не чувствовалось, но он слышал, как мерно шумят деревья вокруг. Подняв голову и оглянувшись, писатель увидел, что ветви оставались неподвижны, но их скрипы и шорох листьев не исчезли. В этих звуках слышался еле различимый шёпот, далёкий, как эхо потусторонних голосов. Слова сплетались воедино, но их нельзя было понять, кроме одного. «Ктулху», — шелестело между ветвями грабов, спускаясь по щербатым стволам к земле, скользя в тумане, будто эти звуки издавали невидимые безногие существа. Они устремились в сторону, через остриженную лужайку, к безымянной могиле, где тот час стихли. На надгробии сидел огромных, немыслимых размеров кот, как дикая рысь, или больше. Черный, подобно самой тьме, он недовольно хлопал хвостом-опахалом, навострив уши.
Лавкрафт, пожалуй, самый большой в мире поклонник кошек, не стал его подзывать; это был не ласковый котик сторожа. Кроме внушительных размеров и морда его походила на человеческое лицо. Животное спрыгнуло с места, шагая медленно и лениво. Подойдя совсем близко, он всё же потерся о брюки, приветствуя, и пошёл дальше, вниз по дороге, и туман перед ним расступался. От животного упала густая тень, не смотря на пасмурный вечер, удлинившаяся куда-то за спину писателя. Он не успел и оглянуться, как с ним поравнялся, выросший из этой тени, высокий, как сам Лавкрафт, мужчина. Он был одет как примерный джентльмен-англичанин, но его лицо, скрытое под белой тканью на манер турецкого никаба, выдавало в нём иностранца: тонкая полоса открывала его изумрудно-синие глаза и смуглую, бронзовую кожу. На золотой тесьме, украшающей «маску», поблёскивали маленькие колокольчики, которые тонко напевали своим звоном мелодии не востока, а мест далёких от Земли.
— Что ж, — заговорил явившийся, следуя за котом, а Лавкрафт уже привычно следуя за ним, — твоя история о «спящем боге Ктулху» становится всё известнее. Твой сборник издали уже здесь, на дождливых островах. Хорошо, очень хорошо.
Его голос и был тем шёпотом меж ветвей, но слышался он отчётливо.
— Я этому рад, господин Ньярлатхотеп, — Лавкрафт торопливо сложил открытки обратно в карман.
— Ещё больше рад Йог-Сотот. Его планы мне непостижимы, — сказал бог хаоса с толикой раздражения, — но он желает, что бы ты продолжал. Потому, наверное, и продлил тебе жизнь.
Они шли рядом, словно приятели, но писатель знал, что от ползучего хаоса не стоит ожидать дружеского отношения, даже если он так себя ведёт. Не появилось вопросов о том, куда они торопятся, и почему порождение космического беспорядка вообще здесь. Значит так надо. И Лавкрафт уже знал, что должен сделать. Верно, что сам бог Йог-Сотот, один из высших божеств, покровительствовал ему, и даровал здоровье, но отнюдь не из-за писательского таланта; существ подобного ему мало интересовали дела смертных. У Лавкрафта, ещё в глубоком детстве, проявился талант иного толка.
Слабое здоровье, хрупкая нервная система, психика, которая, казалось, могла пошатнуться от малейшего толчка — на деле оказалось, что он крепче многих. Лавкрафт умел видеть потустороннее, проходить во снах меж мирами и мог предстать перед истинными богами вселенных, не сойдя с ума, проведя остаток жизни в агонии безумия. Йог-Сотот не мог не узнать о таком даре и использовал это в своих интересах. Впрочем, как и некоторые иные боги.
Но пока Лавкрафт думал о другом: должно быть, он уже опоздал к закрытию хайгейта, на улице стало слишком темно. Здесь нельзя было оставаться на ночь. Неужели ему придётся платить штраф за своё опоздание?
Тем временем, минуя семейные склепы, они спустились на уровень ниже, по нескольким ступенькам из песчаника, завершающим их дорогу. Кота, бога и человека встретили огромные египетские врата с колоннами и пустынный песок под ногами. Врата словно разверзли саму пустоту, но Лавкрафт знал, что дальше за ними идёт туннель, теперь ведущий или в ливанский круг, как и было, или вовсе в далёкие глубины космоса. Это зависело от намерений Ньярлатхотепа. Кот вновь шагнул первым. Как только животное приближалось, одна за другой вспыхивали лампадки, закопанные в песок, освещая пространство и путь. Следуя, Лавкрафт слышал, как в двери, ведущие в склепы, что находились в этом туннеле, скреблись, стучали ладонями и выли, те, кто был там заперт.
— Страшно? — спросил ползучий хаос, хотя знал ответ. Нет, больше нет. Это страшно в первый раз, во второй, а потом просто привыкаешь. Ко всему и ко всем. Но опыт его выливался на бумагу рассказами, порою, мрачного толка. Оно и к лучшему, что читатели принимали эти истории за чистый вымысел. Обычных людей правда сводила с ума.
Они всё же вышли на ливанский круг, но теперь там рос титанических размеров, простирающийся в небе, как Мировое дерево, кедр. Он поглотил центральные склепы и опутал корнями боковые, запечатав их. Остался лишь один ход в его необъятном, разбухшем стволе. Каменные створы, осыпаясь крошкой, бесшумно открылись, приглашая спуститься по винтовой лестнице в глубины земли. Кот с разбега залез на нижнюю ветвь, укладываясь, как гордая пантера, свесив лапу и хвост, сообщая, что он остаётся. Ньярлатхотеп сделал первый шаг вниз, становясь полуоборотом к писателю.
— Тебя ждёт Йог-Сотот. Идём.
Он протянул в приглашении руку в кожаной перчатке.
— Я уже не молод, — покачал головой Лавкрафт, оперившись обеими руками о трость, хотя и пользовался ей как частью стиля, а не из надобности, — сколько там ступеней?
Ньярлатхотеп словно усмехнулся под своей «маской» над поседевшим писателем:
— Ровно шесть тысяч.
— Что ж, отлично.
Прежде чем ползучий хаос что-то понял, Лавкрафт мягко, но очень настойчиво толкнул его в спину. Бог, не удержавшись на ногах, покатился по лестнице с весёлым перезвоном колокольчиков, а его приглушённые болезненные восклицания оборвались уже после встречи с десятой ступенькой.
— Счастливой дороги вниз, — Лавкрафт закрыл сворки, плотно их смыкая. Он достал из нагрудного кармана записную книжечку и ручку, оставив запись: «10.29.1948 Nˇ 348».
Это не было личным желанием. Это то, что он должен был сделать, то, что было интересом бога. Но не Йог-Сотот приложил к этому… Рук, у него, в прочем, не было. Ньярлатхотеп потому и являлся воплощением хаоса, что был непредсказуем. Он существовал в тысячи отдельных воплощений, в тысячи разных личностей. Уравновешивал ли он бытие, внося в него непостоянство и смуту, или же наоборот, был элементом, из-за которого всё могло рухнуть — вряд ли кто-либо из людей мог познать природу и мотивы богов, и само мироздание. Так что Лавкрафт не пытался понять, почему Ньярлатхотеп решил, что его стало слишком много. Это сам он и пожелал уничтожать свои личности, а для исполнения цели избрал писателя из Провиденса. Он занимался этим порядка сорока лет, но до сих пор ничего не знал. Йог-Сотот никогда не выступал против, а значит… так и должно быть? И другие личности не знали, что задумала эта конкретная?
Лавкрафт посмотрел на лежащего на ветке кота. Он прикрыл изумрудно-синие глаза, и на его шее блеснула золотая нить с колокольчиком, звенящим чужеродные человеческому слуху мотивы.
— Надеюсь, вы довольны, господин Ньярлатхотеп?
— Да, — он отвернул голову, потягиваясь.
Лавкрафт знал, зачем он это делает. Пока боги разбирались между собой, они меньше обращали взоры на землю. Особенно интересной она был для самого Ньярлатхотепа, для многих его личностей. Но следом они не могли нести ничего хорошего. Лавкрафт не волновался за всё человечество, в конце концов, оно всё равно себя переживёт, но… Он погладил место, где лежали открытки. Ещё были те, кто должен был жить, не познавая бесконечных ужасов порождений настоящей, скрытой для большинства реальности. Им нужно писать картины, фантастические рассказы, работать. Жить. Лавкрафт заботился об этом.
Писатель взглянул на карманные часы на цепочке, печально сведя брови:
— Я всё же опоздал! Придётся уплачивать штраф… Надеюсь, меня на самом деле никто не ждёт?
— Нет. Я солгал ему.
И Лавкрафт направился на выход, сетуя самому себе, что с него сдерут баснословные деньги, и никто это не компенсирует.
Выйдя к тому же месту, где встретил ползучего хаоса, писатель оглянулся по сторонам. Он плохо видел, есть ли кто-то по близости, из-за загустевшего сизого тумана, но сам мог в нём прятаться. Не в его возрасте лазить через заборы, но не сэкономит ли это целых десять фунтов? Ухватив покрепче трость, набалдашник которой был исполнен как кошачья голова, Лавкрафт отправился на поиски укромного места для совершения своего маленького хулиганства, украдкой оглядываясь, нет ли поблизости других зазевавшихся посетителей, или, того хуже, фонарика сторожа.
Найдя подходящее место за неухоженными кустами роз, Лавкрафт в последний раз убедился, что свидетелей нет, и перелез через невысокую оградку, спрыгнув по другую сторону. В колене что-то потянуло, и он болезненно замычал, придерживаясь за него.
— Я слишком для такого стар, — говорил он с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, и сказал сейчас. — Теперь пора искать место для чудного староанглийского ужина.
А кот-Ньярлатхотеп остался на ветвях, сквозь сон вслушиваясь большими ушами, довольно урча, как собой продолжал отсчитывать шести тысяч ступеней другой он.