Провокатор

Парадный зал дома Трубецких полнился несмолкающими ни на минуту разговорами: из разных углов доносились отрывки ненавязчивых бесед, шуток и различного рода новостей, которые успели за неделю заполонить Петербург, и теперь обсуждались присутствующими с неподдельным увлечением. Те же, кто не видел для себя интереса в светских диалогах, потягивали шампанское из изящных бокалов, наблюдая за несколькими парами, вальсирующими в центре. Только хозяин дома, в котором был устроен сегодняшний приём, казался мрачнее обычного, стоя поодаль, хмуря густые брови и с завидной периодичностью пуская раздражённые взгляды на развеселившуюся толпу. — Серёжа, милый мой, может быть, потанцуешь со мной? — проговорила Екатерина Ивановна, подходя к мужу. Губы Трубецкого непроизвольно скривились, он тяжело вздохнул, повернувшись к супруге, и произнёс, пытаясь не выказать недовольства тем, что она решила нарушить его относительное спокойствие: — Катя, не хочу, извини, — и в то же мгновение отвёл взгляд, делая глоток из уже четвёртого за вечер бокала вина. — Дорогой, что-то случилось? Ты выглядишь пасмурнее обычного. Знаю, Серёжа, ты не воплощение радушия и гостеприимства, но это слишком даже для тебя, — Екатерина Иванова попыталась взять мужа за руку, но тот спешно ее отнял, поджимая губы. — Серёжа? — Катя, я не желаю говорить, танцевать, и вообще…— договорить Сергею Петровичу не позволил томный голос, послышавшийся за спиной: — Екатерина Иванова, прошу простить великодушно, что вмешиваюсь, но я мог бы составить вам компанию? — Рылеев обогнул князя, лучезарно улыбаясь, оказавшись в поле зрения Трубецких. — Кондратий Фёдорович? Вы нисколько не помешали. Весьма любезно с вашей стороны, и я с радостью приму приглашение, коли Серёжа так и желает простоять здесь в абсолютном одиночестве, — женщина позволила себе лёгкую улыбку, посмотрев на товарища мужа. — Для меня будет огромной честью танцевать с вами. Сергей Петрович упускает такую прекрасную возможность, — Рылеев перевёл взгляд на Трубецкого, едва заметно усмехаясь, а после, приметив, что Екатерина Ивановна отвлекла внимание на происходящее в зале, подступил на несколько шагов к мужчине, напрягшемуся всем телом, и, прикасаясь к плечу, прошептал: — Князь, что же вы так? Неужто вас что-то печалит? — Кондратий Фёдорович, — шумно выдохнув, начал Трубецкой, стараясь не смотреть на литератора.— Мне кажется, что это не Ваше дело. Ступайте, танцуйте. — Какой вы интересный, князь, — Рылеев лукаво улыбнулся, стараясь перехватить взгляд Сергея Петровича, и сделал ещё один едва заметный шаг навстречу, переместив руку на предплечье Трубецкого, отчего услышал ещё один выдох. — Что же, коли так, то сделайте уж лицо попроще и подружелюбнее, а то и всех гостей распугаете. — Что вы сказали, Кондратий Фёдорович, повторите-ка… Вы ещё меня поучать будете? —прошипел Трубецкой, переводя на поэта льдистые глаза, поблёскивающие недобрым огнём, и схватил развеселившегося Рылеева за запястье, стремясь сократить расстояние. — Ни в коем случае, князь, — с напускной покорностью прошептал поэт, не разрывая зрительного контакта.— Да и я не сказал ничего такого, что не являлась бы правдой, — Кондратий Фёдорович ловко вывернулся из цепкой хватки, отступая назад, и поспешил к заждавшейся Екатерине Ивановне, бросая насмешливый взгляд в сторону Сергея Петровича. — Несносный мальчишка, — едва слышимо проговорил Трубецкой, прикрывая глаза. В следующий момент князь залпом осушил бокал и решительно направился к столу, дабы взять новый. Обычно Сергей Петрович не позволял себе выпивать лишнего, особенно на приемах, где собиралась добрая часть высшего света Петербурга, но сегодня крепленое вино было для князя, как ему казалось, единственным спасением. Подойдя к столу и схватив ближайший бокал, Трубецкой сделал несколько внушительных глотков, устремляя взгляд в центр зал, где пары встали на позиции, готовясь к танцу. Музыка заиграла, кавалеры и дамы принялись неспешно кружиться по комнате. Помутневший взор Сергея Петровича сразу зацепился за Рылеева, вальсирующего с его женой. Ревность захлестнула князя, заставляя яростно сжать хрустальный бокал. Тонкая талия, изящные руки, поблёскивающие весёлым огоньком глаза, ненавязчивая улыбка— как же Трубецкому хотелось ощутить всю прелесть танца, притянув ближе к себе, ведя в вальсе, заставляя хрупкое тело лишь подчиняться его движениям. Но он не мог, не имел возможности что-либо сделать, потому продолжал испепелять взглядом единственную интересующую его пару. Вскоре Сергей Петрович, к своему огромному сожалению, заметил, как Екатерина Ивановна смеётся над какой-то, наверняка, остроумной шуткой, произнесённой поэтом. Ярость вспыхнула в сердце князя с новой силой, что заставило Трубецкого осушить ещё один бокал. Ревновал ли он жену? О, нет, нисколько, предмет ревности был намного захватывающие, ярче и интереснее, и сейчас он грациозно двигался по залу, придерживая его супругу за талию. Рылеев… Этот дерзкий молодой человек и стал причиной выпитых пяти бокалов вина, особенно скверного настроения князя и невесёлых мыслей, буквально разрывающих голову Трубецкого, не позволяющих думать ни о чем, кроме язвительного литератора. Рылеев манил, притягивал, завлекал, не позволял спокойно дышать, сводил с ума. Сергей Петрович и сам не понял, в какой момент угодил в его силки.

***

Поначалу взбалмошный поэт, появившийся в обществе, не вызывал у князя абсолютно никаких эмоций, кроме раздражения. Слишком энергичный, слишком весёлый, слишком напористый, слишком гордый, слишком эмоциональный, слишком язвительный. Признаться, всего в этом молодом человеке было в избытке, что стало поводом отторжения по отношению к литератору у всегда сдержанного Трубецкого, неспособного и со старыми друзьями быть в полной мере открытым и раскрепощённым, чего нельзя было сказать о Рылееве, который за считаные дни смог добиться расположения всех членов общества. Только Сергей Петрович упорно не желал перекинуться и парой слов с Кондратием Фёдоровичем, упорно пытающимся добиться от него диалога. — Князь, отчего вы такой хмурый? Или это ваше обычное выражение лица? — Трубецкой лишь презрительно хмыкнул, отворачивая голову.— Бедный Сергей Петрович, нелегко вам так жить, наверное, коли губы только и умеют недовольно кривиться, — Рылеев усмехнулся и, не дожидаясь ответа, поспешил к товарищам под испепеляющим взглядом князя. А Трубецкой, в самом деле, оказался бедным, поймав себя через пару месяцев на заинтересованных взглядах в сторону Кондратия Фёдоровича. К его величайшему ужасу, глаза больше не цеплялись за раздражающую улыбку, экспрессивность поэта, вводящую в ступор, постоянные мельтешения литератора по комнате, вызывающие приступы агрессии у Сергея Петровича. Нет, теперь взор останавливался на линии изящных, чувственных (Трубецкой был уверен, что они таковы) губ, глубоких шоколадных глазах, прекрасных русых волосах, тонких запястьях, гибкой и стройной фигуре, а сам князь с непонятно откуда взявшимся восхищением вслушивался в речи и смех томного голоса. Трубецкой не верил, не желал осознавать, намеренно продолжал игнорировать, будто бы не замечать, однако каждое движение литератора, запечатлённое вскользь Сергеем Петровичем, оставалось в памяти. Трубецкой сорвался: спор, такой иррациональный и несуразный, затеянный им самим в разгар одного из вечеров. Он не мог сказать точно, о чем именно они кричали, но прекрасно помнил пылающие недобрым огнём глаза, язвительные комментарии, лицо поэта в нескольких сантиметрах от его собственного, тяжелое дыхание— все это сводило с ума, заставляя продолжать вести горячую дискуссию. Но самым страшным за этот вечер стало отнюдь не препирание с Рылеевым, а картина, вспыхнувшая перед глазами: Кондратий Фёдорович, сидящий на его коленях в этой самой комнате, стонущий от прикосновений, тяжело дышащий так же, как сейчас во время спора. Трубецкой понял, что пропал и проиграл в несуществующем поединке, пленившись гордым поэтом. Дав себе слабину, он продолжил вести затянувшуюся дискуссию до хрипа в горле, до срывающегося голоса, лишь бы видеть Рылеева таким, чувствовать этот жар. — Князь… Теперь титул Сергея Петровича заиграл новыми, доселе неведомыми ему красками. Только эта экспрессивная натура была способна произносить его так: томно, с придыханием, едва слышимым хрипом, заглядывая прямо в глаза, да что в глаза, в душу. Трубецкому казалось, что он помешался, сбрендил, навыдумывал невесть что, но Рылеев каждый раз опровергал его доводы, подходя слишком близко, взывая к нему, заставляя глаза судорожно прикрываться, а голову отворачиваться в сторону лишь бы не выдать, не компрометировать себя. Через полгода они стали друзьями. Споры все ещё звучали на собраниях общества, однако теперь их можно было застать и за непринуждённой беседой вне встреч единомышленников. Сергей Петрович понимал, что все больше теряет голову, путаясь в мыслях, пытаясь скрыть собственные жадные взгляды на шею, руки, губы поэта во время разговоров, спешно отводя взор на так внезапно заинтересовавшие его внимание шторы или люстру. А после рассудок князя окончательно помутился, ведь Кондратий Фёдорович стал невзначай дотрагиваться до Сергея Петровича, делая это столь непринуждённо, что у Трубецкого не было возможности возразить (она всегда была, но он не мог, не смел). В эти моменты князь судорожно выдыхал, представляя, как тонкие запястья сжимаются его пальцами, а пылкие уста приоткрываются, прося поцелуя. Но фантазии оставались лишь в больном сознании, в то время как самому Сергею Петровичу каждый раз приходилось молить Всевышнего о том, чтобы изменения, отразившиеся на лице, не приметил Кондратий Фёдорович. Прошёл год. Ничего не поменялось в Петербурге и на собраниях общества, однако прикосновения стали все более активными, титул звучал интимнее и жарче, споры разгорались все чаще и громче, картинки и сны с участием Рылеева плотно засели в голове Трубецкого, а желание сжать хрупкую талию, оставить на шее и теле пару багровых отметин, предварительно зацеловывая гибкий стан, все сильнее. Князь пока еще держался, сохраняя невозмутимое выражение лица, очерченное лишь презрительной усмешкой, однако отчего-то догадывался: литератор знает все, потому здраво мыслить рядом с ним не представляется возможным. — Господин провокатор, — Трубецкой слышит голос подвыпившего Свистунова. Ему хочется накинуться на дерзкого молодого человека, заставить замолчать, но он держит себя в руках, втайне соглашаясь с этим титулом, присвоенным Рылееву. Он— самый настоящий провокатор, искусный, хитрый, проницательный, и именно поэтому воздуха рядом с ним так катастрофически мало. Князь полагал, что сойти с ума ещё более просто невозможно, однако осёкся, когда несколькими днями ранее прижал распаленного Кондратия Фёдоровича к стене во время одного из споров, вспыхнувшего между ними после собрания. Рылеев говорил вздор, полнейшую нелепицу, озвучивал мысли, которые не пришли бы в голову здравому человеку, и Трубецкой понимал: все это— фарс, пускай, очевидный, наигранный, но он не смог совладать с собой, и литератор в считанные секунды оказался у стены, с заведённым за голову запястьем. В карих глазах не было испуга, даже удивления, лишь немая усмешка. Поэт подался вперёд и теперь шептал в уста Сергея Петровича: — Что же вы делаете, князь? Совсем нервы сдают? Рассудок помутился? Бедный…— лукаво проговорил Рылеев, проводя языком по собственным пересохшим губам. Он был прав в каждом чертовом слове, и Трубецкой с позором признавал это, помутневшим взглядом смотря на повлажневшие губы, шумно сглатывая. — Князь? — Кондратий Фёдорович с притворным беспокойством взглянул на Сергея Петровича, выдыхая прямо в уста Трубецкого.— Может, вам чем-то помочь? Рылеев знал, догадывался абсолютно обо всем, и эта мысль спасла князя от прыжка в бездну, помогая собрать последние остатки самообладания и тихо прошипеть, отстраняясь: — Господин провокатор… Сергей Петрович спешно удалился, практически выбегая из злосчастной квартиры, громко хлопнув дверью. Он не был более спокоен ни на минуту с того дня, оттого теперь ходил пасмурнее Петербургского неба, злее любой сторожевой собаки, желая лишь прикоснуться к тем тонким губам, которые то и дело расплывались в ехидной улыбке, а дальше… Бог весть, что будет.

***

Когда танец подошел к концу, и пары прекратили движение по залу, Трубецкой, не спуская испепеляющего взгляда с поэта, влил в себя уже восьмой бокал, не беспокоясь о том, что могут подумать великосветские лица. Вместе с приятным расслаблением князь почувствовал, что начинает понемногу терять контроль над собственными мыслями и движениями. Однако Сергею Петровичу это состоянию приходилось по душе гораздо больше, нежели напряжение, беспокойство и приступы ярости, что частенько настигали его за эти дни, потому со стола был схвачен девятый бокал. — Князь, нельзя же так, что же это такое? Решили напиться до беспамятства? Весьма вредно и неуместно, — и снова этот насмешливый голос: Рылеев неожиданно появился рядом с Трубецким, подцепляя из рук Сергея Петровича бокал, будто невзначай задерживая прикосновение на ладони князя, а после делая пару глотков креплёного напитка. — Кондратий Фёдорович? Как чудесно, вас то мне как раз и надо! Пойдёмте, — князь окинул поэта оценивающим взглядом и с решимостью нетрезвого человека схватил литератора за руку, утягивая того в сторону выхода из зала. Трубецкой не был властен над собой в этот момент, оттого и был чрезвычайно уверен и спокоен. — Князь, что вы делаете? Объясните! —спешно заговорил Рылеев, оборачиваясь по сторонам: но никто не смотрел, все были слишком увлечены вечером. — Вы идёте со мной. Без разговоров. Как послушный мальчик, — прошептал Сергей Петрович тоном, не терпящим пререканий, склонившись к Кондратию Фёдоровичу. И поэт, оставив бокал на столе, пошёл, не сказав более и слова, спорить было неуместно, не сейчас, не с таким Трубецким. Как только дверь в парадный зал с шумом затворилась, князь потянул опешившего Рылеева на себя, смыкая руки на талии, глубоко втягивая носом запах одеколона литератора, будто бы пьянея ещё больше. В льдистых помутневших глазах даже при блеске всего нескольких свечей читалось плохо скрываемое желание. — Князь… — Что же, Кондратий Фёдорович? Хотите что-нибудь сказать? — Трубецкой усмехнулся, сделав шаг вперёд, заставляя литератора отступить и оказаться в ловушке, зажатым между Сергеем Петровичем и стеной.— Кажется, были мы с вами недавно в подобной ситуации? Что вы говорили тогда? Помешался я, да, господин литератор? С ума сошёл? Нервы у меня сдали? — губы мужчины оказались в непозволительной близости от уст Рылеева. — Князь, что происходит? Совсем от вина у вас рассудок помутился, право слово, — Рылеев поражённо смотрел на товарища, на секунду прикрывшего глаза. — От вина, Кондратий Фёдорович? О, нисколько… Сей чудесный напиток позволил мне хоть немного отвлечься от вас, дорогой господин провокатор, — Трубецкой проговорил эти слова уже на ухо поэта, слегка проводя языком по ушной раковине. — Сергей Петрович…— литератор рвано выдохнул, стараясь сохранить спокойствие в голосе. — Что же, Кондратий Фёдорович? Наигрались? Довольны? Довели? А ведь вы правда довели, поэтому сейчас и стоите здесь. Знали же все? Догадались? Какой проницательный и умный мальчик…— Трубецкой вновь шептал в губы поэта, слегка касаясь, отчего Рылеев мог практически почувствовать вкус вина, оставшийся на устах Сергея Петровича. — Князь, о чем Вы? Я не понимаю, — литератор попытался отвести взгляд, однако пальцы Трубецкого не позволили совершить задуманное, схватив поэта за подбородок, мужчина заставил смотреть прямо в глаза. — Ах, сама невинность… Бедный Кондратий Фёдорович, ничего не понимаете! А когда выводили из себя, насмехались, предлагали помочь, вы тоже не понимали, милый мой? — в глазах Трубецкого блеснул недобрый огонёк. Сергей Петрович на мгновение будто задумался. — А знаете, что, господин литератор? Вы же желали оказать мне помощь, правильно я припоминаю? — Да, вы правы, князь, я всегда рад…— голос Рылеева дрогнул, потому как вторая рука Трубецкого сильнее сжала талию поэта. — Как замечательно, вы любезны как и всегда… Ну, вот сейчас и поможете своему бедному, обезумевшему другу, — съязвил князь, и, не дожидаясь ответа литератора, Трубецкой впился в губы Кондратия Фёдоровича, наплевав абсолютно на все. Он дорвался: пускай, кто угодно выйдет из зала, увидит. Князь сумеет выгородить Рылеева, представив литератора лишь ни в чем невиновной жертвой его похоти и желаний, а дальше… Бог весть, что будет. Сергей Петрович жадно сминал так манившие его чувственные губы, прижимая изящное тело ближе к себе. Трубецкой несколько удивился, практически сразу почувствовав ответные движения чужих уст, а, услышав тихие постанывания, чуть ли не свихнулся: так желанны были эти звуки. Спустя пару мгновений, пальцы литератора уже зарывались в темные кудри, в то время как сам Рылеев льнул ближе. Князь сходил с ума, пьянея от жарких губ Кондратия Фёдоровича более, чем от выпитого за этот вечер вина. Трубецкой, подцепив зубами нижнюю губу поэта, услышал первый несдержанный стон, и, не осознавая того, что делает, переместил руку на ягодицу Рылеева, властно сжимая. — Княяяяязь, вы… что вы делаете? — проскулил поэт, чуть отстраняясь, тут же плотно смыкая уста, дабы не издать ещё один пошлый звук. Отчего-то эта фраза сию минуту отрезвила Трубецкого: только сейчас он понял, что посмел совершить, кого целовал и бесцеремонно трогал в потёмках коридора. Сергей Петрович немедленно выпустил Рылеева из объятий и отступил на несколько шагов назад, судорожно прикрывая глаза, не слыша разочарованного выдоха. — Прошу меня простить, Кондратий Фёдорович. Вы правы, я выжил из ума. Наверное, вы знали об этом, но я озвучу: я люблю вас. Все это время, что мы знакомы, не способен дышать спокойно рядом с вами. Сначала от раздражения не мог избавиться при виде вас, однако уже тогда понимал, что неспроста, не бывает такой сильной неприязнь к незнакомому человеку…— Трубецкой отвёл взор, шумно сглатывая.— А потом… Каждый вздох ваш ловить стал, каждый взгляд, каждое чертово слово. Я пропал окончательно и бесповоротно, и вы тому причиной, господин литератор. Теперь вы в праве делать с этой информацией все, что вам заблагорассудится, можете рассказать об этом хоть жене моей во всех подробностях, хоть всем присутствующим здесь гостям. Я не справился с собой, а вы весьма умело подвели меня к краю пропасти. Я восхищён, право слово. За сим разрешите откланяться. Простите меня, коли сможете… И прощайте, — Трубецкой кинул последний взгляд на того, кто так умело свёл его с ума, с удивлением приметив отсутствие усмешки на лице. Наоборот, в глазах плескалось волнение с примесью чего-то ещё, непонятного Сергею Петровичу. Князь ненавидел себя в этот момент, корил за все произошедшее и сказанное здесь. Тогда не было совестно, нет, ему было слишком хорошо находиться под воздействием алкоголя и дурманящей близости поэта. Сейчас же пелена спала, и Трубецкой с ужасом осознал, что произошло несколькими минутами ранее. Он желал снова напиться так, чтобы до беспамятства, до такого необходимого расслабления, до того состояния, когда кажется, что тонкие губы касаются его собственных, а стройное тело прижимается к нему все ближе. Трубецкой кинулся было прочь из злосчастного коридора, однако, не успев сделать и пары шагов, князь услышал надрывный вскрик: — Стойте! — Сергей Петрович обернулся, понуро смотря на поэта, ожидая шквала негодований и обвинений.— Вы правы, я все знал и выводил вас специально.— Трубецкой лишь горько рассмеялся, вновь попытавшись уйти. Его догадки подтвердились, и на душе стало ещё тяжелее.— Но разве же просто так? — Конечно, нет, вы указали мне на мою слабость перед вами, Кондратий Фёдорович, благодарю, — проговорил Сергей Петрович, не оборачиваясь. — Идиот! —тяжело дышащий Рылеев подлетел к князю, обнимая того за шею.— Тогда должен ли я был стонать и отдаваться вам сейчас? Виться вокруг вас и позволять абсолютно все? Ответьте мне! — Трубецкой опешил, не имея возможности произнести и слова, наблюдая за взволнованным поэтом, видя плохо скрываемую злость и… любовь в карих глазах: он осознал слишком много в этот момент. Литератор, воспользовавшись замешательством князя, припал к его устам, на которых все ещё сохранился привкус алкоголя. Они целовались жарко, мокро, порывисто, яростно вжимаясь губами друг в друга. — Я же это все специально, специально, князь…— горячо зашептал Кондратий Фёдорович, отстранившись.— Любил, желал, мечтал о вас, оттого и выводил. Никому бы не позволил то, что позволял вам, верите? Каждое слово, каждое движение— все нарочно. Лишь бы вы… — Ах, вот оно что, господин провокатор… Нельзя же было по-человечески? Нужно было изводить? Поиграть вздумали, мой милый? Получили то, что желали? — Трубецкой, внутренне умирая от счастья, властно посмотрел на раскрасневшегося поэта. — Что же, поздравляю, мальчик мой, — Сергей Петрович обманчиво- ласково улыбнулся, в то время как рука его сжала шею литератора, что незамедлительно вызвало удовлетворенный стон у заведённого Рылеева.—А теперь вы отправляетесь за мной. Будете расплачиваться за все сполна. Я выбью из вас эту дурь, не сомневайтесь… — Князь? — Живо. Кондратий Фёдорович, увлекаемый за руку Трубецким вглубь коридора, прекрасно понимал, что князь использует все методы для того, чтобы поэт ощутил на себе результат собственных провокаций.