Я знаю, и ты знаешь

Ей нужно сказать ему что-то важное. Она знает, что это важно, но не может вспомнить, что именно, не может подобрать нужных слов. Раньше такого не бывало. Он заставлял её чувствовать себя возмущённой, злой, возбуждённой, а не сбитой с толку или косноязычной. Что же это?.. Джоффри, да! Речь о Джоффри. Но не только. Речь идёт о ком-то, кто пострадал. Более того. Речь идёт о ней и о нём, Джейме. Обо всех них. Она открывает рот, чтобы рассказать ему — розы и жемчуга падают с её губ, катятся по полу. Он наступает на одну из роз, аромат раздавленных лепестков, густой, как краска, ударяет ей в нос. Он решит, что она пытается отвлечь его, подкупить. Она смущённо прикрывает рот и, поднимая глаза, видит, как он ухмыляется, приподняв бровь. Она пытается снова, и на сей слова оборачиваются гадюками и жабами, они скользят по туфлям, скачут прочь, презрительно квакая. Бриенна так сильно прикусывает губу, что ощущает вкус крови, но уже слишком поздно, он отворачивается, уходит, оставляя её одну. В отчаянии она открывает рот и сквозь хлещущую кровь выкрикивает его имя. Язык падает к её ногам, окровавленный, упругий и извивающийся, точно жирный слизняк, его имя обрывается на полуслове, когда она резко просыпается. Сердце Бриенны колотится, она вспотела, будто только что сошла с беговой дорожки. Она зажмуривается, делает глубокие вдохи через рот, выдыхает через нос. Приём, которому она научилась, чтобы не тошнило на кровавых местах преступлений. При кровавых кошмарах тоже помогает. Когда сердцебиение почти возвращается к норме, она с минуту просто лежит под одеялом, притворяется, что ещё ночь, что пока не нужно вставать. Вставать и делать то, что пообещала когда-нибудь сделать и чего обещала не делать никогда. Семь лет назад она сообщила Джейме, что Джоффри — социопат, и в будущем ей, возможно, придётся его арестовать. Ещё она сказала, что они не могут продолжать встречаться, учитывая всё, что она знала о нём, его сестре и их детях. Сегодня Бриенна докажет, что она не только лгунья, но и человек слова. Она сбрасывает одеяло, включает душ, говоря себе, что готова пойти в дом Джейме, спросить, где Джоффри, и арестовать мальчика, если он там. «Не мальчика», — напоминает она себе, с полным ртом зубной пасты глядя на отражение в зеркале. — «Сейчас ему двадцать шесть. Может быть, он станет сопротивляться». Она рассеянно потирает шрам на щеке подушечками пальцев: по утрам он часто чешется. Суббота, ещё рано. Бриенна рассчитывает на элемент неожиданности. Она не вызывает подкрепление. У неё нет ордера. У неё едва ли есть причина искать Джоффри у Джейме, а не в доме его матери — за исключением того, что ей невыносима мысль снова встретиться с Серсеей. Перспектива постучать в дверь Джейме не менее ужасна, но с этим ужасом можно справиться. Такое ощущение, что в руке у неё пистолет, она одета в бронежилет и ждёт, когда выбьют дверь, за которой, возможно, встретит смерть. Адреналин пульсирует в ней, но дыхание и руки совершенно спокойны. Это не тот извечный, непреодолимый страх вроде боязни темноты, детской убеждённости в том, что под кроватью с бесконечным, злобным терпением поджидают монстры. Бриенна паркуется через пару домов от дома Джейме Ланнистера исключительно по наитию. Однажды она уже доверилась интуиции, когда дело касалось их семейства, и не ошиблась, поэтому снова следует своему чутью. Легче ей тогда от этого не стало. Если не считать входной двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, точно свежая кровь, дом совершенно ничем не примечателен. От улицы к двери ведёт дорожка, обложенная побеленными камнями, газон аккуратно подстрижен. Однако никаких цветов, а шторы простые, скорее функциональные, чем декоративные. Жилище холостяка. (У неё тоже простые шторы, но при этом она пытается выращивать пеларгонии в горшках. Цветы упорно сопротивляются её стараниям, вечно увядают и гибнут). Шагая по дорожке, Бриенна смотрит на свои руки, с радостью отмечая, что они столь же тверды, как каменные плиты под ногами. Если б только внутренности перестали танцевать фанданго, она и правда могла бы решить, что готова. Она быстро нажимает кнопку звонка, чтобы не успеть отговорить себя, держит правую руку на бедре, возле кобуры, на случай, если откроет Джоффри. Она не слышит шороха босых ног, пока дверь не распахивается. Её рука сама собой падает. Она чувствует, как пересыхают язык и губы, но не может закрыть рот. Волосы всё такие же, копна светлых кудрей, и глаза не изменились. Бриенна не удивлена, что он стал высоким, почти с неё ростом, но никогда бы не подумала, что он вырастет таким стройным. Единственное напоминание о прежней упитанности мальчика, которого она когда-то вынесла из каморки похитителей — чуть пухловатые щёки и подбородок. Он стоит, одетый в джинсы и клетчатую рубашку, босиком — юноша, потерявший дар речи, совсем как она сама. Слова слетают с губ, деревянные и сухие, и ничуть не кажутся связными. — О боже, — шепчет Бриенна. — Томмен. — Вау, — отвечает он уже сломавшимся голосом, глубоким и бархатистым, но в то же время таким молодым. — Вау! Что за...? — Он срывается на крик, и Бриенна вздрагивает от изменения громкости, а потом вновь открывает рот, в ступоре от того, что он произносит. — Папа! Томмен оборачивается, крича в полутёмный коридор позади себя, как раз в тот миг, когда большая полосатая кошка проносится по нему и вылетает за дверь, задевая икру Бриенны и в считанные секунды исчезая на улице. — Пап! — визжит Томмен по-мальчишески пронзительно, не обращая внимания на убегающего питомца. — Скорее иди сюда! Бриенна пошатывается, успев подумать, что она, возможно, совершила огромную ошибку. Что, если Джоффри здесь, услышит шум и сбежит? Что, если Серсея здесь, и придётся как-то объяснять вторжение воплощению снежной королевы… — Томмен, сколько раз я говорил тебе не выпускать эту треклятую кошку? — доносится из дома в ответ на вопли мальчика. Голос, который пронзает Бриенну, будто по позвоночнику провели раскалённой проволокой. Это голос Томмена, но старше и мягче. Каким-то образом ему удаётся растягивать слова, даже когда он звучит совершенно раздражённо. — Будешь бегать за ней целый день, если понадобится, а с меня хватит. И обуйся, пока не простудился насмерть, — продолжает Джейме, и звучит это как рутинная, часто повторяемая брань. Он идёт по коридору, освещённому только кухонным окном. Он едва различим, лишь силуэт, но Бриенна могла бы свидетельствовать под присягой, что чувствует исходящее от него тепло кончиками пальцев, носа, губами. Внезапно ей хочется разрыдаться, но тут появляется он, уставившись на неё через плечо Томмена, и они двое одного роста и до того похожи, что вместо этого Бриенна чуть не смеётся. — Бриенна, — её имя так легко слетает с языка Джейме, как будто последние семь лет он произносит его каждый день. За завтраком, по телефону, в постели. На его висках серебро вперемешку с золотом, ещё больше серебра в аккуратной бороде, которую он отрастил. Его красота почему-то более ошеломительна, чем раньше, и Бриенна непроизвольно прикрывает щёку левой рукой. Томмен замечает это движение и выпаливает: — Эй, что... что случилось с твоим лицом? Бриенна чувствует, что краснеет, что просто пышет жаром. Она сутулится, схватившись за щёку и жалея, что пришла. Лучше бы ей позволить кому-то другому разобраться в этом и арестовать Джоффри. По крайней мере, она почти уверена, что его здесь нет. Немыслимо, чтобы кто-то, остающийся в доме, не подошёл к двери узнать, из-за чего весь шум-гам. Она до сих пор не произнесла ни слова, не может придумать ничего вразумительного, не говоря уж об изящном способе извиниться, прежде чем ретироваться по каменной дорожке. У неё нет такой возможности, потому что Джейме мягко отодвигает Томмена и протягивает руку — не для того, чтобы прикоснуться к ней, а просто чтобы пригласить войти, почти успокоить. — Томмен, — бормочет он, не сводя глаз с Бриенны, — мы не видели детектива Тарт много лет, твои манеры испарились вместе с кошкой? Пожалуйста, Бриенна, входи. Мы как раз заканчивали завтракать, можешь выпить с нами кофе. «С нами», — думает она, пока её ноги приходят в движение, переносят тело через порог, а её руки задевают двух Ланнистеров, когда она протискивается между ними, следуя на кухню за сияющим Томменом. — «Мы. Кофе. Завтрак. Папа. Во что только я вляпалась?» Она стоит у кухонного стола, смотрит на разномастные кружки, открытую банку с джемом, вспоминая тот день на аккуратной, стильной кухне Серсеи, когда обсуждалось исчезновение Томмена. Такое чувство, словно сейчас она попала на чаепитие к Безумному Шляпнику. Когда Томмен выдвигает для неё стул и достаёт ещё одну тарелку и кружку, ей хочется захихикать и сказать, что им нужно просто сдвинуться на одно место, чтобы каждый мог получить чистую чашку. Вместо этого она заставляет себя перестать хвататься за изуродованную щёку и садится, застывшая, как бревно. Джейме прислоняется к дверному проёму, изучая её, пока Томмен намазывает джемом холодный тост и наливает кофе. Слова волнения и восторга по поводу её визита сыплются, как котята. Глядя на него, Бриенна не может удержаться от улыбки, хотя и гадает, как он «обрадуется», услышав, что она хочет арестовать его старшего брата по подозрению в многочисленных изнасилованиях. — Томмен, — тихим голосом прерывает Джейме. — У детектива Тарт официально-деловое лицо. Почему бы тебе не поискать Старушку Бутс и не дать нам, взрослым, поговорить, а? Томмену удаётся вложить вековое негодование и уязвлённую гордость в зелёные глаза, поджатые губы, бархатистые ноющие интонации. — Её зовут Мисс Бутс, и мне семнадцать! Я достаточно взрослый, чтобы слышать всё, о чём Бриенна хочет рассказать. Так ведь, Бриенна? — обращается он к ней, сопровождая свой вопрос щенячьим взглядом. Его щёки порозовели от искренности. «Эмоциональный флюгер, совсем как в детстве», — думает Бриенна. Она открывает рот, совершенно не представляя, что сказать, и испытывает одновременно облегчение и раздражение, когда Джейме отвечает. — Семнадцать это не совершеннолетие, следовательно, ты пока ребёнок, а значит, должен делать то, что я велю. А Бутс — старое чудовище, ничуть не похожее на мисс. Да у неё было больше котят, чем у меня приватных танцев. — Джейме! — возмущённо восклицает Бриенна, не сумев промолчать, и получает в награду одну из его самоуверенных, растопляющих сердце улыбок. Томмен продолжает упорствовать — то ли от обиды за себя, то ли в защиту кошки, то ли из-за подростковой смеси огорчения и возбуждения. Перепалка между отцом и сыном (отцом и сыном!) продолжается ещё какое-то время, такая привычная и семейная, до того семейная, что Бриенна почти желает, чтобы это длилось бесконечно. Если б можно было просто сидеть и весь день слушать их препирательства, пока перед ней остывает нетронутый кофе. Всё заканчивается слишком быстро. Томмен ворчит о несправедливости, натягивая ботинки и куртку в коридоре. Джейме смотрит на Бриенну, а она на него. Они не разговаривают, ожидая, когда закроется входная дверь. Томмен появляется рядом с Джейме, как неуклюжий чёртик из табакерки, сверкая зелёными глазами. — Ты ведь подождёшь, пока я вернусь, правда? — нетерпеливо спрашивает он Бриенну. — Я столько хочу тебе рассказать! — Я... — она хочет открыть ему правду, но передумывает. Учитывая то, как Джейме за ней наблюдает, она понятия не имеет, что произойдёт после ухода Томмена. Её охватывает ощущение одновременно свинцовой тяжести и зыбкости. — Я не знаю, Томмен, — выдавливает она. Его лицо начинает вытягиваться. Бриенна торопливо продолжает: — Но я могла бы вернуться, если ты не против. — Быстрый взгляд на Джейме подтверждает, что она не переступает никаких границ. Томмен ухмыляется, не замечая напряжённости между взрослыми. — Круто! Тогда увидимся! Он мчится по коридору и выбегает за дверь, только полосатого хвоста и не хватает. Тишина опускается вслед за ним. Бриенна чувствует, как вздымается и опадает при дыхании её грудина. Когда она сглатывает, это оглушает её изнутри, словно гул прибоя в прибрежной пещере. Шорох джинсов Джейме, когда он отталкивается от двери и устраивается напротив, за столом, вновь вызывает у неё желание сбежать. Джейме смотрит на неё так, словно ожидает, что она исчезнет из его жизни или, по крайней мере, из его кухни, стоит лишь моргнуть. Он указывает на свою идеальную скулу: — Что случилось? Бриенна чуть не велит ему идти на хер, злясь на него за то, что он спросил об этом, с его-то лицом, да как он посмел. После всего. Её пожатие плечами настолько преувеличено, что, она уверена, могло бы сдвинуть тысячелетние деревья. — Задело пулей несколько лет назад. По крайней мере, это не испортило мою внешность. Она произносит это с совершенной невозмутимостью. Она страдала из-за своего безобразия, когда ей было шесть, шестнадцать, двадцать шесть. Но вся фальшивая бравада, весь гнев, весь самоуничижительный юмор по поводу собственной внешности выветрились задолго до того дня, когда она почувствовала, как всё лицо горит от пули. Когда доктор снял повязку с красного, неровного на вид шрама, врезавшегося в её плоть, и сказал, что ей повезло — пройди пуля на два дюйма правее, ей снесло бы половину головы — она ему поверила. Повезло. Да, ей повезло. Она до сих пор возмущена, что доктор назвал это ссадиной, хотя больше похоже на Большой каньон, видимый даже из космоса. Джейме не сыплет любезностями, не говорит, что она прекрасно выглядит, ну просто воплощение здоровья. Это больше, чем удаётся многим. И он не отводит взгляда, как если бы смотреть на её лицо было тягостно. С другой стороны, он уже видел её злой, видел взволнованной, сосредоточенной и на грани слёз, видел, как она кончила. Осталось не так уж много сюрпризов. Она должна спросить его о местонахождении Джоффри, но обнаруживает, что этот вопрос невозможно задать без целого ряда других. Она не уверена, что хочет получить на них ответы (да, хочет) или вообще имеет какое-либо право их задавать. Во время их единственной ночи вместе, семь лет назад, она обнимала Джейме, пока он плакал, и поклялась себе, что никогда не будет искать его, как бы сильно ей этого не хотелось. И были дни (ночи), плохие и ещё хуже, когда она отчаянно этого желала. Теперь она наконец-то здесь, в его доме, на его кухне. Можно представить, как он сидит тут поздно ночью, погрузившись в мрачные размышления и, совсем как сестра, попивает скотч из кофейной чашки. А ей не удаётся подыскать слов. — Зачем ты здесь, Бриенна? — тихо спрашивает он, царапая пальцем старое пятно на столешнице. — Не то чтобы мне было неприятно тебя видеть, но почему именно сейчас? «Сезам, откройся», — уныло думает Бриенна, делая глубокий вдох, и рассказывает. О волне изнасилований в районе, где находится штаб-квартира «Stag Enterprises». Об образцах биоматериала, собранных с жертв, и о том, что показал анализ ДНК. Об отсутствии совпадений в базе данных по сексуальной преступности и статистической маловероятности того, что существует много серийных насильников, чьи родители являются братом и сестрой. Об ужасной, правдоподобной догадке Бриенны, её отчаянной, хрупкой надежде, что она сможет задержать Джоффри до нового нападения и при этом каким-то образом сохранить всю правду в тайне. Чтобы не впутывать в это Томмена, Джейме и Мирцеллу. И Серсею. Ведь она пообещала это Джейме семь лет назад. Пока она в общих чертах заканчивает излагать свою теорию, Бриенна понимает, как это должно звучать для Джейме. Его сын, который, как они оба знали, был бомбой замедленного действия. Его сын, которому принадлежит треть «Stag Enterprises». Джоффри, с его холодными глазами, кривой улыбкой и абсолютной уверенностью, что никто другой в мире не имеет такого значения, как он. Апогей высокомерия его родителей. Джейме не отрывает взгляда от стола, сосредоточенно оттирая это пятно. — Значит, насилует молодых женщин и оставляет на них семя и слюну, — сухо подытоживает он. — Звучит достаточно глупо и самонадеянно, в самый раз для Джоффри. Он поднимает взгляд на Бриенну, и ей хочется встать, обойти стол и обнять его. «Глупец, глупец. Как мог ты так поступать? Как ты мог позволить своей сестре рожать от тебя детей и полагать, что всё обойдётся?» — Но это не он. Бриенна задыхается, её сердце колотится, как после пробуждения от кошмара. Она помнит последнюю (пока что последнюю) жертву, лицо которой распухло от синяков, губа разбита, а рыжие волосы — единственная часть былой красоты, оставшаяся нетронутой. Когда Бриенна пришла, чтобы взять у неё показания, Алейна Стоун спорила со своим врачом о том, как скоро можно прервать беременность. Её голос дрожал от гнева на всё, что она не могла контролировать, на мир, который позволил ей рухнуть в пропасть. Раны заживут, но зеркало станет ей врагом. Бриенна знает, что никогда больше девушка не будет красивой. Ей стыдно вспоминать нелепое облегчение от собственной неприглядности. Как будто определённая внешность хоть кого-то может уберечь. Она знает. Один или двое мужчин пытались преподать ей этот урок. Один или двое пытались. — Что ты имеешь в виду? — требовательно спрашивает она. Джейме прекращает царапать столешницу, откидывается на спинку стула, проводит рукой по волосам, впервые с тех пор, как Бриенна переступила порог, выглядя на свой возраст. — Джоффри уже больше года как нет в стране, — говорит он. — Даже на Рождество не возвращался. Дядюшка Станнис решил, что парню полезно получить некоторый опыт управления их зарубежной производственной линией. Бриенна качает головой. О чём это он? — Малайзия, — поясняет Джейме, чуть улыбаясь и слегка пожимая плечами, как бы говоря, «кто знает, что Джоффри там сходит с рук». Бриенна пытается соображать побыстрее, но её мозг похож на кашу, вязкий и безнадёжно медлительный. Двое мужчин, скорее всего, занятых в одной и той же области, с похожими фантазиями о власти и генетическим фоном. Не верить в совпадения — профессиональная привычка полицейских. И всё же Бриенна уверена, уверена нутром, сердцем и своим бедным заторможенным мозгом, что Джейме говорит ей правду. Она не видела никакой привязанности между ним и Джоффри. Невозможно представить, что Джейме станет защищать старшего сына хотя бы из чувства вины. Он бы солгал ради Томмена или Мирцеллы, которым это никогда не понадобится, но не ради Джоффри. — Что всё это значит? — спрашивает она резче, чем намеревалась, мучивший её вопрос наконец прорывается наружу. Она взмахивает рукой в сторону залитой солнцем кухни, остатков завтрака на столе. — Томмен сейчас живет с тобой? Джейме пристально смотрит на неё и медленно кивает. Она ждёт. Он усмехается, качая головой. — Ты действительно не знаешь? Бриенна одаривает его хмурым взглядом. — Наверное, я полагал, что ты следила за нами все эти годы, — задумчиво говорит он. — Твой способ скучать по нам. Бриенна упорно хмурится дальше. Джейме вздыхает и рассказывает ей, как открыл детям правду об их происхождении (спустя два года после похищения Томмена), и о последствиях этого его последнего импульсивного поступка. Он ждал, пока Томмен подрастёт, пока Мирцелла почти закончит школу, а Джоффри — университет. Или это был просто страх? Когда он решился это сделать: шесть месяцев, шесть лет, шестнадцать лет назад? В тот момент, когда слова сорвались с его губ? Он рассказывает, как спустя полгода Серсея вышла замуж и переехала в Бразилию. Вместе с новым мужем, каким-то болваном по фамилии Кеттлблэк. Бриенна внутренне содрогается от ревности в голосе Джейме, напоминает себе, что с сестрой он связан навсегда; дура она, если думала иначе. Перед её мысленным взором возникает лицо Серсеи, прекрасное и вечно молодое. Бриенна знает, что в своей ревности, если не во всём остальном, они с Джейме — птицы одного полёта, две половинки целого. Джейме рассказывает ей, что Мирцелла месяцами разговаривала с ним не иначе, как криками, швыряла в него первое, что попадалось под руку, выбрала колледж подальше и почти не общается с ним даже сейчас, пять лет спустя. Как Томмен целыми днями не выходил из своей спальни, пережил полномасштабный приступ агорафобии, и ему до сих пор снятся кошмары о мужчинах, которые хватают его на улице, держат в тёмной комнате и угрожают изрезать на куски, если он не будет молчать. Как Джоффри наотрез отказался признать правду, начал настаивать, чтобы на работе все называли его мистером Баратеоном, и приходил в ярость, если кто-нибудь указывал на физическое сходство между ним и Джейме. Как Джейме после отъезда Серсеи забрал к себе Томмена, которому тогда едва исполнилось тринадцать. Джейме, который благополучно пропустил все детские истерики, ночные страхи, корь и грипп, компенсировал это тем, что был рядом, когда Томмен не выходил из комнаты, не разговаривал, просто сидел и смотрел в стену, держа на коленях кошку. Ту самую, которую Джейме терпит до сих пор, потому что проклятая зверюга со своими котятами была первым, что помогло мальчику очнуться от апатии, заставило улыбнуться. Как Джейме продал свою долю «Lannister Incorporated» Маргери Тирелл, чтобы проводить как можно больше времени с сыном. Плевок в Серсею, даже на расстоянии, был приятен, и в кои-то веки Джейме был благодарен, что в отцовском завещании был указан главным акционером компании. Как Серсея связалась с ним только однажды, сразу после продажи, чтобы пригрозить Джейме судебным иском, если он когда-нибудь попытается законно заявить о своем отцовстве. Над этим Бриенне впору бы смеяться. Нелепее некуда, учитывая то, как они с Джейме жили. Притом, что он предпочёл, чтобы дети продолжали носить фамилию Баратеон, так легче им будет идти по жизни — с правдой, которую он им открыл. Даром истины, проклятием знания. Как Томмен впервые назвал его папой примерно год назад, покраснел и поперхнулся, когда понял, что сказал. Два дня не выходил из своей комнаты, но с тех пор так и называл Джейме, когда они были одни. Почти упрямо. Почти с гордостью. Джейме не вдаётся в такие детали, но это ясно как день. — Ты хорошо с ним всё устроил, — говорит она, вспомнив, что Томмен назвал его папой при ней. — С ними. Насколько возможно. — Ага, конечно, — бормочет Джейме. — Будь я проклят, если это так, и будь я проклят, если нет. Бриенна тянется через стол, и, шокированная собственной смелостью, сжимает его руку своей — крупной, веснушчатой. Он потирает большим пальцем тыльную сторону её ладони, и ей хочется перевернуть стол, посуду, банку с джемом и всё остальное и убежать. — Ты действительно не знала? — спрашивает он, пристально глядя на их руки. — Я заставила себя не искать тебя, — признаётся Бриенна. — Никого из вас. — Способность дышать и сохранять невозмутимость поражает её. — Иначе… я была бы здесь в ту же секунду, как узнала, что Серсея переехала в Бразилию. Выпалив эти слова, она понимает, что так и есть. Семь лет назад выхода у них не было. Но потом он всё изменил. Джейме сделал это. Для себя, а не для того, чтобы что-то ей доказать. Он это сделал. Его взгляд неуклонно поднимается от их сцепленных рук к её лицу, так что у Бриенны достаточно времени, чтобы собраться с духом, высвободить ладонь, встать и направиться к двери. Игнорируя то, как дрогнула её рука, как тянет её обратно, как жаждут его прикосновений грудь и бёдра. Джейме быстрее, в спешке он опрокидывает стул, ударяется ногой о стол, умудряется поймать её прямо в дверях кухни и пригвоздить к стене, уперевшись в неё руками по обе стороны от Бриенны. Она прижимает кулаки к бокам. Им обоим известно, что она запросто может оттолкнуть его, причинить ему боль. — Отпусти меня, Джейме, — говорит она тоном «можете пойти добровольно, а можете в наручниках». — Позволю тебе сейчас уйти, и ты никогда не вернёшься, — отвечает он. Его голос хриплый, каким не имеет права быть, не тогда, когда Бриенна и так едва дышит ровно. Он обводит взглядом её глаза, её губы, её шею, шрам на щеке. Она не сводит глаз с точки рядом с его левым ухом. — Идём со мной наверх, — шепчет он, и его дыхание тоже сбивается. Зачем он это делает, когда именно он перевернул свою жизнь, в то время как она последние семь лет только работала, в одиночестве возвращалась домой и мечтала о нём? Бриенна принуждает себя посмотреть на него в упор, её лицо — каменная маска, стальная усмешка. — Ты уже видел всё, что только можно, за исключением нескольких новых шрамов. Мне надо идти. Мне нужно поймать насильника, который не твой сын. В последний раз, когда она так с ним разговаривала, они чуть не подрались (или чуть не трахнулись) на парковке у здания суда. Теперь же боль и гнев лишь на миг вспыхивают во взгляде Джейме, заставляя его стиснуть зубы, но его руки отрываются от стены и мягко скользят по талии Бриенны. Его рот почти касается её горла, голос дрожит от сдерживаемых эмоций. — Ты обещала Томмену, что вернёшься и наверстаешь упущенное, — шепчет он ей на ухо. — Ты ведь держишь слово, правда? "Ты спал с собственной сестрой чуть не тридцать лет, а теперь возомнил, что я упаду в твои объятия лишь потому, что ты… ты… ты изменил всю свою жалкую жизнь и впервые взял на себя ответственность? И не пришёл искать меня, чтобы показать, каким хорошим мальчиком ты стал? Высокомерный ты сукин сын", — думает Бриенна. Он проводит носом по её шее, царапает бородой, едва касается губами, отпуская немного времени на принятие решения. — Я сказала, что больше тебя не увижу, и нарушила это обещание, — говорит Бриенна, осмеливаясь коснуться его талии костяшками пальцев. Её руки всё так же до боли сжаты в кулаки. — Но Томмен совсем другое дело. Джейме усмехается и быстро целует её в шею, наслаждаясь пятибалльной дрожью по шкале Рихтера, которая охватывает Бриенну. Потом он отступает и позволяет ей уйти. Она возвращается, отмечая, что в этом доме нет семейных фотографий (хотя однажды она увидит в комнате мальчика фото с Робертом Баратеоном на рыбацкой лодке). Она и Томмен сидят на диване, объедаясь всякими вкусностями, запивая газировкой, и болтают, болтают, болтают. Бриенна смеётся над его историями о школе и футбольных тренировках. Заметив, что Джейме наблюдает за ней из дверного проёма, она набирается смелости бросить в него сырной слойкой за то, что он подслушивал. Безнадёжно промазывает, и он показывает ей язык. Томмен закрывает лицо подушкой, бормоча, чтоб они сняли номер. Позже Бриенна обнаруживает, что приглушать стоны удовольствия в плечо Джейме, в его постели, не менее приятно, чем исступлённо вскрикивать в комнате отеля. Лучше. За завтраком Джейме вгоняет их обоих в краску своими шуточками; Томмен и Бриенна демонстрируют прирождённую способность синхронно бросать корочки от тостов, хоть и не всегда попадают в него. Кошка обнюхивает корки и презрительно уходит. Джейме называет её бестолковым животным, которое даже не подбирает приличную еду (сырная слойка была втоптана в ковер, но это никого не волнует). Бриенна отправляется на работу, думая, что надо бы принести к нему домой запасные вещи: коллеги с лёту вычисляют тех, кто является в одной и той же одежде два дня подряд. Она чувствует себя несколько виноватой оттого, что не посвящает каждый миг жизни корпению над делами (мёртвые дети), но в итоге преодолевает это. Однажды вечером, когда они сидят на диване, в темноте — просто сидят, касаясь рук и лиц друг друга и наслаждаясь временем, проведённым вместе, — она не может сдержать своё профессиональное любопытство (полицейское чутьё) и спрашивает Джейме о смерти Роберта Баратеона. Джейме признаётся, что никогда не осмеливался задать сестре именно этот вопрос, и Бриенна удивляется, до чего легко принять этот ответ. Как-то в выходные она интересуется у Томмена, каково это, жить с отцом. Они смотрят спортивный канал, а Мисс Бутс развалилась на диване между ними. Мальчик пожимает плечами, улыбается, но за улыбкой чувствуется грусть. Она поражена, как же естественно протянуть руку и приобнять его, заставляя кошку взвыть, когда её хвост попадает под бедро Бриенны. Временами, просыпаясь и слыша, как Джейме идёт в душ, или наблюдая по вечерам, как Томмен грызёт карандаш в борьбе с домашним заданием по математике, Бриенна испытывает вину и ужас от того, что влезла в остатки этой раздробленной, искорёженной, расплавленной и перекованной семьи. Приходится напоминать себе, что она ничего не крадёт, лишь принимает то, что было добровольно отдано Джейме и Томменом или брошено Серсеей (которая становится её личным золотым призраком). Каждые несколько дней Бриенна разговаривает с Мирцеллой по телефону и думает, что ни один из них никогда не оправится полностью, но, возможно, в целом с ними всё будет хорошо. Алейна Стоун оказывается не последней в череде жертв, и только благодаря чистой случайности и его самонадеянности Бриенна ловит насильника. Одна из первых пострадавших узнаёт его, когда он входит в свой офис, и у неё хватает присутствия духа позвонить Бриенне. В итоге приходится лезть из окна третьего этажа, преследовать мужчину по пожарной лестнице и дальше по улице, чтобы в конце концов сбить того с ног, как в регби, только пробороздив бетон. Когда она, пошатываясь, поднимается, брюки и кожа на её левой ноге разодраны. Надевая на него наручники, она понимает, что здание, у которого удалось его догнать — это «Stag Enterprises». Есть всего мгновение, чтобы подумать, до чего же она ненавидит совпадения, прежде чем её нога начинает гореть, а мужчина — вопить. Она опирается на другую ногу и от души отвешивает подонку пощёчину, заставив заткнуться, что является его законным правом. В тот вечер она не в состоянии делать ничего, кроме как лежать на диване, разомлев от обезболивающих. Ободранная нога, обмотанная бинтами, покоится на подушках. Джейме откинул голову на её торс, сидя на полу и переключая каналы. Томмен гуляет с друзьями, что, скорее всего, означает зависать голышом у кого-то дома, но Бриенна сейчас не в силах беспокоиться об этом, а Джейме достаточно мудр, чтобы не спрашивать. Она проводит пальцами по его волосам, пока он комментирует идиотизм телевидения, и думает, насколько отличается секс с Джейме, когда ей приходится быть потише, чтобы Томмен их не услышал. Несмотря на заверения Джейме, парень вырос или почти вырос, и в любом случае знает, чем они занимаются. Как она находит неторопливость и постоянство более мучительными и сладкими, чем их единственная лихорадочная ночь в отеле семь лет назад. Как иногда она целует Джейме, думая, что это может быть в последний раз (в этой жизни, особенно с её работой, такое вполне возможно). И говорит себе, что момент разъединения, который бывает, когда он стонет её имя, а её синапсы срабатывают неправильно, и ей кажется, что он назвал её Серсеей, со временем сойдёт на нет. Что настанет день, когда она будет абсолютно уверена, что Джейме назвал её и только её имя. Она с нетерпением ждёт этого дня. Бриенна выхватывает пульт из бешено жестикулирующей руки Джейме и выключает телевизор. — Я должна сказать тебе кое-что важное, — говорит она, держа пульт подальше. — Точнее, стоит обсудить пару вопросов. Он садится на диван, усмехается, не совсем сумев скрыть вспышку ужаса в своих глазах. — Так и знал, что обезболивающие сделают своё дело. Ну же, ненасытное создание, долой штаны! Она ловит его руки прежде, чем они успевают добраться до её пояса, удерживает их, смотрит ему в глаза. — Я хочу детей, Джейме. — Он одаривает её самой непристойной ухмылкой, но она продолжает: — От тебя. Томмен милый, но я хочу от тебя детей. Хотя бы одного. Может, двух. И я не молодею, мы оба. Так что мне нужно знать прямо сейчас, готов ли ты к этому. Без всяких оговорок. Руки Джейме неподвижно лежат в её руках. Когда он отвечает, его голос приятно ласков и лишён насмешки. — Если так ты намекаешь, что пора бы мне надеть тебе на палец кольцо с бриллиантом, тебе стоит лишь сказать. Или ты предпочла бы для начала пожить во грехе с этим старым негодяем, посмотреть, что получится? Бриенна обдумывает это. — Я не против зачать ребёнка, живя во грехе. — Я тоже. — Разве ты не хочешь об этом поразмыслить? Тогда он улыбается по-настоящему, и она задаётся вопросом, тосковал ли он по отцовству, пока Томмен не стал жить с ним, уже подростком, уже самостоятельным человеком. — О чём тут размышлять? Наше дело хлюпать, а там природа возьмёт своё. Бриенна кривится. — Ты говоришь, как Томмен. Хлюпать! Я спрашиваю серьёзно. — Она прикусывает губу. — А если родятся близнецы? — А если завтра с неба упадёт пианино и раздавит меня? — Он целует её губы, её израненную щеку, её глаза. — Ответ такой: ставим в их комнатах камеры и следим за каждым шагом. Бриенна пытается проглотить смех, клокочущий в горле. Он прорывается фырканьем. — По рукам! И когда они родятся, я не буду возражать, если их общение с Серсеей и Джоффри ограничится редкими поздравительными открытками. — Согласен. Хотя я бы не возлагал больших надежд даже на открытки, если только сейчас их не выпускают с дымовыми шашками. Или сибирской язвой. Бриенна подавляет желание сказать ему, как она им гордится, зная, что невозможно подобрать такие слова, чтобы это не звучало снисходительно. Она ещё не решила, хочет ли, чтобы их ребёнок (дети) знал, что Мирцелла и Томмен не просто двоюродные братья. Вероятно, им с Джейме придется обсудить это с Мирцеллой и Томменом. Дело больше не только в понимании Бриенной правильного и неправильного. — И второе, о чём я хотела поговорить. Иногда мне не хочется, чтобы ты был рядом, — продолжает она. — Мне просто нужно посидеть в темноте и поплакать, и чтобы ты оставил меня в покое. Ладно? Он наклоняет голову, рассматривая её, растянувшуюся на диване. — Из-за мёртвых детей? — Мёртвых детей. Беременных жертв изнасилования. Выбирай сам. Джейме морщится. — Ладно. Но если ты не захочешь, чтобы я был рядом, потому что провинился, ты должна сказать мне об этом, идёт? — Она кивает. Он секунду колеблется, а потом продолжает: — И ты не сможешь победить в споре, разыграв карту инцеста. Она пытается сесть, застревает на полпути между сидением и лежанием, и её ноге это явно не нравится. — Я бы никогда!.. Джейме подхватывает её под мышки, укладывает обратно. Склоняется над ней, будто она принцесса, разбуженная поцелуем, и нежно улыбается. — Я знаю. Но, полагаю, временами такое искушение будет. Говорят, я могу быть немного утомительным. Бриенна не удостаивает его ответом, разве что закатывает глаза. — Ещё кое-что. Он придаёт своему лицу выражение многострадального терпения. — Следующим летом мы пригласим Мирцеллу погостить. Вы двое должны научиться как минимум быть вежливыми друг с другом. Пока Джейме задумывается над этим, Бриенна наблюдает за ним, видя, какими, должно быть, были для него семь лет после похищения Томмена. Наконец он коротко кивает. Бриенна ласково ерошит ему волосы. — Ты и парня её хочешь пригласить, правильно? — ворчит он, ловя прикосновения. — А что с ним не так? — Ничего. — Джейме не произносит вслух «этот парень встречается с моей дочерью, рождённой от инцеста, которую он и весь мир считают моей племянницей». — Он дорниец, вот и всё. — Джейме Ланнистер, никогда бы не подумала, что у тебя могут быть подобные предрассудки. — Нет у меня предрассудков. Дело в дорнийской еде. Все эти специи, мёд, рыба с годовалым душком и прочая дрянь, разваренная до состояния жижи... не представляю, как можно это есть и оставаться нормальным. — Угу. Продолжай, Джейме, может, к тому времени, когда они приедут, у тебя закончатся критические замечания. — Ну уж нет. Я всегда найду, к чему придраться. — Уверена, Дорнийской антидиффамационной лиге было бы интересно услышать твоё мнение. — Когда попытки не отставать от его подшучиваний стали такими же уютными, как этот диван, как его постель? — Послушай, Бриенна, теперь вас, полицейских, учат быть непредубеждёнными и политкорректными, но это ни на йоту не умаляет факта, что в штате Дорн есть что-то гнилое. — И это что-то – их еда? Он глубокомысленно кивает. — Ты это знаешь, и я это знаю. «И земля знает, и небо знает», — думает Бриенна, видя по его лицу, что он тоже помнит. Она рада, что может думать о той ночи, обо всём том периоде и семи последующих годах, не желая ни запереться в туалете на работе, ни убежать домой и поплакать, а порой потрогать себя и поплакать ещё. Она лежит на диване (голова Джейме покоится у неё на колене, его пальцы щекочут её бедро, подбираясь к поясу) и глубоко дышит. Переполненная, окрылённая ощущением чего-то начинающегося, чего-то, что не может окончиться.