Nude

***

       Сегодня Миён села к ней спиной. Её бледная гладкая кожа манила взгляд, опоясанная интимным полумраком и почти робкой скромностью. Соён улыбнулась самыми уголками губ, а после опустила взгляд, чтобы по обыкновению придирчиво осмотреть разложенные по столу ровным рядом кисти.        Это было слегка пьянящее безумие, подчёркнутое чужим томным взглядом из под длинных ресниц. Это было безумие помноженное на чужую легкомысленную красоту, сияющую в полумраке изумрудными переливами.        Сегодня Миён села к ней спиной. На коленях её лежал небрежно забытый шёлковый шарф с россыпью таинственных цветов, не имеющих ни названия, ни запаха. Этот шарф старшей подарили в Японии задолго до их первой встречи, и когда Миён говорила об этом, глаза её обычно темнели на пол тона, а после озарялись мечтательным блеском. И Соён поджимала губы, желая этот бесполезный кусок материи сжечь так, чтобы даже горстка пепла не смела служить напоминанием о нём.        Но ничего не делала. Не говорила. Не мечтала даже об осуществлении своих глупых планов, ведь когда Миён улыбалась легко и нежно, вселенные преклонялись перед её ногами. И Соён тоже не оставалось ничего кроме безоговорочной капитуляции.        В такие моменты по комнате обычно разносился чуть хриплый от волнения голос Чон, шепчущий с лёгким придыханием:        — Раздевайся...        И Миён раздевалась так естественно и уверенно, словно бы это было чем-то обыденным. Раздеваться для чужих, пропитанных экспрессией и нескончаемыми срывами портретов. Словно бы правильным выбором было снова и снова возвращаться в арендуемую Соён студию, чтобы раздеваться и сводить с ума хрупкостью своих плеч и изяществом фигуры.        Сегодня Миён сидела повернувшись к Соён спиной, и Чон могла видеть, как время от времени подрагивают от холода её лопатки. Как постепенно высвобождаются из небрежного пучка светлые пряди, чтобы водопадами заструится по плечам. Как напрягается на особенно глубоких вдохах её идеально прямая спина.        Выбрав подходящую кисть, Соён подняла глаза, чтобы с горящей во взгляде жадностью обвести чужую обнажённую фигуру. Чтобы пересчитать все все родинки на спине. Чтобы мысленно этого совершенства коснуться, обводя горящими от желания руками каждый изгиб. Каждой клеточки коснуться.        И аккуратно, едва касаясь, побежала по холсту кисть, оставляя за собой пока ещё едва заметный, блеклый след. Соён следила за ним почти ревностно, контролируя, проверяя, чтобы он с точностью повторял оригинал. К сожалению, совершенство на то и было совершенством, чтобы оставаться неповторимым.        Отвлёкшись на холст, Соён не сразу заметила, что Миён устало тянет руки вверх, разминая затёкшие мышцы и избавляясь от усталости. От движения этого спина её напряглась сильнее, а после расслабились плечи и опустились руки. С профессиональной точностью, Миён вернулась в прежнее положение, а Соён не смогла. Не смогла собраться. Не смогла отвести взгляда. Не смогла проигнорировать сбившееся с заданного ритма сердца.        И кто бы ещё хотя бы полгода назад мог подумать, что поющая вечерами в парках девушка, пахнущая ромашками и скромно прячущая улыбки под шёлковым шарфом могла стать такой замечательной моделью. Такой обнаженной прекрасной мечтой.        Соён не могла, но и мимо пройти было выше её сил, ведь когда Миён улыбалась, то сами небеса стремились покорится её воле...        Опомнившись, Соён сильнее сжимает пальцами кисть, в попытках ухватиться за эту реальность прочнее. Привязать себя к ней, запереть в настоящем мире, чтобы сердце не смело больше мечтать об обжегающих душу прикосновениях к чужой коже.        Нет. Не так. Не сейчас. Не тогда, когда Миён до предела обнажена и беззащитна. Не тогда, когда у неё нет ни оружия, ни выбора. Ни тогда, когда она доверяет себя, своё тело, свои мысли многочисленным пустым холстам и её, Соён, уверенным рукам. Не тогда, когда Миён сидит, повернувшись спиной, уверенная и нежная.        Это искусство мучает их уже около полугода. Сводит, разводит, а после снова лбами сталкивает, заставляя с ума сходить а после заживо в своих мыслях сгорать от непреодолимого желания рядом быть.        Это неправильно. Это грязно. Со всех сторон в них летят иллюзорные камни, заставляющие чувствовать некую вину. За себя, за друг друга, за те картины, что Соён несмотря ни на что рисует, ради будоражащих кровь чувств. Ради искусства, ради самой себя.        Это неправильно, но какая разница, если в этой комнате здесь и сейчас они обе иллюзорно голые?        Какая разница, если их обнажённые души переплетаются друг с другом Гордеевыми узлами?        Соён усмехается, сразу же слизывая эту усмешку с собственных губ. Соён рисует её только голой, и Миён не против, потому что с самой первой встречи и до сих пор, они обе безумны.