«Неприкрытая правда — Где-то под одеждой, Вчитайся, если хочешь. Ты узнаешь из шрамов, Как я черпаю нежность Из горячих точек.» Немного Нервно — Когда кончится война ©
***
Санкт-Петербург, 2011 г., главная мировая проблема — предполагаемый конец света по календарю майя.
Нумерацию объявляли как-то странно: то с головы, то — за три минуты до прибытия — с хвоста поезда. Беготня по платформе не позволяла Серёже надумывать себе лишнего. На парах сегодня он был бесполезен: жил только ожиданием вечера, забыл про все приемы пищи, за что расплачивался сейчас сонливостью и слабостью. Свисток. Гудок. Началось. Поезд вреза́лся в розовый зимний закат. Он шел из темноты, громкий, рокочущий, жирной карандашной линией на карте отрезая прошлое от будущего. Сердце у Серёжи билось по-кроличьи отчаянно. У него будет две недели, если Олег останется при своем, и гораздо дольше — если Серёжа убедит его не продлевать контракт. Надеяться на это было достаточно глупо, но ничего другого Серёже не оставалось. Его жизнь без Олега была жизнью робота: пары, зачеты, проекты и коды, коды, коды. Вагоны проносились мимо, сбавляя скорость. Серёжа вытащил из кармана вязаную шапку и надел — чтобы Олег не ругался. Замотал поплотнее полосатый шарф — по той же причине. Проблема Серёжи состояла в следующем: видеть того, кого не можешь получить, было больно, но не так сильно, как не видеть его вовсе. Когда поезд остановился, Серёжа нашел нужный вагон — до него пришлось еще пробежаться — и остановился, глядя на выходящих. Он стоял под фонарем, и лица встречающих и пассажиров были видны отлично. Не Олег. Не Олег. Опять не Олег. Увидев родной профиль, он понесся к дверям вагона и врезался в Олега на полном ходу. Дорожная сумка, хлюпнув, упала в мокрую снежную кашу. Серёжа повис на Олеге, сцепив руки у него за спиной в замок; теперь, даже если постарается — не сбежит. Ответное объятие было таким же крепким, отросшая борода колола Серёже щеку. От нее нужно будет избавиться в первую очередь. От Олега пахло поездом, пылью и потом. Теплое дыхание, надрывное, такое же сбитое, как и у самого Серёжи, щекотало замерзшие уши. — Серёжка, — выдохнул Олег так тихо, что Разумовский едва его расслышал, — так скучал… и ты тоже? Вместо ответа Серёжа стиснул его сильнее — говорить он не мог. В груди стучало и кололо. Он зажмурился, потому что боялся, что расплачется, а портить такой радостный момент не хотелось. Объятие длилось и длилось, текло сладким медом сквозь пальцы. Открыв глаза, Серёжа увидел, как из-за спины Олега вырастает тень. Высокая, темная тень: мужик-шкаф в военной форме и с насмешливым оскалом. Он приближался. Серёжа успел подумать, что дела плохи — мужик, наверное, счел их объятия слишком долгими и не-дружескими (Серёжа всё бы отдал, чтобы так оно и было). Желудок Серёжи взлетел к горлу, вспотели ладони; сейчас этот мужик будет до них доебываться, если не драться. Голос отнялся. Он хотел предупредить Олега, но получился какой-то задушенный звук, совсем непохожий на слова. Олег отстранился, придержав Серёжу за плечо, обернулся и сказал: — Серый, это Вадик. Мой товарищ. У него в квартире ремонт, и ему негде остановиться. Прости, что не предупредил, это спонтанно вышло. — Добавить мне нечего, — усмехнулся мужик-шкаф. — Очень рад знакомству. А теперь — домой, у вас тут пиздец холодина.***
Когда Серёжа вышел в магазин, Олег пробрался к компьютеру, игнорируя насмешливый взгляд Вадика. Он сел так, чтобы закрыть спиной экран и зашел в поисковик. — Дрочить собрался, Поварёшкин? Мне выйти или помочь? — Тебе — завалить ебало, Вад, — Олег пытался удержать тон голоса раздраженным, но ему было слишком смешно. Вадик имел такое влияние на людей. — Могу поспорить, у тебя в избранных видосах одни рыженькие. — Дракон, — Олег намеренно использовал его позывной вместо имени. — Не вздумай спиздануть такое при нём, ты понял? — Ой, не стращай, не стращай. Моська лает на слона. А у тебя, что — планы на него? А то как-то незаметно со стороны. — А не сходить ли тебе нахуй? — Что-что? Покурить? Как раз собирался, — Вадик насмешливо фыркнул, а проходя мимо Олега, растрепал ему волосы пятерней. Он был невыносим большую часть времени, он напоминал батю, которого мама приводит в пример на словах «как делать не надо». Если бы Олег и правда собирался на сайты для взрослых, Вадик бы ему не помешал, но у него были другие планы. Первая статья гласила, что ревность — нездоровое и разрушающее чувство, возникающее от недостатка внимания и уважения. Вторая — что это абсолютно нормальная и логичная реакция на возможную угрозу, присущая человеку так же, как любовь или страх. Третья статья повторяла первую, четвертая — вторую. Запутавшись, он закрыл все статьи разом. Олег не мог поделиться этим с Серёжей, потому что ревновал как раз его. И не мог посоветоваться с Вадиком, потому что из-за него всё и началось. Началось с первого же вечера, когда троица приехала с вокзала. Вадиму выделили одолженную у соседей скрипучую раскладушку, поставив ее на кухне, а Олег с Серёжей заняли уже привычные спальные места. Когда Олег приезжал в отпуск — достаточно редко и не дольше, чем на две недели — он спал на диване, а в остальное время диван принадлежал Серёже. Было еще кресло, которое раскладывалось там же, в общей комнате — его и занял Разумовский. То, что Вадик им заинтересовался, было видно сразу. Он заворачивал свои странные комплименты в тупые шутки, непристойные предложения — в анекдоты и армейские байки. Серёжа смеялся, когда было смешно, но большую часть подкатов списывал на особенности характера Вадима. Иногда краснел, и каждый такой случай приближал Олега к безумию. Это была ревность, но ревность нелегитимная: они с Серёжей были просто друзьями. Да, близкими. Да, тактильными. Но друзьями. В старших классах Олег по большей части отрицал, что ему нравится Серёжа; читай — парни вообще, читай — страх оказаться не как все, страх быть тем, кого ненавидят. Потом страх и ненависть сменились безнадежностью: Серёжа гулял с девчонками, Олег тоже. Серёжа поступил в престижный университет, а Олег ушел в армию. Год разлуки не ослабил чувств, и Олег сбежал снова, уже на год контракта. Они были и оставались только друзьями, а если Олег иногда не мог отличить реалистичные сны с Серёжиным участием от реальности, то это была его, не Серёжина, проблема. Новый день принес новые подкаты и новые приступы ревности. Когда стемнело, Олег уселся с ногами на диван с книжкой Ремарка. Читалась она медленно. Литература вообще не входила в список хобби Олега, но ему нужно было куда-то себя деть. На кресле расположился Вадик с ноутбуком на коленях. Он печатал свою диссертацию, высунув кончик языка от усердия. Диссертация была про XIX век, а тему Олег забыл сразу, как услышал. Серёжа сидел за компом к ним спиной и писал коды, быстро и нервно стуча по клавишам. Идиллия была зыбкой; в любую минуту самый мелкий камушек мог запустить круги по воде, что превратились бы в шторм. — Серёня, гений ты наш компухтерный, — преувеличенно-бодро начал Вадим, подскакивая с кресла вместе с ноутом. — А как бы мне тут шрифтами поиграться? — Ну, сейчас покажу, — ровно ответил Серёжа, отвлекаясь от кода. Вадим поставил ноут на свободный угол стола и наклонился, кладя руку на спинку стула Серёжи. Либо Олег сходил с ума, либо его поза была слишком… собственнической. Он опустил глаза в книгу. Герои пили кальвадос и говорили высокопарные слова. «Удары пульса смолкли, поглощенные просторной, емкой тишиной, в которой заглохли пулеметные очереди без устали тикающего времени.»* — Вот, смотри, выбираешь вот тут… Стой, у тебя старая версия, тут шрифтов меньше. Вот список. — Та-ак, — протянул Вадим, — и какой же мне выбрать? Может, вот этот готический? — Для диссертации? — недоверчиво уточнил Серёжа. — Для эротического романа про нас с тобой, который я вот-вот начну писать, — сострил Вадик, соскальзывая рукой ему на плечо. Олег пытался отвести взгляд, перечитывал одну и ту же строчку в книге столько раз, что зазубрил ее на память, но так и не понял, о чем она. Загорелая широкая ладонь на фоне белой футболки жила своей жизнью, пылала у Олега под веками. — Какой же дурацкий у тебя юмор, — неверяще затряс головой Серёжа, сбрасывая чужую руку. — Просто невероятно. — Не ругай, пока не прочитаешь. Вот послушай, тебе понравится: «я медленно провел рукой по его бледной груди, снимая золоченую портупею, и получил в ответ развязный, дразнящий стон, полный огня и бесстыдства, свойственного только…» — Олег, он всегда такой? Потребовалось несколько мучительно-долгих секунд, чтобы сообразить, что к нему обратились. — Что? — Ну, Вадим. Он всегда такой? — Серёнь, ты что, не видишь? Поварёшкин заслушался моим романом и уже возбудился, — заржал Вадик. — Да, он всегда такой, — холодно ответил Олег, глядя только на Серёжу. — Он как шут — прыгает и кривляется, чтобы отвлечь внимание окружающих от того, что у него внутри. — Еба, какой философ, — восхитился Вадим. — Философ-хуесосов. Теперь, Серёня, покажи мне, как поменять поля? А, вот тут? Как я люблю умных мужиков! Рука вернулась на Серёжино плечо. Олег знал, что Вадим либо гей, либо би, и что на гражданке у него были какие-то личные драмы. Горькая, почти детская обида захлестывала Олега с головой. Вроде бы Вадик — друг, пусть и на десять лет старше, пусть и дурноватый. Они в таких рисковых вылазках были, такие опасности прошли, а он — вот так. И как тут попросишь Вадика прекратить, на каком основании? Олег Серёже не парень, и Серёжа уже не ребенок. На Вадика липли все подряд, и сам Олег, не будь он с головой влюблен, запал бы на него — в других обстоятельствах. Он опустил взгляд в книгу, где пили кальвадос и говорили о вечном.***
В один из вечеров Вадим заявил, что они так и не обмыли знакомство и начало отпуска, а уже почти его середина. Сказал, традиции нарушать нельзя, потому что там, где свистят пули, не действуют никакие законы, кроме кармических. К вечеру они оставили Олега один на один с его обожаемой кухней, где в духовке уже румянилась утка, и зашли в круглосуточный за выпивкой. Вадим настаивал на крепком алкоголе, Олег предпочитал более легкий, а Серёжа старался быть радушным хозяином, а потому все трое к половине одиннадцатого надрались до пьяных песен под гитару. Играл Вадик. Олег только смотрел с завистью со своего места, сам не пробовал, хотя сослуживец ему и предлагал — мол, не зря же учил тебя! Серёжа подозревал, это из-за их негласного соперничества; Волков не любил проигрывать, не любил оказываться в уязвимой позиции, а виртуозную игру Вадика он точно не перебил бы. «Кто ваша мама, ребята? — Спросил у ребят солдат. Мама-анархия, папа-стакан портвейна, Мама-анархия, папа-стакан портвейна.» Вадим пел хрипловатым низким голосом, почти рокочущим в некоторых местах, и слушать его было хорошо — как шторм на океане. Еще приятнее было опереться ступней на стул Олега, положить голову на согнутую ногу и смотреть на его загорелый профиль. Часть следов, оставленных службой, Серёжа видел сам. Загар, заострившиеся скулы и белесый шрамик на левой бровью — его точно не было, когда он приезжал в прошлый раз. Другие следы, должно быть, скрыты под одеждой, а те, что остались на душе и на сердце, Серёжа не увидит никогда. Это страшно и дико — понимать, что точки невозврата давно пройдены, что честному и доброму ребенку Олеже Волкову пришлось измениться, чтобы выжить в мире взрослых. Таково течение жизни: в самом Серёже тоже мало осталось детской наивности, но думать об этом не хотелось. Не тогда, когда они вместе, пусть и ненадолго. Пусть и с третьим лишним в лице Вадима. Пусть и не в том качестве, в котором ему бы хотелось… — Где ты научился так играть? — спросил гостя Разумовский, чтобы немного отвлечься от невеселых мыслей. — В универе, а потом — когда на раскопки ездили. Днем копаешь черенки и всякое такое, а ночью соблазняешь студенток и студентиков любовными трелями у костра. И не надо так осуждающе смотреть, — добавил Вадик Серёже, — я тогда был молодым аспирантом. И вообще, после восемнадцати можно всем и со всеми — так уголовный кодекс говорит. — Ну вот и сыграй нам, раз умеешь, что-нибудь повеселее, чем «маму-анархию». — «Восьмиклассницу»? — подмигнул Вадим. — Мы же всё равно не повлияем на репертуар, — Серёжа пожал плечами и потянулся к остаткам сыра на тарелке. Олег, фыркнув, налил ему еще ликера — сладкого, винно-алого. На той степени опьянения, на которой Серёжа находился, вкусы терялись. Ликер мог быть в равной степени клубничным, вишневым, брусничным или с красной смородиной. Вадик похлопал по струнам, прокашлялся. «Когда я вижу, как ты танцуешь, Малыш, ты меня волнуешь. Когда ты смотришь так серьезно, Малыш, я тебя люблю.» Серёжа сделал глоток ликера, жидкость приятно обожгла горло. Вадик пожирал его взглядом весь вечер, а сейчас отвернулся, даже прикрыл глаза, проживая каждую строчку. Серёжа, чувствуя, что не хочет вторгаться во что-то личное, повернул голову и заметил взгляд Олега. Внимательный. Завораживающий. Один из тех взглядов, что предназначались только ему. Тех, после которых Серёжа думал: а если он — тоже? А если и он — любит? «Когда ты робко меня целуешь, Малыш, ты меня волнуешь. Но, не могу, не могу, извини, не могу.» — У тебя все уши красные, — негромко сказал Олег. Он протянул руку, но не коснулся, замер в паре сантиметров от его лица. Взгляд Волкова делал с ним что-то кошмарное. Серёжа так сильно хотел его поцеловать, что невозможность этого была пыткой. Его легкие сжались от тупой боли, бабочек не было и в помине. Он прикусил щеку, чтобы не выдать себя. — Да, действительно, — Серёжа пощупал ушные раковины, горячие от прилившей крови. — Это все алкоголь. Мне от него жарко. Вадик закончил песню, вылил в рюмку последнюю порцию водки; на бутылке каплями выделился конденсат. — Поварешкин, а смотайся за беленькой. Дяде Ваде надо еще. — «Деточка, а ты не треснешь?» — процитировал Олег рекламу фруктового сока. — «А ты налей и отойди», — парировал Вадик ему в тон и неопределенно махнул рукой, — давай, метнись, а то, если я пойду, еще подерусь с кем-нибудь спьяну. Олег выругался себе под нос, но встал. Значит, были прецеденты. — Может, я с тобой пойду? — вырвалось у Разумовского. — Да зачем? Там холодно, а ты весь красный, простудишься. Я быстро, Серый. — Поварешкин прав, незачем тебе тащиться по морозу. Какую песню хочешь следующей? Вадик облизал губы, глядя на Разумовского, и немного поиграл бровями; Серёжа видел его телодвижения блеклым размытым фоном, он наблюдал, как Олег в коридоре заматывается в шарф и надевает берцы. Захлопнулась дверь. У соседей сверху что-то с грохотом упало и покатилось — от коридора к кухне. — Я пока проветрю, тут душно. Серёжа встал. Движение отозвалось плавающей легкостью, которая возможна только у пьяных. Окно долго не поддавалось. Вадим, неестественно длинной рукой протянувшись от стола к подоконнику, убрал пепельницу за секунду до того, как Серёжа свалил бы всё ее содержимое на пол. На холоде защипало уши и щеки, ветер забрался под футболку, по плечам побежали мурашки. — Красиво-о, — протянул Разумовский, имея в виду двор. Одинокий фонарь мигал в такт его словам. — Но это пока я пьяный. Пока я верю, что всё можно изменить, и то, что я делаю — не напрасно. Утром снова захочу все бросить и уехать отсюда. — Чего не уезжаешь? — Денег нет. Пока нет, — исправился Разумовский. — И Олег, ну… — Баранки гну, — беззлобно хмыкнул Вадим. — Закрой окно, пока и правда не простудился. Мне, конечно, нравится, когда у парня наутро голосок с хрипотцой, но без первопричины — не то. Серёжа, проигнорировав очередную пошлость, закрыл форточку и сел на место. Дышалось теперь легко, алкоголь плавкой жаркой ртутью растекался по венам, отогревая его вечно мерзнущие руки и ноги. Прикончив водку, Вадик дожевывал сервелат, задорно блестя серыми глазами. — А «Перемен» умеешь играть? — спросил Серёжа, чтобы нарушить их странное молчание. — Умею, — Вадим склонил голову набок. — А что мне за это будет? — В смысле? — нахмурился Серёжа. Либо он медленно соображал, либо… — Тогда не надо. Обойдусь. Вадим заржал, а потом сыграл несколько первых аккордов. — Вам, молодежь, только бы перемены, а мудрые знаешь, как говорят? «Не дай бог жить в эпоху перемен». Старинная китайская пословица. Лучше вот эту… «Завтра кто-то, вернувшись домой, Застанет в руинах свои города, Кто-то сорвется с высокого крана. Следи за собой, будь осторожен. Следи за собой.» Спорить с ним на тему песен и перемен Серёжа точно не собирался. Особенно зная теперь, что Вадим склонен к пьяным дракам. Разумовский огляделся. Еда больше в глотку не лезла, на алкоголь и смотреть не хотелось. — Я сделаю чай, — объявил он, снова вставая. — Вот же неугомонное создание, — мечтательно сказал Вадим, пялясь ему вслед. — Ты еле на ногах стоишь, сядь, пока не убился. Надоели стулья — есть мое лицо. — Нет, хочу чаю, — с тупым упрямством повторил Серёжа. Пока чайник вскипал, он стоял лицом к плите, обеими руками вцепившись в столешницу. Серёжа чувствовал на себе чужой взгляд, и мелкие хлопоты — найти чашку, промыть ее еще пару раз, найти пакетик, порезать лимон — позволяли не задумываться об этом. Он плавал в текучем густом сиропе с привкусом того ликера, который пил последним. Вадим отложил гитару на стул Олега, но продолжал насвистывать мотив последней песни. Густой сироп затормаживал движения. Чашка свежезаваренного чая, блеснув издевательски-чистым боком, полетела вниз, расплескивая содержимое на Разумовского. — Ай! Черт! Вадим был быстрее, а кухня — маленькой. Он успел рывком стянуть с него штаны, залитые кипятком; потом чужие руки схватили его за бедра, а секунду спустя Серёжа уже сидел голыми ногами на обжигающе-холодной столешнице. Резкое перемещение в пространстве сбило его с толку. Боль от ожога пришла позже — сейчас, когда Вадим трогал его, скользя от коленей к краю длинной футболки и обратно. — Отстань! — протест получился каким-то до смешного детским. Так кричат хулигану из параллельного, который обзывается в школе на перемене, но никак не двухметровому амбалу с пугающими намерениями. — Да я проверяю, нет ли ожога, — отмахнулся Вадик. Закончив облапывать бедра, он положил руки на столешницу по обеим сторонам от Серёжи и снова улыбнулся. — А я же говорил, что чай был дурацкой идеей. Но есть еще варианты: кофе, потанцуем? Серёжа смотрел вниз на небольшое пятнышко от чая, оставшееся на белой футболке. Он проваливался в какую-то черную бездну из отчаяния; период пьяной легкости прошел, и теперь ему было тошно. От Вадима несло спиртом и терпким травяным парфюмом. В комнате снова стояла духота. — Пошел ты, — вполголоса ответил на предложение Разумовский. Глаза щипало, и голос покинул его, оставляя беспомощный хрип. — Да чего ты? — Вадим приподнял его голову двумя пальцами за подбородок и облизнулся. — Знаешь выражение «моряк салагу не обидит»? Разумовский не знал этого выражения. Всё равно это было бессмысленно. Бесповоротно. Олег никогда с ним не будет: если он не закрутил служебный роман с таким тестостероновым шкафом, как Вадик, хотя для этого были все возможности, значит, его точно не интересуют мужчины. Олегова дружба была его, Серёжи, константой, и желать большего казалось преступлением. Но он желал, и от этого было больно. «Но я (его) любил, как сорок тысяч братьев любить не могут.»* Нахальная ухмылка Вадима, наступающая штормовым фронтом прямо у его лица, расплывалась, за ней поплыли очертания комнаты. Щеки обожгло теплой солью — точно кто-то прочертил сверху вниз две дорожки мокрого огня. — Да едрёна-матрёна, — выдохнул Вадим, отстраняясь, — что за ванильное рафинированное поколение! Ну чего ты разревелся? Анекдот хочешь? На прикроватной тумбочке лежат банан и включенный вибратор. Банан вибратору говорит: — Ты че дрожишь? В первый раз, что ли?! Хлопнула дверь. Серёжа повернул голову на звук, а Олег уже стоял там; не сняв берцы, не сложив пакет с покупками. Вадик фыркнул и показательно поднял руки перед собой, сделал шаг назад, словно сдавался, а Серёжа запоздало подтянул футболку пониже, накрыл пылающие щеки руками. Ничего из этого не меняло фактов — что он сидел без штанов на столешнице почти в обнимку с Вадимом. Ничего из этого не меняло выражения на лице Олега.***
Олег потушил свет, но его достаточно проникало с кухни через матовые стекла, где Вадик лениво тренькал на гитаре, допивая купленную водку под остатки закусок. Олег злился, хотя не мог внятно сформулировать, имел ли он на это право. Злости и обиде было плевать на формулировки и причины: они просто душили его изнутри, не давая прийти в себя после сцены, которую он застал по возвращении. Они хорошо смотрелись вместе, Серёжа с Вадиком. Они, может быть, и не сработали в долгую — оба обладали взрывным характером — но смотрелись красиво. Вадик — козлина, если соблазнял его друга, зная о чувствах Волкова, а Серёжа… Серёжа проскользнул в комнату, словно призрак. Рыжий призрак в белой футболке с мокрым краешком. Проигнорировав разложенное кресло, он подошел прямо к Олегу и замер со скорбным выражением на лице. — Что? — спросил Олег грубее, чем планировал. — Можно полежать с тобой? — голос Разумовского дрогнул, и Олегу сразу стало совестно за прежнюю резкость. Они ведь ничего друг другу не обещали, а Вадик — это Вадик. Ловушка для обоих полов. Поимеет всё, что движется, а что не движется — подвигает и поимеет. Волков сам привел в дом секс-машину с татушкой и бицепсами, а теперь злится на Серёжу — самого близкого человека во всей его жизни? — Серый, в чем дело? — уже мягче спросил Олег. — Олег, пожалуйста, ничего не говори, — Серёжа вздрогнул и обнял себя руками. На одном из запястий Олег заметил тонкую черную резинку для волос, и эта простая деталь отозвалась в нем болезненной нежностью. — Давай — как будто снаружи гроза. Пожалуйста, — Серёжа приподнял одеяло и залез — быстро, опасливо, чтобы не успели прогнать. Но Олег уже не мог его прогнать, даже если бы захотел. Когда они в последний раз спали на одной кровати? Годы назад, когда Серёжа еще боялся грозы. Нет, было такое еще пару раз — года два назад, пока они не купили раскладное кресло. Его дыхание пахло зубной пастой. Серёжа всё ворочался, укладывался как-то по-хитрому, и Олег не сразу заметил, что рыжий лис оказался в его руках, как в защитном коконе. А когда заметил — было уже поздно: Серёжа затих, проваливаясь в сон. Это было одним из последствий алкоголя: пьяным Серёжа спал, как младенец, а утром не мог встать раньше третьей пары. Живое тепло в руках успокаивало Олега, но обстоятельства их совместного сна оставляли желать лучшего. — Отлично расставленная ловушка, Серый, — пробормотал Олег себе под нос. Сон к нему не шел. В голове шевелились злые мысли, снова подняла голову ревность. Сколько бы статей он не прочел на эту тему, смириться всё равно не мог. Олег задумался, зарываясь носом в копну рыжих волос. У Вадика этим вечером был крепкий стойкий парфюм, и если бы они с Серёжей целовались, то на волосах Серёжи и на его лице остался бы запах. Но от него пахло только им самим и зубной пастой. То есть, они всё-таки целовались, но Серёжа потом почистил зубы, чтобы это скрыть? Но волосы не пахли парфюмом, а их он точно не успел бы помыть. И зачем он тогда уснул у него в руках, почему не ушел с Вадиком допивать водку? Свет на кухне потух: во всей квартире горела только слабенькая лампочка в коридоре. Олег услышал шаги, за матовым стеклом показался темный силуэт. Вадик двумя руками обхватил скрипящую дверную ручку, чтобы открыть дверь как можно тише. Заглянул в комнату. — О, Поварешкин, — пьяно заметил он. — Спите? — Нет, блять, скворечник собираем! — шепотом огрызнулся Олег. — Ну, спите. Сохраняйте, братцы, целомудрие, — рассмеявшись собственной шутке, он исчез в коридоре и вскоре потушил лампу. Олег слышал, как он укладывался спать — как скрипела раскладушка, как шуршало белье. Он злился и не понимал, на кого больше. Кандидатов было много. Мерное Серёжино дыхание и запах его волос заземляли Олега и успокаивали, а вот тепло прижатого к груди тела служило напоминанием о тайне, разделявшей их. Заснул бы Серёжа в его объятиях так же легко и доверчиво, зная об истинных желаниях Олега? Или не простил бы разрушенную дружбу и исчез из его жизни навсегда? Раньше между ними не было таких тайн и недомолвок. Детские проблемы решались клятвой на мизинчиках, подростковые — разбитой мордой их с Серёжей обидчика, а вот что делать со взрослыми проблемами Олег понимал очень слабо. Наутро он пришел на кухню в несусветную для субботы рань, только чтобы наткнуться там на Вадика. Вадик жарил бекон без яичницы. Без футболки. — Масло не стреляет? Может, хоть фартук дать? — как можно менее ядовито спросил Олег, наливая себе воды. — О, не беспокойся за мой пресс, он в полном порядке, — Вадим фыркнул. — Или тебя смущает вид мужской груди в ее первозданном виде? Олег поморщился. Голова с похмелья гудела, но не так сильно, как он ожидал. — Хватит клоунить. Лучше скажи, что это вчера за хуйня была? Что за дела? — Это когда Серёня пролил кипяток на штаны, а я ему помогал? Да он и трезвый не особо ловкий, как я заметил. — Это когда ты заявился в спальню вчера ночью. Ожидал найти его одного? — «пьяного и ничего не соображающего» — в голове добавил Олег, но озвучить не решился. — С какими намерениями ты туда приперся? — Поварешкин, ну-ка, притушись, не кипи. Я зашел проверить тебя и твои намерения, а то друзья разные бывают… Только отвернешься, а ручки-то вот они. — С-сука, — со свистом процедил Олег на выдохе. Воздушный шарик с шипением терял содержимое, кровь билась в голову, застилая всё рациональное. Хотелось бить посуду, но сильнее — Вадика. Вадика об посуду. Посуду об Вадика, пока он не рассыплется острыми керамическими осколками по полу. Олег не удержался — пнул кастрюлю у двери, та с медным звоном врезалась в стену. — Ты, мразь, что себе позволяешь? По себе меряешь?! Да мы с ним с семи лет… сука ты, везде без мыла пролезет и отберет всё хорошее, что есть! С-сука! За спиной раздались быстрые шаги, и сжатую в кулак руку Олега дернули назад. — Что происходит? — заволновался разбуженный Серёжа, прислоняясь к его спине. — Чего вы орете? Олег? Он обернулся, чтобы хоть минуту не видеть насмешливой улыбки Вадика. Серёжа был в той же белой футболке, едва прикрывавшей бедра, спутанные рыжие волосы и заспанное лицо придавало ему до боли домашний, трогательный вид. — Как тебе к лицу шорты, которых нет, Серёнечка, — игнорируя Олега, заявил Вадим. — Ну просто заглядение. Не носи их почаще. — Может, хватит уже? — прорычал в ответ Олег, отстраняясь от Серёжи. — Вад, блять, если бы твои тупые подкаты были уместны, он давно бы ответил, а раз не отвечает — отъебись от него! — Ну так собери яйца в кулак и сделай с этим что-нибудь, — невозмутимо отбил Вадим, — а то только тявкать и можешь, щенок, блять. Олег бросился вперед. Он помнил, как дрался Вадик: как пантера с повадками ассасинов, вот как. Его кулак ударил в мягкое, а потом прилетел ответ в нос. Ударили Олега, но закричал Серёжа. Вадим тут же отскочил, вытянул руку вперед. — Разумовский, положи сковородку на место. Это ужасная пошлость — использовать ее в качестве оружия. Я был о тебе лучшего мнения. Олег открыл глаза, но за искрами и кружащимися очертаниями предметов разглядеть что-то было сложно. Он сидел на полу, дезориентированный всего одним профессиональным ударом, будто и не было двух лет армейки и трех лет в спортивной секции еще в детдоме. Стыд обжигал хуже разбитого носа — такое позорное поражение, еще и при Серёже! — Один — один, Поварешкин, — сообщил Вадим, склонившись к Олегу. — Не отвечай. Ты не хочешь получить от меня второй удар. А я пойду пройдусь. Приятного, блять, аппетита, истерички. — Олег! — воскликнул Серёжа, падая рядом с ним. На щеки легли прохладные ладони. Очертания становились четче и острее: бледное лицо, широко раскрытые синие глаза. — У тебя кровь! Сейчас, посиди, я принесу холодное… Олег откинул голову назад, позволяя себе расслабиться. В коридоре хлопнула дверь — это Вадик пошел выпустить пар. Пакет с замороженным горошком пришелся очень кстати — от него нос онемел и всё равно болел, но больше не кровоточил. — У тебя нет сотрясения? — Серёжа, вооружившись ваткой с перекисью, смывал кровь с его лица, сидя почти вплотную. — Боже, Олег, я так за тебя испугался. Не говори ничего, просто помолчи. Вы оба уже сказали достаточно. — Но ты к нему не пошел. — Конечно, — ответил изумленно Серёжа, — а зачем? Разве что стукнуть той сковородкой, но… У тебя точно нет сотрясения? — Точно. Просто он победил, я подумал… — И при чем тут я? — Не знаю, — сдался Олег. — Может, у меня действительно не всё в порядке с головой. Забудь. Отложив ватку, Серёжа осторожно наклеил Олегу пластырь на пострадавший нос. Руки не убрал, а переместил пониже, на линию челюсти и шею. Медленно приблизился и едва-едва коснулся губами пластыря; его волосы щекотали Олегу лицо. — Так быстрее заживет, — оправдался Разумовский, не торопясь его отпускать. — Может, еще где-то болит? — Сердце, — пошутил Олег. Серёжа опустил руки ему на плечи и склонился ниже. Взгляд у него был нечитаемый. На серую футболку Олега успела накапать кровь из носа, но и это его не остановило. Серёжа прижался губами чуть слева, где и должно было находиться сердце. Олег знал, что его там не было — сердце билось в горле, перекрывая воздух. Ребра давили на легкие, лицо ныло тупой монотонной болью. — Серёжа, — хрипло выдохнул Олег, — посмотри на меня. Примерно лет с тринадцати, когда нужно было завоевывать авторитет среди малолетних преступников из детдома, Серёжа стал Серым, и так и остался, за исключением самых особенных случаев. Как сейчас. Примерно лет с восемнадцати, с появлением собственной квартиры, в их общение вернулась тактильность, забытая с самого раннего детства. Они виделись редко в эти два года, но снова могли сидеть, привалившись друг другу на диване, могли обниматься, если ситуация была подходящей. Как сейчас. Опустив взгляд, Серёжа приподнялся и положил голову ему на плечо. Ткнулся лицом в шею, и это даже не было поцелуем: Олег чувствовал чужие губы на коже, но они не шевелились. Ладони скользили по его плечам и лопаткам нервными, беспокойными движениями. Не было другого варианта, кроме как ответить на объятия, погладить спину под мягкой тканью футболки, путаясь пальцами в волосах. — Серёжа, — позвал Олег, не пряча нежности в голосе. — Это же я. Не закрывайся от меня. Он не отзывался, но и не сопротивлялся, когда Волков разорвал объятие, придержав его за плечи. Они сидели на холодном полу почти что друг у друга на коленях, дышали одним воздухом — так близко, что черты лица расплывались, а Серёжины веснушки, напротив, можно было разглядеть все до одной. — Я хочу только тебя, — выпалил Серёжа, зажмурившись. — Если вдруг были вопросы. Тебя. Олег поцеловал его, не успев даже задуматься. Тело действовало на автомате: зарыться рукой в волосы, привлечь его к себе, напряженного и решительного, но такого уязвимого и родного. Серёжа ответил. Ему потребовалось всего пару секунд, чтобы привыкнуть и даже перехватить инициативу: не было никаких сомнений, что этого поцелуя он ждал так же сильно, как и Олег. С сожалением Олег отстранился, чтобы глотнуть немного воздуха — разбитый нос со своей задачей не справлялся совсем, а может, дело было в Серёже. — Олежа, — позвал Разумовский. Тонкие пальцы легли ему на щеку, скользнули выше, к тонкому шрамику над бровью. — Я хотел сказать спасибо. Не только за вот это вот всё, — он обвел глазами кухню, подразумевая стычку с Вадиком. — Просто за тебя. За то, что ты у меня есть. Олег поцеловал его снова. Он жалел теперь, что на уроках литературы из принципа не читал ничего из классики про высокие чувства, что высмеивал это в подростковом бунтарском порыве. Он так много хотел бы сказать Серёже — и про его глаза, и про рыжие ресницы, за которые он готов был убить. Волосы заслуживали целой поэмы, но он мог только пропустить их через пальцы, мягко массируя затылок. В ответ Олег получил тихий стон, напоминающий мяуканье, и решил, что так тоже ничего. Серёжины руки, такие беспокойные минуту назад, крепко держали его за футболку, прижимая ближе. Они целовались, пока от неудобной позы не затекли ноги и спина, а потом Олег, собрав волю в кулак, встал и отвел Серёжу в общую комнату. Сидя на кровати, целоваться стало гораздо удобнее. Олег спустился ниже, приник губами к шее и получил ровно ту реакцию, на которую надеялся. Серёжа сдавленно застонал, цепляясь за ворот его футболки. Щёки, скулы, шея и чувствительное местечко за ушами — ничего не укрылось от мокрых жарких губ Олега. «Сплетения языков», так распиаренного в фильмах про любовь, у них не вышло: Олег слабо понимал, что нужно делать с языком, и Серёжа тоже не горел желанием засовывать свой в чужой рот. Достаточно было мягкого скользящего движения губ и легких покусываний. — Тебе же никуда сегодня не надо? — вдруг спросил Серёжа, разрывая поцелуй. Губы у него покраснели, блестящие и зацелованные. Взгляд блуждал между глазами Олега и его губами. — Нет. — Хорошо. Потому что я тебя никуда не пущу. Раньше, фантазируя о том, как (***
Завтракали мирно: Олег нажарил сырников, Вадик сварил крепкий кофе по-турецки. Серёжа ничего не делал, просто плыл по течению и таскал сгущенку из банки. — Серёж, — начал Олег. — Вадим хотел тебе что-то сказать. — Не люблю соглашаться с Поварешкиным, но да, — поморщился Вадик, прихлебывая кофе. — Прости, что ходил за тобой тенью отца Гамлета и напугал тебя. Цель была в другом, и она достигнута. — Какая цель? — нахмурился Серёжа. — Объясняй, Вад, — развел руками Олег. — Я тоже охуел, когда узнал. — Ну, я давно заметил, что Поварешкин влюблен в кого-то на гражданке. Как кошка влюблен. — Может, всё-таки, как волк? — уточнил Олег, но Вадим на него только рукой махнул. — Как кошка. И когда увидел ваши обжимания на вокзале, понял, в кого именно. И подумал, что если сам начну к тебе подкатывать, он разозлится и признается. — Ты не знал? — Серёжа растерянно глянул на Олега. — Конечно нет, Серёж! — Нет, — подтвердил Вадик, — он собирался молча страдать по тебе до конца времен. Это была личная инициатива. — Инициатива, — хмуро повторил Серёжа, — из-за которой я чуть нервный тик не заработал. — Ну, поищи плюсы, Серёнь: все ужасные подкаты ты уже выслушал, сможешь отличать их от хороших. А теперь давайте покончим с извинениями, у меня от них несварение желудка. Серёжа проглотил еще ложку сгущенки и понял: сейчас или никогда. Этот вопрос нужно было решить, пусть и в присутствии Вадима, о чьих взглядах он не знал примерно ничего. — Если я правильно посчитал, Олег, твой контракт заканчивается в следующем месяце. Что ты собираешься делать дальше? Выговорив всё на одном дыхании, Серёжа спрятал лицо за кружкой, отпивая кофе и мучительно ожидая ответа. — Ну… я собирался подписать еще на годик. — Нахуя? — искренне удивился Вадим. — Ты не шутишь? — Нет, — Олег оглядел Серёжу и Вадима с непониманием. — Ну, есть такая профессия — Родину защищать, Вад, сам же знаешь. — Эта родина вернет тебя в пакете и заставит семью платить за похороны, — жестко оборвал Вадим. — Окстись и поищи себе нормальные способы дохода. — А сам ты зачем пошел? Это же не первый твой контракт. — Хотел умереть в тепле и с ветерочком. Но даже я бросаю это дело неблагодарное: меня на раскопки зовут и преподавать, как диссер допишу. — Ну, а из меня академика не получилось, — едко заметил Олег. — Я делаю то, что умею, а бандиты больше не в почете. — Бандиты просто сменили кожанки на форму. Но хуй с ними, Поварёшкин, я дам тебе контакт мужика по кличке Игрок — у него частное охранное предприятие, всё легально и серьезно. — Это мне что, супермаркет охранять? — Нет, — Вадик закатил глаза. — Это охрана частных лиц; оружие, экипировка — всё, как в голливудских фильмах. Поработаешь там, наберешься опыта, найдешь связи. А когда твой ненаглядный разбогатеет и прославится, будешь его тощую задницу охранять. Но уже не в драках в подворотне, а как глава службы безопасности. — Обещай, что подумаешь, — с надеждой воскликнул Серёжа. — Олег, пожалуйста. Я устал по тебе скучать. — Я… — Олег накрыл Серёжину руку своей и сжал. — Я подумаю. Многое изменилось. Я, наверное, отчасти поэтому и сбежал в армию, чтобы… ты понял. Серёжа кивнул. Чтобы не травить себе душу, каждый день видя того, кого не можешь получить. — Но это в прошлом. Ты нужен мне здесь, Олег. Не в пустыне, умирая непонятно за чьи интересы. — Но Родину-то надо защи- — Блять! — перебил его Вадим. — Родину — надо, так никто же, сука, не нападает! Спор оборвал звонок в дверь. У Серёжи появилось теплое и сытое предчувствие, что они с Вадиком почти переубедили Олега. — Вы кого-то ждете? — кивнул на дверь Вадик. — Это курьер, наверное, — Олег подмигнул Серёже и пошел открывать. — Спасибо, — тихо сказал Серёжа, поймав взгляд Вадима. — Я не ожидал, что ты будешь на моей стороне. — Прости ему немного юношеского максимализма, — Вадик пожал плечами и потянулся за сгущенкой. — Вам сколько, по двадцать? В двадцать у меня в комнате висели портреты императоров, начиная от Николая I. — А сейчас? — А сейчас — портреты декабристов, — фыркнул Вадим. — Шучу. Но это я к тому, что человек меняет свои убеждения, если готов развенчивать мифы и искать факты. Принимать неприятные стороны того, что раньше считал непогрешимым и священным… Вадим не договорил. На пороге стоял молодой человек в черной водолазке с мелкими золотыми цепочками на шее. Он был молод, примерно их с Олегом возраста, но холодное выражение красных глаз не позволяло использовать в его адрес слово «парень». Вид у незнакомца был холеный и надменный. — Ремонт, значит? — спросил он Вадима. — Это теперь мое новое имя? Ремонт Дагбаев, очень приятно. — Алтан, я… — Вадим сглотнул. Серёжа никогда не видел его таким тихим, почти напуганным. — Серёж, пойдем покурим, — Олег из-за спины Алтана поманил его за собой. Натянув свитер, Серёжа выскользнул из кухни, но у входной двери Олег остановил его, положив руку на талию. — На балкон, — шепотом предложил Волков. Они накинули куртки на плечи и прошли в комнату, мимо смятой постели, к балконной двери. Утро, холодное и снежное, прогнало остатки сонливости и кухонных запахов. — Это ты устроил? Кто этот Алтан вообще? Олег заговорщически ему подмигнул. — Сейчас расскажу. У нас открыта форточка, так что если там начнется ссора с дракой, мы услышим. Но я думаю, не начнется. Вытащив сигарету из пачки, Серёжа похлопал по карманам, прислушиваясь. «Ты дурак и мудак, — кричали из кухни высоким, немного истеричным голосом, — что от меня прятался, но теперь — даже не вздумай! Прикую к батарее и будешь так сидеть!» «Ох, тебе бы это понравилось, правда, Ваше Золотейшество?» — насмешливый голос Вадима резал утренний воздух. Олег усмехнулся подслушанному и притянул Серёжу к себе, поцеловал в висок и помог поджечь сигарету. — Мне немного стыдно, потому что я почитал их переписку в телефоне Вадика, — начал Олег вполголоса, не выпуская Серёжу из рук. — Я злился из-за всей этой ситуации, а потом подумал, что раз он влез в нашу личную жизнь, я могу влезть в его. Тем более, по переписке было видно, что у них обоих есть чувства. — Но что случилось? — Ну, начнем с того, что у Вадима нет никакого ремонта в квартире. Там живет этот вот Алтан — у него какие-то проблемы в семье, он учится жить самостоятельно, а Вадик чувствует перед ним и его семьей вину — я не понял, за что, но вроде кто-то погиб в аварии…? Он примерно тогда и подписал контракт — сбежал от этого Алтана, а потом, наверное, пустил его пожить в пустую квартиру — сам-то все равно месяцами торчал на заданиях. — А ты, как настоящий сводник, слил Алтану, что Вадик в Питере, и позвал его сюда? — догадался Серёжа. Из форточки неслось раздраженное: «Да чего ты заладил, 'не уберег, не уберег', блять, Вад, ты думаешь, мне без тебя было лучше?! Тупой, бесчувственный козел!» — Во, видишь? — Олег кивнул в сторону кухни, — У них точно всё наладится. Люди, которые не любят друг друга, так не кричат. — Давно ты у нас стал экспертом? — усмехнулся Серёжа, стряхивая пепел с сигареты. В горле першило ментоловой свежестью, нос и пальцы замерзли, но там, где он прижимался к Олегу, холода не было. — Недавно, — уклончиво ответил Олег. — Мне тоже нужно приковать тебя к батарее, чтобы ты не пошел на второй контракт? Я не хочу тебя отпускать, ты же знаешь. Олег сделал затяжку, глядя во двор. Сердце у Серёжи замерло. Хотелось заглянуть ему в глаза и хорошенько встряхнуть: «ты обещал защищать меня — так защити от жизни без тебя и от демонов, с которыми я не могу справиться в одиночку!» — Знаю, — наконец ответил Олег, — я, кажется, и сам не хочу «отпускаться».