Visceral

Синяя гелевая ручка царапала белоснежный лист в быстром, отрывистом темпе. Неаккуратно выводя приплюснутые прописные буквы, явно очень спеша, зелёный ниндзя выполнял свой священный субботний долг: работал. Пошёл бы к чёрту капитан полиции Джейкоб Миллер — этот невыносимый старикашка — за то, что не принимает его отчёты в электронном или хотя бы печатном виде и заставляет выписывать сотни огромных абзацев от руки. Ллойд мстил ему за это — так жестоко, как мог: специально игнорировал, не удосуживая банальнейшим «здравствуйте» по утрам, делал почерк максимально беглым и не читаемым, вёл себя открыто неуважительно — но тому, кажется, на это было абсолютнейше плевать. «Он даже не читает то, что я здесь расписываю», — проносилось в голове каждый раз, когда он, уставший, приносил в участок стопку бумаг А4. Миллер его недолюбливал. И это было взаимно. Ллойд засыпал по ночам с надеждой на то, что проснётся утром в прекрасном мире, где его уволят и поставят во главу капитана получше и помоложе. Но мечте каждый день не суждено было сбыться. К сожалению. В его дверь трижды постучали и голос за ней спросил: «Ллойд, к тебе можно?». Ответ не прозвучал, и тогда тот повторил своё действие. Опять тишина. «В наушниках поди сидит», — закатывает глаза незамеченный гость и заходит в комнату своего ребёнка, прекрасно слыша, что он чем-то занимается за столом. Вздыхает. И правда: сидит в наушниках, сгорбленный над листком бумаги, пишет быстро и ничего вокруг не замечает — привычная картина, к сожалению. У Ллойда, как он успел заметить, вообще по жизни решительно три основных места дислокации: рядом с ниндзя, в тренировочном зале и в его комнате — причём в последней он либо спит целыми днями, либо неустанно работает в обнимку с пятнадцатой чашкой кофе — столько же. Находить его в таком положении и получать отмазывания на попытку поговорить уже вошло в обычай, это случалось каждый раз. И вызывало тяжесть на сердце — всё-таки Гармадон вернулся в семью совсем недавно, и по сыну — радостному, каким он видел его только после этого — соскучился аж втройне. А он вот так. Он занят. Гармадон неспешно подходит к столу, всё ещё незамеченный, и заглядывает в исписанный лист. Хмурится. Для него, человека с красивым витиеватым, максимально читаемым почерком, эти закорючки воспринимались, словно плевок в душу — особенно такие, какими Ллойд их делал в отчётах назло капитану: осознанно ещё более страшными, чем обычно. И самое интересное: если попробовать его в этом упрекнуть, он лишь посмеётся — ему важно, что он пишет быстро и много, что является очень полезным навыком для его работы, а не то, как он это делает. Причина хороша и достойна внимания, но всё же. Хотя бы для приличия можно научиться писать красиво — а если не для приличия: как он будет поставлять предкам пророчества и свитки с лично разработанными боевыми искусствами? Их же никто не разберёт! Ллойд волнуется о наследии — так вот пусть начинает делать шаги на пути к облегчению жизней своих детей, а заодно и детей своих детей, если не дальше. Нет, конечно, если его всё устраивает, Гармадон совершенно не против: в конце концов, Ву, например, тоже не сильно беспокоился о том, насколько изысканно выглядят его письмена, объясняя это шуточной фразой: «Главное, что читаемый!» — но ведь сын всё равно победил в этом своего дядю. И не просто победил, а уничтожил. Потому что у него это самое «главное» как раз и пропало — так что понять что-то из всех этих закорючек каким-то образом удавалось только ниндзя. Что ж, возможно, Ллойд в душе неосуществившийся врач и так показывает миру настоящего себя. Кто знает. Почувствовав что-то неладное, парнишка вдруг остановился, помедлил и перевёл взгляд на дверь, краем глаза зацепляя Гармадона. А затем резко подскочил на месте, наконец заметив стоящего чуть позади себя отца, схватился за сердце, — привычка. Очень забавная привычка — и спешно вытащил из уха наушник, стараясь отдышаться. — Стучать же надо! Во имя Первого Мастера… Гармадон фыркнул. — Я стучал. Несколько раз. И даже позвал тебя, но по какой-то совершенно непонятной причине ни разу не получил ответа. Очень странно. Не знаешь, что за напасть могла произойти с моим дорогим сыном, что он не отозвался, даже когда я около пяти минут находился меньше, чем в шаге от него? — Ллойд посмотрел ему в глаза со скрываемой улыбкой. Покачал головой отрицательно, брови приподнял — как будто действительно не в курсе, о чём же говорит его отец. Тот понимающе промычал в ответ, словно и правда поверил ему, но всё-таки не удержался от замечания. — Музыку иногда надо потише делать, а то вдруг бы я по твою душу пришёл. Ллойд прыснул от смеха и покачал головой. — Что слушаешь, кстати? Отец не впервые интересовался его музыкальными предпочтениями — как и в принципе чем угодно, что связано с его увлечениями и внутренним миром. Видимо, так он, пропустивший всё его детство и почти весь подростковый возраст, пытался понять, каким вообще человеком Ллойд вырос, что ему нравится, какой у него характер и о чём с ним вообще поговорить. Потому что говорить очень хотелось — и далеко не о мастерстве ниндзя, которое они оба уже на дух не переносили. Парнишка улыбнулся и протянул ему беспроводной чёрный наушник. Аккуратно забрав его и послушав ровно две секунды от песни, Гармадон непроизвольно сморщился — даже скрывать не стал эту эмоцию от сына. — Во имя Первого Мастера, не удивительно, что ты меня не услышал! Как ты вообще работаешь под такое? Мужской скрим вокал смешивался с чётким барабанным ритмом, гитары на фоне звучали почти неразличимо, а слова вокалиста было слишком тяжело разобрать, чтоб хотя бы понять, о чём песня и кому он там так отчаянно вещает. Гармадон меньшего и не ждал: Ллойд любит такую музыку и говорил он об этом ещё даже после Последней Битвы. И не только говорил, к сожалению: это сейчас он преспокойнейше слушает её в наушниках — тогда включал на колонках, заглушая этими адскими криками весь мир. Возможно, именно отцовские нагоняи привязали ему нелюбовь к постороннему шуму тоже — исключая, разумеется, любимую музыку в затычках для ушей. — Просто замечательно, — отвечает Ллойд, фыркая. — Знаешь, как успокаивает? Гармадон хмурится, когда более-менее терпимый припев со вторым вокалистом снова сменяется на скримовый куплет — но сыну от этого, кажется, только забавнее. — Тебе нравится, когда на тебя кричат? — слышит несдерживаемый смех в ответ. — Нет, правда, и откуда эта страсть — я всегда поражался? Ллойд неопределённо качает головой и тыкает пальцем в телефон, чтобы включить песню снова, когда она закончилась. Гармадон проследил за его действием и увидел в открытом проигрываетеле чёрно-голубую обложку альбома и название так резко не привлёкшей его композиции: «I Prevail ‐ Visceral» — и задержал на экране взгляд, о чём-то сильно задумавшись. Ллойд же, поняв, видимо, что сильно его внимание отцу не требуется, снова взял ручку и продолжил корябать свои иероглифы: действительно, очень быстро и продуктивно. — Если ты про группу, то Кай дал послушать, — отец улыбнулся и беззлобно закатил глаза. Ну да. Кай. Кто бы мог подумать. — А если про жанр, то не знаю. Ещё в Даркли рок любить начал: ходил, по «блютусу» клянчил у всех, кто не мог над этим посмеяться — нам же никто нормальные телефоны не вручил бы, больше не откуда. Я вообще сейчас склоняюсь, конечно, что начал так делать, чтобы перед другими крутым показаться, но, в любом случае, втянулся. И замечательно. Гармадон хмыкнул в ответ. Воспоминания о Даркли из уст его сына всегда звучали как-то… тоскливо. Возможно, сам Ллойд этого даже никогда и не понимал, но вот отцом его ни одна даже самая маленькая интонация не оставалось незамеченной — и тут понятно, в чём причина грусти: в интернате этом проклятом были свои законы, и законы эти были жестокими для детей того возраста. Узнай кто-то о том, что Гармадоновскому сынку — такому светлому мальчику, здесь совершенно не к месту — нравится тяжёлая музыка… Затравили бы ещё сильнее, наверное. Ну или, по крайней мере, явно бы не посчитали его крутым, напротив всем отчаянным ожиданиям. Видимо, в этих мыслях, засмотревшись на чужой телефон, Гармадон провёл слишком много времени. В наушнике, что дал ему сын, многократно ударил барабан, и Ллойд стал тихо подпевать начавшемуся припеву: — Боишься ль ты темноты? К твоей она ползёт груди. Уверен в том, что ты есть, или это всё сон? Посмотри в глаза смерти, узнаешь потом. Вернись назад, в самый старт. Боишься ли ты сам себя? Уверен в том, что ты есть, или еле живой? Посмотри в глаза смерти, узнаешь потом. Гармадон улыбается: красиво. Явно не идеально, но из-за того, что голос его сына теперь звучит куда взрослее и что ему, как лидеру ниндзя и мнений, пришлось тренировать его — красиво. Почти как в самой песне — он ничего в этом не понимал, но точно был уверен, что похоже. А ещё он был уверен, что если б Ллойд захотел, то смог бы так же — только пусть найдёт себе кого-нибудь на «кричащую подпевку». Кай сгодится — вот, кто точно любит поорать. Он усмехается этим мыслям и говорит: — Да, знаешь, я кажется понял. Эта песня отражает твой характер. Ллойд замирает над недописанным словом, смешно хмурится и поднимает взгляд в неопределённую точку. Видимо, думает. — Боюсь, это не комплимент, — смотрит теперь на отца, улыбаясь тоже. Гармадон фыркает. Возможно, и так — сын явно лучше понимал, о чём эти парни… поют. — Хотя ещё странно. Говорят, что люди, предпочитающие тяжёлую музыку, в жизни очень тихие и спокойные. Ллойд ставит локоть на стол и опирается щекой о кулак. — Ты хочешь сказать сказать, что я не спокойный? Тот смеётся. — Ты как бомба замедленного действия, мальчик мой. — Да, у меня это в отца. Гармадон ахает поражённо — он права не ожидал, что сын так скоро и чётко ответит на его колкость своей. Потерялся — можете себе поверить? В большей степени, конечно, от того, насчёт чего эта колкость: насчёт черты, которую ни один из них в себе настойчиво не признавал. Но которая была. Была у обоих. — Ну не правда, — протягивает он, отводя взгляд. — Не надо брехать, как на покойника, бессовестно смотря мне прямо в глаза. Знаешь, за некоторые черты своего характера нужно нести ответственность самостоятельно, не перекладывая её на своего спокойного и рассудительного родителя. Ллойд усмехается почти нервно. — Это ты-то спокойный и рассудительный? — Гармадон приподнимает бровь. — Нет, ну может в какие-то особенные моменты своей жизни. И в додзё в роли сенсея. Ты же знаешь, как говорят: яблоня от яблока… ой. Тот заливается смехом и мягко треплет его по волосам. — В нашем случае твой вариант будет правильнее, яблоко ты моё. — Яблони от яблок никуда не падают, к твоему сожалению, пап, — фыркает в ответ. — Так что я победил тебя в этой интеллектуальной битве, а то, что я оговорился, не страшно, потому что кто не ошибается, тот не пьёт шампанское. Гармадон закатывает глаза. — На этот раз ты специально неправильно сказал. — А вот и нет. Это моя интерпретация как мастера ниндзя — имеющая место быть, между прочим. — Ох, ну конечно. Прости, что усомнился в твоей компетентности, мастер Ллойд. Но я всё равно не согласен с твоей трактовкой моего характера. — Да? А давай я тогда напомню тебе, как ты— Гармадон приставил ему палец к губам, заставляя замолчать. В ответ на это действие Ллойд смешно скосил глаза, смотря себе под нос, а потом поднял на отца взгляд, искрящийся детской игривостью, и коварно улыбнулся. — Тш. Знаешь, как люди говорят? «Кто прошлое помянет, тот в лоб от меня получит». — О, а давно так говорят? — не унимается. — Умная мысль, надо записать. Вдруг понадобится, жизнь долгая — а я забуду. — Ллойд Монтгомери Гармадон, прекращай перепираться, — внезапно серьёзным голосом прервал его отец. — Это твоё остроумие превращается в неуважение. — Прости, — хихикает в ответ. Тот тоже слегка улыбается — он всегда так делает после своего натянуто строгого тона настоящего сенсея: неосознанно показывал, что всё хорошо и что он не злится. Всегда, кроме случаев в додзё, конечно же — там-то он всегда остаётся самым сильным, самым правым, самым серьёзным и вообще учеников своих не щадящим. А по жизни, быть честным, вообще такой метод убеждения редко использовал. Со всеми, кроме Ллойда. Просто так вышло, что сын у него дурачок и иногда ему надо объяснять не по-хорошему, — а то ведь не уймётся со своими шуточками, — а по-плохому Гармадон с ним не хотел: слишком сильно любил его, слишком дорог ему этот взбалмошный мальчик. Ну вот и приходилось… юлить. Ллойд зачем-то посмотрел на время, и кажется, только сейчас до него дошло, что он забыл задать самый главный вопрос: — А я тебе зачем понадобился в рабочее время, кстати? Гармадон расслабленно пожал плечами. — Да так. Ву попросил тебя срочно позвать для какого-то неотложного дела со свитками. — Настолько срочно, что ты решил поболтать со мной о музыке? — ухмыляется. Встречается с такой же ухмылкой в ответ. Вот оно, сказание о яблонях и яблоках — во всей его красе. — Можно подумать, что ты против. У нас с тобой редко получается поболтать о чём-то в связи с… последними событиями. — Которым уже три почти года, — ненароком напоминает Ллойд совсем тихонько, отводя взгляд. Гармадон явно не был готов обсуждать эту тему — сын тоже не выглядел, как отчаянный фанат самотерзаний. К чему он это упомянул тогда — хороший вопрос, но, видимо, просто как всегда не сдержал свою знаменитую взбалмошность. — Давай иди, — легонько шлёпает его по плечу. — А то мы вместе от твоего сенсея-на-пенсии получим. Ллойд усмехается и потягивается довольно, распрямляя наконец-то затёкшую спину и заодно зевая. — Охх, и вот опять человечество нуждается в помощи величайшего зелёного ниндзя. Гармадон тоже усмехается, следя за ним. — Там нужно твоё профессиональное мнение, так что не зелёного ниндзя, а, — он приложил руку к груди и шутливо слегка поклонился, — мастера Ллойда. Тот в свою очередь приподнял бровь, кажется, даже обидевшись. — Почему я чувствую так много сарказма в твоём голосе, когда ты зовёшь меня мастером? — Понятия не имею, — смеётся. — Видимо, просто никак не могу принять, что ты можешь неожиданно оказаться сильнее меня. Ллойд самодовольно улыбается, отшатываясь на стуле. Прозвучало ну очень правдоподобно — верит, надеется, запоминает. — Комплексы свои, папа, надо прорабатывать. — Это ты мне говоришь? Тот поражённо промаргался. Кажется, замечание прозвучало неприятно — да ещё и от кого! От того, кто зёрна этих самых комплексов в него и посадил. Конечно, понятно, что это всё шутка, но всё равно: — Это было обидно. — Зато честно. Только сейчас Гармадон заметил, что сын действительно надулся — больная тема, над которой смеяться, возможно, не стоило, но эй! а кто первый начал? Не он ли? Он виновато улыбается, снова растрёпывая светлые волосы — и очень тихо, еле слышно шепчет: «Извини». Ллойд качает головой, тоже приподнимает уголки губ, как бы без слов отвечая: «Всё нормально». Всё-таки хватает ума понять, что отец не хотел его обидеть — да и даже если б это было и так, парнишке всё равно не хватило бы чёрствости, злобы в душе обижаться на папу. Только в шутку. Только ненадолго. Лучше вообще этого не делать — но просто иногда бывает полезно. — Ладно, — он неспешно убирает бумаги и письменные принадлежности в одну аккуратную стопочку, и Гармадону аж становится приятнее находиться в помещении. Беспорядок — ещё одна вещь, которую он на дух не переносил. Но что поделать? Во время работы иначе не выходит. — Пошли к дяде, мастер Гармадон. Передразнил — смотрите-ка! Ну что за наглый ребёнок! Ллойд ожидающе выставил перед ним ладонь, и Гармадон только сейчас понял, что всё ещё не отдал ему наушник, в котором уже давным-давно не играла музыка. Он спешно вытащил его из уха, протянул сыну и проследил, как он аккуратно вставляет их оба в кейс. Который тут же засветился красным цветом, информируя, видимо, о зарядке. — Теперь у нас в семье котируются лишь официальные обращения? Ллойд хитро усмехнулся и перешёл на смешной монотонный голос, каким он обычно пародировал для ниндзя или мамы своего отца, наивно полагая, что тот ничего не знает об этой маленькой шалости. Очень зря. Гармадон знал. И молчал лишь потому, что — чёрт его дери — получалось обидно, но похоже. — Разумеется. Мы, как два взрослых, состоявшихся в жизни воина, имеем священное право требовать к себе уважение от молодого поколения, — подумав, добавляет: — Мастер. И так же неторопливо отходит к двери по пути к, скорее всего, давно заждавшемуся их обоих дяде. Гармадон закатывает глаза и направляется вслед за сыном. — До двадцати одного доживи сначала хотя бы, воин ты состоявшийся. И вообще, где ты нашёл в этом монастыре более молодое поколение, чем ты…? Межкомнатная дверь закрылась со звонким щелчком, не позволяя увидеть конец их милой беседы. Лишь слышен был радостный смех и торопливые шаги в конце коридора.