let's play

      Разговор ей не нравится изначально.       Как и многозначительные взгляды Мидории, которые он то и дело бросает на старательно игнорировавшего их Бакуго. Порой в присутствии этих двоих Шото кажется, что они переговариваются о чём-то втайне от неё, словно забыв о присутствии в помещении кого-то ещё. — Я не задумывался ни о чём таком, — тщательно сохраняя видимость беззаботности, делится Мидория, — учёба, тренировки, сами понимаете… — Аналогично, — не задумываясь, отзывается Бакуго. И вот, снова взгляд Мидории, едва заметное вскидывание бровей — Шото предполагает, оно значит «серьёзно?». Бакуго злобно зыркает в ответ, но не говорит больше ничего. Начинает подбешивать — они думают, Шото совсем слепая и тупая? У неё, конечно, гораздо меньше опыта общения со сверстниками (да и общения в принципе), но это не значит, что она не заметит чего-то настолько очевидного, к тому же, прямо под носом. — Что насчёт тебя, Тодороки-сан? — не дождавшись ответа от Бакуго, Мидория обращается к ней.       И вот здесь становится некомфортно окончательно — недовольство странными играми разума двух её негласных лучших друзей отступает на второй план. Едкий червячок страха и смущения шевелится в животе, но она, пересилив себя, решает ответить, пока тишина не стала подозрительной. — Меня никто не интересует, — говорит она тихо. Шото не врёт — ей действительно неинтересно всё романтическое и «девчачье». На форумах частенько всплывают утверждения о её «неприступности» и холодности — согласно им, Шото производит впечатления человека, ни о каких отношения не ведавшего ни сном, ни духом. И их у неё взаправду нет и не было.       То, что… происходит между ней и Даби, под определение «отношений» точно не попадает. Он просто… появляется иногда — на стажировках, в общежитии, у неё дома на выходных, где-нибудь на улице по пути к магазину и… делает то, что делает. Шото никогда не признаётся ни ему, ни тем более себе в своём отношении к этим коротким встречам, и старается вообще не вспоминать ни о чём, что там происходит. И не думать. Сейчас, правда, не получается.       За размышлениями она не слышит тихого тяжёлого вздоха Бакуго и не замечает, как едва уловимо краснеет — от стыда перед друзьями.       Она не соврала, это верно. Только… не сказала всей правды. И это почему-то ощущается гораздо хуже любой лжи.       Тодороки Шото — одна из лучших учениц в классе, подающая надежды героиня, наследница Старателя — помимо всего прочего, бессовестная лгунья. Свидетельства того кроются у неё под юбкой и школьной рубашкой, а иногда — за шарфами, которыми приходится обматывать шею во избежание лишних вопросов.       Впрочем, она соврёт (снова), если скажет, что ей никогда не хотелось нарочито продемонстрировать… всё это. Какая-то омерзительная, животная её часть жаждет дать знать миру о порочной связи с одним из, возможно, самых ужасных людей в Японии. Шото чувствует себя гадко и неправильно — или, по крайней мере, так она себе говорит. Она должна чувствовать себя гадко и неправильно.       Но не чувствует. — Ты сегодня какая-то молчаливая, — несколько часов спустя лениво тянет Даби, котом растянувшийся на футоне, — случилось чего?       Шото мешкает, не уверенная, что отвечать — и стоит ли вообще. С одной стороны, с кем об этом говорить, как не с ним? А с другой — господи, это же Даби. Она наверняка сто раз пожалеет о сказанном. — Эй, не игнорируй меня, — он тянет краешек растянутой домашней футболки, спешно накинутой на голое тело. — Не кури в моей комнате, — в тон ему отвечает Шото, нашарив за футоном расчёску. Даби фыркает. — Как будто тебе не нравится.       На это возразить нечего — по её наверняка извращённым представлениям о красоте, Даби выглядит сексуально, когда курит. И когда не курит — тоже. Несмотря на скобы и изуродованную огнём кожу. Шото поворачивается к нему спиной — если не будет смотреть, то не будет и думать о всяком — и Даби привычно забирает у неё массажку, устраиваясь поудобнее и принимаясь чесать растрепавшиеся волосы. — И всё-таки, — когда она, разморённая осторожными движениями, расслабляется, он подаёт голос, — тебя что-то гложет. Расскажи. Мы же так близки, — теперь Даби откровенно издевается, насмешливо растягивая гласные. Шото гневно отнимает у него расчёску, отодвигаясь подальше от голого и горячего тела. И, поколебавшись, всё-таки отвечает. — Мне не нравится обманывать Мидорию и Бакуго. — А всех остальных, значит, нравится? — продолжает глумиться Даби, но интонации у него неуловимо меняются. Почему-то он всегда заводится, когда она упоминает кого-то из них. — Это не то, что я имела в виду, — Шото качает головой, — просто они — мои лучшие друзья. Их мне не нравится обманывать чуть больше, чем других. — Лучшие друзья? Парням их возраста от девушек нужно только одно. — Не суди по себе. — Какая ты вредная, — Даби сокращает дистанцию, обхватывая её талию и притискиваясь грудью к спине. Шото, возненавидев себя из-за этого, успокаивается и откидывает голову на услужливо подставленное плечо. — Я не вредная. Это ты… придурок, — бурчит она ради приличия. В ответ он только хрипло смеётся, и звук этот оседает у Шото глубоко в грудной клетке. ***       Неизвестно, какими путями Даби минует тщательную охрану Юэй, но визиты его часты и регулярны. И сначала, он, в общем-то, не делал ничего — только говорил и ненадолго дотрагивался.       Говорил много. И мудро — несмотря на постоянную вонь гари, мусора и сигарет, Даби оказался на удивление умным и начитанным. Не зря негласно числится в элитах Лиги. С ним было интересно. И драться, и разговаривать, и просто находиться рядом. — Ты особенная, Тодороки Шото, — шептал Даби, мягко целуя алую прядь её волос. Несмотря на очевидную враждебность Шото и неоднократные попытки напасть, он никогда не причинял непоправимого ущерба — только отбивался, увёртывался и не прекращал насмехаться. Но Шото почему-то всё равно казалось: Даби хочет её убить. Или покалечить. Или…       Он, очевидно, хорошо знает, как сделать приятно. Шото позволяла ему брать себя в тёмных грязных переулках, скрещивая ноги за крепкой гибкой поясницей. И потом, по-быстрому причесавшись и поправив костюм, возвращалась на стажировку — к отцу, к вечно вертящемуся рядом Ястребу-сану, к Мидории и Бакуго, успевающим заскучать. Они никогда ничего не замечали — разве что Ястреб-сан смотрел пристальнее обычного, но он всегда такой. Шото абсолютно уверена, что никоим образом не давала понять, почему задерживается и чем в это время занимается.       Она просто немного недоговаривает. Ничего страшного не происходит. Если Даби начнёт буянить, Шото сделает всё, чтобы его сдержать. Но пока… пока он не трогает прохожих… пока не пытается причинить боль друзьям Шото и ей самой… ему можно позволить. Жалкое, малодушное оправдание, но, чёрт возьми! Учиться в школе и держать имидж трудно, смотреть отцу в глаза без желания плюнуть ему под ноги — ещё труднее, и раз уж он может оставаться героем, храня кучу скелетов в шкафу, то почему ей нельзя?       Шото остановит Даби, если потребуется. Но пока ему дозволено расстёгивать ширинку её геройского костюма и зажимать в переулках, нашёптывая на ухо разносортную чушь, заводящую Шото до чёртиков. Впиваться пальцами в бёдра и талию, прижимая ближе к себе с почти собственнической агрессией. Делать своим языком и пальцами чересчур приятные вещи… — Двумордая! — яростный окрик Бакуго вырывает из непристойных мыслей, и Шото едва не вздрагивает, поворачиваясь в его сторону. — Харе в облаках витать! — Каччан звал тебя три раза, — вмешивается Мидория, — что-то случилось? Ты такая задумчивая. В такие моменты она как никогда радуется умению держать в лицо при любых обстоятельствах. — Думала о том, что хочу собы, — говорит Шото первое, что приходит в голову. Это, кажется, работает — Бакуго беззлобно фыркает, Мидория издаёт смешок. — Типичная Тодороки-сан. Ох, если бы они знали.       Всё идёт своим чередом — отец пытается чему-то научить, Ястреб-сан пытается за компанию, заинтересованный больше во времяпровождении с ним, чем в обучении, Мидория улыбается, Бакуго огрызается. И маленькие фантазии Шото никого не заботят, никому не мешают.       Таким образом ей удаётся ещё ненамного отодвинуть извечно гложущую вину, засевшую глубоко в подкорках. ***       Иногда Даби пропадает надолго. В эти… периоды Шото чувствует облегчение, но лишь отчасти — всё остальное перебивают эмоции совсем уж непонятные. Она не желает их замечать и признавать — иначе всё станет ещё сложнее, чем раньше.       К Даби тянуло с первой же встречи. Некоторое время она говорила себе, что это естественный интерес к злодею с сильной огненной причудой — почти такой же, как у неё и отца, но ещё страшнее и разрушительнее. Пламя Даби переполнено обжигающей во всех смыслах яростью, многократно превосходящей даже Старателя. Он мог бы стать сильным героем, если бы не…       Если бы не что? Что в итоге привело его к пути злодея? К сокрытию личности? Однажды Шото обнаружила, что этот вопрос волнует её внезапно сильно. Она ни в коем случае не собиралась сочувствовать убийце и террористу, но… ими же становятся неспроста. Нечто произошло с ним давным-давно; нечто страшное.       Нечто, чего она в глубине души жаждала и одновременно до трясучки боялась знать. Тогда Шото поняла, что думает о нём непозволительно много — и это нужно было прекращать, это становилось чем-то пугающим и нездоровым.       Не получилось. Причин на то было много, но основная — регулярные появления Даби, прекратить которые у неё не хватило ни сил, ни воли. Странно и неестественно испытывать влечение к человеку, пытающемуся убить её и её друзей. Но Шото не могла избавиться ни от притяжения, ни от зудящего на периферии предчувствия — это всё неспроста: и то, что из всех Даби выбрал именно её, и неожиданно сильная ответная тяга, и их опасная, неправильная связь.       Иногда Даби пропадает надолго, и она не перестаёт о нём думать, тщетно гадая о том, что и каким образом свело их вместе.       К счастью, теперь Шото не одна, и отвлечься от этого проще.       Бакуго стоит посреди торгового центра, взвинчено оглядываясь по сторонам. — Бакуго, — кивает Шото, в ответ получив только лёгкое хмыканье, — а где Мидория? — Это я и пытаюсь выяснить, — злобно бормочет он, неизвестно в который раз опуская взгляд на экран нервно зажатого смартфона. Спустя минуты три ожидания он, наконец, вспыхивает уведомлением — Бакуго спешно подносит его чуть ли не к носу и, рассмотрев поближе, белеет от ярости. — Ублюдок не придёт… дела у него появились! Какие, нахер, дела!       Действительно — какие у Мидории могут быть дела воскресным днём, в который они условились встретиться и прогуляться — комфортной маленькой компанией, без надоедливого надзора отца и двусмысленных шуток Ястреба-сана. Но Шото, в общем-то, не против и компании Бакуго самого по себе, о чём и сообщает. Тот смотрит на неё с хмурым, нечитаемым выражением лица, фыркает и бубнит что-то под нос, но убегать не спешит. Шото принимает это за согласие.       И они гуляют. Раньше без Мидории и его чуткого и тактичного присмотра за тем, чтобы «вы, ребята, не перегрызли друг другу глотки» было немного непривычно, но после совместных тихих вечеров, дополнительных занятий и повторного экзамена на временную лицензию рядом с ним стало на удивление… комфортно. Шото научилась читать в его, казалось бы, однообразных хмурых выражениях целую палитру эмоций — от ярости и досады до тихой, незаметной почти, радости. Потребовалось время, но её старания не прошли даром — и дорогого стоит один только факт того, что на данный момент Бакуго не гонит её взашей и терпит рядом, пускай и не без своих заморочек. — Смотри, двумордая, — он пихает её локтём, почему-то упорно не глядя в глаза, — раменная. — Ага, — кивает Шото, завидев вывеску. — Пошли.       Не дожидаясь её ответа или согласия, Бакуго быстрым шагом идёт к маленькому, примостившемуся в конце второго этажа торгового центра, уютному ресторанчику, в коих они иногда перекусывают втроём. Шото только за — успела проголодаться ещё когда добиралась сюда из отцовского дома.       Соба тут хорошая, пускай и не самая лучшая из того, что ей доводилось пробовать. Восемь из десяти по её личной системе оценивания. Сытость и привычный вкус во рту размягчает и доставляет удовольствие — Шото даже не замечает, как начинает улыбаться, пока не натыкается на неожиданно пристальный взгляд Бакуго. Тот едва ли притронулся к своему острому рамену — будто и не голоден вовсе. И зачем только пошёл тогда?.. — У меня что-то на лице? — по-птичьи (это всё Ястреб-сан) склонив голову набок, интересуется она. Бакуго вздрагивает и утыкается в тарелку, поджимая губы. — Просто задумался.       Больше ничего странного не происходит — за исключением того, что Бакуго зачем-то платит и за неё тоже. Сказал, что случайно. И деньги возвращать не надо. Шото меланхолично пожимает плечами и благодарит — даже Бакуго не чужды маленькие жесты дружеской привязанности. В этом плане они с Шото почти на одном уровне — он тоже не умеет проявлять симпатию с обезоруживающей искренностью Мидории, но, по крайней мере, учится делать это — в своём изощрённом стиле, учитывающем все… особенности его характера. Шото не возражает — она неприхотливая. И её, чего уж тут говорить, очень радует факт, что спустя годы затворничества у неё появились люди, которых можно с уверенностью назвать близкими — пускай они и слегка чокнутые. А кто из героев иной?       Здесь, рядом с Бакуго, сегодня порядочно сбавившим в агрессии, она ненадолго окунается в безмятежное бытие простой школьницы, развлекающейся с другом. Они не так много покупают и ещё меньше разговаривают, но это особо и не требуется — Бакуго тоже научился читать её. Так что, несмотря на отсутствие Мидории, прогулка идёт замечательно.       По большей части.       Когда Бакуго отходит в туалет, оставив Шото ждать неподалёку, со спины наваливается знакомое костлявое, пропахшее дымом, тело. Она улавливает его приближение за несколько секунд, и не делает ничего, чтобы уйти от прикосновения — застывает на месте почти как от паралича Пятна. Только… Шото могла бы увернуться. Отстраниться. Не подставить привычно шею, вздохнув громче положенного, когда Даби излюбленно тычется поцелуем, по-хозяйски приобняв за талию. — Что за дела, детка? — хрипло шепчет он, стягивая резинку с аккуратно завязанных в высокий хвостик волос Шото. — Меня не было всего-то месяц, а ты уже с кем-то на свидании. — Целый месяц, — сварливо поправляет его Шото, чуть нервно оглядываясь, — и мы не на свидании. С нами должен был быть Мидория, но у него появились дела, поэтому мы с Бакуго просто гуляем вдвоём.       Даби разражается тихим смехом, потираясь щекой о её собственную — разумеется, не сообщив, что его так развеселило. Шото хочется сказать, что они, вообще-то, даже не в отношениях, чтобы он тут приходил и устраивал сцены ревности, но из-за предательского жара в низу живота она молчит, отчаянно не желая признавать издевательски очевидную мысль. Ей нравится. И то, что Даби так тянется прикоснуться, и собственничество, и сам факт его появления. Она скучала — по их разговорам, по их на удивление приятному молчанию, по всему остальному… — Сегодня вечером, — шепчет Даби, горячо обдавая дыханием чувствительное ухо. Торопливо втиснув резинку, он исчезает практически мгновенно — обернувшись, Шото не цепляет взглядом даже его спину. Только суетливо снующая толпа народу — словно он и не появлялся тут. О том, что ей с тоски всё это не примерещилось, свидетельствует испорченная причёска, её неровное, сбитое дыхание, горящие щёки и лёгкий запах дыма. О, господи. Она же, теперь, наверное, тоже им пахнет?.. — Двумордая? — рык Бакуго над самым ухом на этот раз всё-таки заставляет вздрогнуть — Шото, красная, растерянная и растрёпанная, вскидывается, спешно приглаживая волосы и завязывая хвостик обратно. — Всё нормально? — с нажимом спрашивает он. Бакуго слишком близко, понимает она. Он может почуять, если ещё не. Шото делает шаг назад, отряхивает одежду и, силясь утихомирить заполошно колотящееся под глоткой сердце, кивает. — Просто задумалась, — сдержанно отвечает она, неосознанно пародируя. По ней хорошо видно, что она не «просто задумалась», но Бакуго, к его чести, не комментирует — лишь настороженно кивает.       Атмосфера беззаботности растворяется в её мыслях — гадких и бесконтрольных, но таких желанных, что аж сводит ноги. Уже сегодня вечером Даби будет рядом. Даби будет с ней. И судя по тому, как у него тогда участилось дыхание, он тоже ждёт. Шото ему нравится? Несмотря на их вражду, несмотря на силу его ненависти к героям и героике?       Несмотря на постоянное желание её убить?       Шото молчит всю дорогу назад. Также молча кивает, когда они с Бакуго расходятся по своим комнатам уже в Юэй. Внутри всё горит от предвкушения и нарастающего голода — настолько сильного, что невозможно сопротивляться. Она стыдливо закусывает губу, запуская руку под короткие домашние шорты, не в силах даже подождать несколько часов.       Её собственные пальцы — тонкие, короткие, с не такой грубой кожей — не приносят былого удовлетворения. Прикосновения не снимают напряжения, а напротив — распаляют ещё сильнее, превращая немое ожидание в медленную пытку. Шото выдыхает чужое не имя даже — кличку, показывающую то, насколько мало она знает о Даби. Почему именно пепел? Как его звали в прошлом? Кем он был?       Кто он?       Точно известно, что однажды она узнает. Всему своё время — вот, что сказал Даби в тот единственный раз, когда ей хватило смелости спросить. Это была не легкомысленная отмазка — нет, каждое его слово несло в себе отчётливое обещание. Рано или поздно, если Шото выживет, если Даби не попадётся…       Перспектива в равной степени будоражит и страшит. Какова его правда? Без странных намёков, тысячи масок и невозмутимых ухмылок? Голая, ничем не прикрытая, возможно, очень нелицеприятная? Ей пугающе сильно хочется знать как можно больше. Шото не позволяет себе задумываться о причинах — всё, что касается Даби, всегда несёт в себе угрозу. Телу. Разуму. Душе, в конце концов.       Дверь тихонько приоткрывается, когда уже начинает темнеть. Шото, сытая и чистая, лежит на футоне, распустив хвост и тщетно пытаясь сосредоточиться на чтении учебника, но скрип и знакомый шорох шагов улавливает безошибочно. Запах дыма парадоксально приятно забивает лёгкие — она незаметно даже для себя жадно втягивает его, прикрыв от наслаждения глаза. В раковине туалета на минуту открывается и закрывается кран — до сих пор не верится, что её просьбу мыть руки учли. Перед тем, как усесться рядом Даби ещё и удосуживается разуться, откинув ботинки подальше. Шото откладывает учебник, переворачиваясь на спину и садясь.       Чёрная топорщащаяся копна волос оказывается прямо перед лицом, и прежде, чем осознать мимолётный порыв, она запускает в колючие пряди ладонь. Даби часто так делает с ней, так что пускай потерпит. Он слегка вздрагивает, но не отшатывается — молчаливое разрешение раскрепощает окончательно, и Шото подключает вторую руку, со странным удовольствием фактически массируя чужую дурную голову.       Волосы почти как у Нацуо, вдруг понимает она. Это у него от отца. У неё с Фуюми мягкие, шелковистые и не похожи на взрыв. Собственное сравнение оседает смутной тревогой в желудке, и Шото отстраняется, вдруг понимая, что перепачкалась. — Ты красишься? — с неподдельным удивлением интересуется она, разглядывая как углём измазанные пальцы. Почему-то всегда казалось, что чёрный — его подлинный цвет. Смотрится, по крайней мере, красиво, гармонично и подходяще. — А какой тогда настоящий? — Попробуй угадать, — со странным весельем отзывается Даби, глядя вполоборота. Шото задумывается. Вариантов на рассмотрение чрезвычайно много. — Синий? Голубой? — она непонимающе хмурится, когда Даби откровенно хихикает, растягивая скреплённый рот в привычной жутковатой улыбке. — А что? Внешние характеристики очень часто напрямую связаны с причудой. — Ну, начнём с того, что мой огонь не всегда был синим. Во-вторых… так банально. Очень в твоём духе, Шото.       Она хмыкает чуть обиженно, зарядив ублюдку щелбан. — Я всё равно не скажу. Скоро, — лицо Даби искажает мечтательная ухмылка, — скоро ты сама всё увидишь, котёнок. К её праведному возмущению, очередное дурацкое прозвище… отвлекает. Из взгляда Даби исчезает эта настораживающая, трудночитаемая эмоция, голос делается ниже и глубже — совсем как тогда, в торговом центре. Шото сжимает руки в кулаки, прекрасно зная, что он почувствовал, какое оказал на неё влияние.       Одно-единственное слово, но у неё уже полыхают уши и лицо, и знакомо тянет в низу живота. — Ты такая хорошенькая, — мурлычет Даби, пододвигаясь ближе. Кладёт ладонь на щёку — обжигающее прикосновение приятно контрастирует с прохладой металла скоб. Интересно, что за сплав? Подумать только, она не знает даже чего-то настолько банального. И тем глупее и безрассуднее всё происходящее — её молчаливое разрешение, её не слишком-то тихое одобрение, её иррациональное желание сблизиться сильнее.       На третьем шумном выдохе Шото отзывается — прикрывает глаза и, повернув голову, мягко тычется губами в соединение здоровой кожи с обожжённой, мазнув кончиком языка по стали. Даби понимает незамысловатый жест идеально — вскинув вторую руку, он притягивает её, несопротивляющуюся, к себе, впившись в приоткрытый рот поцелуем. Она обхватывает чужую спину, прижимаясь к тощей грудной клетке своей — тело у Даби, вопреки логике, не слишком-то горячее. Словно приспособленное к более низким температурам…       Думать всё тяжелее. Даби ощупывает талию и бёдра, зарывается пальцами в мягкие волосы — у него точно на них какой-то бзик — щекотно вылизывает нёбо и не прекращает по-животному втягивать носом воздух, словно принюхиваясь. От самого Даби вечно несёт гарью, дымом и немного — потом, и от запаха — живого, естественного, его — ведёт. От одной перспективы того, что она, чистенькая и опрятная Тодороки Шото — мамина радость, папина гордость — сольётся с олицетворением всего, чему юную, подающую надежды наследницу Старателя учили противостоять, её охватывает постыдная, но привычная дрожь предвкушения.       Даби никогда не торопится. Даже в тёмных узких переулках, где их могут в любой момент застукать, он находит время для методичного исследования чуть ли не каждой клеточки её тела. Он трогает, трогает и трогает — ведёт по рубцам шрамов с непонятной задумчивостью (не печалью, как ей казалось ранее), вдавливает пальцы в кожу, мнёт и оттягивает в бессознательном желании причинить боль. Но он всегда отступает в самый последний момент, зачем-то сдерживаясь.       Вот и сейчас — Даби запускает руки под её любимую домашнюю футболку, надавливая на крепкий живот. Шото далека от шкафоподобного телосложения отца, но тренировки с глубокого детства наложили определённый отпечаток — тело у неё гибкое, жилистое и мускулистое. Она краем уха слышала, что мальчикам такое обычно не нравится. Ей, конечно, плевать — главное, что нравится Даби.       В нетерпении она подцепляет его извечную белую футболку, кое-где прожжённую, подозрительно пахнущую и определённо очень старую. Даби покорно поднимает руки, помогая раздеть себя, и Шото в который раз кроет от вида страшной фиолетовой полосы, наискось пересекающей туловище. Он говорил, эта кожа ничего не чувствует, но она всё равно не может удержаться от того, чтобы положить ладонь на грубый, сморщенный участок.       Кто? Почему? Когда?       Не спеши. Всему своё время.       Да, да. Она знает. Она верит. Даби не обманывает. Только не её.       Даби раздевается догола и помогает раздеться ей, не прекращая шептать на ухо о том, какая она сильная, красивая и замечательная, как ему нравится трогать её, и когда она трогает в ответ; какая она хорошая девочка…       Шото… не то чтобы сильно нравятся похвалы. От отца — раздражают, от сенсеев, одноклассников и поклонников уже не вызывают никаких эмоций — нет почти никого, кто не восхищается её способностями и одарённостью. Кто не воспринимает как данность её навыки, кто не отдаёт почести столь тщательно взращивающему её Старателю…       Ох, если бы они знали.       Похвалы от Даби, тем не менее, вызывают какой-то дикий, щенячий восторг; яростное желание отозваться на них, радость и гордость — один из самых опасных преступников, глубоко презирающий героев, говорит всё это ей. Ей. Тодороки Шото. Говорит со всей искренностью, несмотря на вражду, несмотря на обстоятельства, несмотря на всё. — Я ещё ничего не делал, а ты уже течёшь, — хихикает он, заигрывающе погладив пальцами меж ног. Прикосновению хочется поддаться — поёрзать, раздвинуть ноги чуть шире, просто вздрогнуть — но Шото стойко терпит. Даби дразнится. Она тоже умеет дразниться. Шото, ужом взобравшись на худые ляжки, кладёт ладонь на крепко стоящий член, ткнувшись носом в фиолетовую шею и втянув сильный запах жжённой кожи. Мерзкий, отталкивающий, чужеродный — кому угодно другому, но только не ей. Все владельцы огненных причуд рано или поздно привыкают. Он становится почти родным — гарь, дым, палёная плоть и прочие сопутствующие ожогов по неосторожности — как своих, так и чужих.       Даби и есть один сплошной ожог. По неосторожности ли, в результате ли стечения каких-то, несомненно, ужасающе трагичных обстоятельств…       Все мысли, так или иначе, всегда возвращаются к этому — Шото ничего не может поделать с природным любопытством, со слишком часто мучающими её вопросами и вросшему во внутренности предчувствию. Даби неспроста положил глаз именно на неё. Даби вообще никогда ничего просто так не делает — она не может сказать точно, откуда знает, но факт столь же абсолютен, как голубизна неба и тотальная некомпетентность Старателя как отца.       По крайней мере, думает Шото, лизнув шершавую кожу, она ему нравится. Их тяга друг к другу одинаково взаимна и нездорова. Может, они даже зависимы. Шото на пробу ведёт ладонью вверх-вниз, шумно выдыхая — да какая, к чёрту разница, зависимость это или ещё что, и плевать на взаимность — самое главное, что сейчас они хорошо проводят время. Она чересчур много думает. ***       Когда раздражающий, непрекращающийся зуд сменяется распирающим давлением, Шото стонет от лёгкой боли и облегчения одновременно. Даби никогда не спешит — это касается и подготовки. Но больно бывает — особенно, когда они долго не видятся. Она, опираясь о его грудь, медленно опускается, постепенно привыкая — боль остаётся далеко на периферии, знакомая и почти приятная. — Дава-а-а-ай, детка, вот так, — слышать, как вечно насмешливый Даби теряет контроль над голосом определённо льстит. Шото любит сложные задачи. Сложных людей, похоже, тоже. — Я ещё ничего не сделала, а ты уже скулишь, как собака, — возвращает она шпильку, понизив голос до игривого, мягкого шёпота. — Гав, — ехидно скалится Даби. Улыбка у него жестокая и страшная, неестественно широко растягивающая разрез рта, и Шото ловит её губами, вцепляясь теперь в плечи.       И начинает двигаться. Боль растворяется в небытии окончательно — остаётся только всё расползающийся по нутру жар, зубы Даби на её шее, язык на коже, руки на теле, и Шото не замечает, как оказывается на спине, прижатая к футону чужой костлявой, но удивительно сильной тушей. Даби лижется и кусается — тоже как собака, с тем же неуёмным — практически забавным — энтузиазмом и напором.       Шото нравится — кажется, что в мире не осталось никого, кроме неё и Даби, его голоса, его сбитого дыхания и обжигающих прикосновений. И поначалу стук где-то далеко, в иной реальности, кажется стуком крови в ушах. Но — Даби на мгновение замирает и напряжённо хмурится. Стук не исчезает — становится только громче и настойчивее. А затем к нему добавляется до боли знакомый голос. — Двумордая? Двумордая, я знаю, что ты там. Открывай давай. И магия рушится — это Бакуго, это чёртов Бакуго, чей неожиданный визит после восьми вечера определённо не планировался. Шото отпихивает Даби пяткой, вскакивает, судорожно обводя взглядом свою внезапно показавшуюся враждебной комнату — счёт идёт на секунды. — Какого хера он тут забыл в такое время, — шипит он взбешённо, пока Шото судорожно влезает в растянутую домашнюю футболку. Она успеет натянуть что-нибудь ещё?.. — Двумордая? — теперь Бакуго звучит… нет, не обеспокоенно — озадаченно, что в его случае, пожалуй, равнозначно. — С тобой всё нормально? — Да, да! — отвечает она ему криком. — Сейчас выйду, погоди!       Не успеет. Неважно — футболка по середину бедра, можно немного растянуть, особо не дёргаться во время разговора, и всё будет нормально, это же, господи, Бакуго — он же вообще на девчонок не реагирует. На неё так тем более. Напоследок Шото оборачивается в сторону так и валяющегося голышом Даби. — Сиди тихо, — шепчет она, — и не отсвечивай.       Он, конечно, не настолько глуп, чтобы «отсвечивать», но на душе от напоминания становится легче. Вздохнув, Шото приоткрывает дверь и тут же за неё выскакивает, не позволяя Бакуго разглядеть что-нибудь за её спиной. Тот, впрочем, и не смотрит, почему-то вперив взгляд в пол. — Послушай… — начинает он непривычно нерешительно. Даже не подумал спросить, почему она настолько задержалась — это тоже непривычно. И странно — для Бакуго так точно. — Мы, типа, классно сегодня погуляли.       Шото кивает. Потом, осознав, что он всё ещё не смотрит, отзывается. — Ага, — Бакуго молчит непозволительно долго. За эти несколько секунд она успевает остыть и почувствовать, как у неё всё липко меж ног, вернувшись мыслями к спрятанной за такой ненадёжной сейчас дверью тайной. Немного неловко перед другом, но скорей бы он, конечно, свалил к себе от греха (буквально) подальше. — Я давно хотел тебе… кое-что сказать, — он медлит и хмурится, наверняка до боли сжав кулаки, — Тодороки, я…       В этот момент Бакуго, наконец, поднимает глаза. И замолкает на полуслове. Выражение лица у него делается ужасно комичным — ошарашенным, будто при виде призрака. Или Все-За-Одного собственной персоной. — Ну чего такое? — торопит она его, не осознавая причин подобного шока. — У меня что-то на лице? Бакуго? — он по-прежнему молчит, как-то совсем уж по-идиотски вылупившись. На задворках сознания бьётся смутная тревога — что-то… не так. Она что-то упустила. Что-то важное. — Ничего, — выдавливает он с усилием, — я пойду. Извини, что… потревожил.       А теперь Бакуго извиняется. Похоже, Шото недооценила масштабы катастрофы — наверняка вселенная с минуты на минуту взорвётся. Спросить ничего не получается — друг разворачивается и из женского крыла почти убегает. Его широкая спина растворяется в полумраке, оставив после себя какой-то неприятный осадок. Минуту Шото стоит в ступоре, растерянно сдавив подол футболки. И затем понимает.       На её запястьях — свежие синяки, отпечатки чужих рук.       Горло усеяно пятнами засосов.       Соски торчат сквозь тонкую ткань.       Бакуго далеко не дурак. И ещё — он обратился к ней по фамилии. Не «двумордая», не «половинчатая сука» — в прошлом его особенно излюбленное прозвище. Тодороки. Вот, что она упустила.       Он хотел сказать что-то важное.       Щелчка за спиной она не слышит, осознавая, что происходит, только когда Даби затаскивает её за дверь, тут же закрываясь. — Я хочу выжечь ему глаза, — тихо и серьёзно признаётся он, втискивая колено между её бёдер. — Только попробуй, — отвечает Шото на автомате. Бакуго знает. Бакуго понял — не всё, но достаточно. А если расскажет? А если… — Он не станет, — отзывается Даби её безмолвной (или нет?) панике, — для него это поражение. А этот урод ненавидит проигрывать, не так ли? — Что ты имеешь в виду? — пусто спрашивает Шото — после его слов страх и стыд поутихли, но она, в отличие от Даби, всё ещё не разобралась. — Разве ты не поняла? — шепчет он почти умильно, касаясь губами её ушной раковины. — Бакуго Кацуки влюблён в тебя.