слабый человек

      В детские годы всё казалось проще. Однозначнее.              Случайные прикосновения, шутливо брошенное слово, взгляд, совсем не беглый… дыхание, скользящее по коже, стоит привалиться слишком близко — мальчишка только смеялся, игриво бодая чужое плечо. Всё было так легко.              И ушло так беспощадно быстро.              Может быть, то только для него — для глупого, никчёмного мальчугана, теперь не позволяющего себе лишней мысли, лишь бы не оказаться в лапах цепкой, всепоглощающей тоски. Он даже глаза порой боялся поднять — а от рыжих прядей веяло ветивером и, кажется, апельсином; таким же солнечным, как образ юноши, носящего этот тонкий, но пробирающий до нутра аромат.              Кайл хрипловато смеялся, смотрел прямо в глаза, и Стэн хотел провалиться сквозь землю. Да, чёрт возьми, он хотел бы раствориться, исчезнуть, что угодно, только бы перестать ловить себя на томительных мыслях, а взгляд — на испещрённых мелкими трещинами, но таких манящих губах. И вовсе не на девичьих, как можно было бы посчитать, о, нет. Жизнь решила подшутить на ним иначе. Гораздо, гораздо жёстче.              — Блин, чел… — тёплые ладони касаются щёк, вынуждая сфокусировать взгляд; лицо перед ним, несмотря на очевидное волнение, выглядит раздражённым, — Ты если решил помереть, то давай хотя бы не здесь, а?              Сил хватает только на невнятный, булькающий смешок. Сколько он выпил? Наверняка больше, чем мог бы предположить; наверняка больше, чем Брофловски, любезно закидывающий его руку на по-юношески угловатое плечо. Его ангел-хранитель, его милое солнце, его любовь… его боль, скрываемая за с годами поблекшей, нервной улыбкой. Знал бы он, что это так страшно — предпочёл бы никогда не любить.              Или, по крайней мере, любить не его, не своего лучшего друга.              Единственного настоящего, незаменимо близкого и…              — Ты такой хороший… — сдавленно выдыхает Марш, едва волоча ноги.              Кайл не то фыркает, не то посмеивается в ответ.              — Дурак.              И даже возразить нечего.              А ночной воздух пропах влагой, средь которой игриво вьётся родной ему ветивер; опавшая листва шуршит под ногами, но её яркие краски не в силах сравниться с кучерявыми прядями, к которым так хочется прикоснуться — Стэн даже искренне радуется тому, что поднять руку ему не под силу. Так по-глупому потерять столь важного человека… это было бы невыносимо. Даром, что Брофловски мог бы и не увидеть ничего предосудительного в таком по-детски простом жесте от безрассудно пьяного друга. Боги, да они даже спали вместе! Только было это в их прекрасные десять лет. А сейчас…              — Осторожнее, — вдруг переходит на шёпот Кайл, и только тогда настигает смутное осознание, что привели юношу совсем не домой. Ха-ха, мама наверняка подняла бы такой крик, завидев состояние сына… но встречает Марша умиротворённая тишина, вдохновляющая не меньше мягко поддерживающих рук.              Энтузиазм, однако, улетучивается, стоит соприкоснуться с кроватью: не падает безвольной куклой Стэн лишь потому, что юноша хватает его за плечо.              — Ка~айл, — сладко тянет Марш, покачиваясь, как китайский болванчик, пока с него снимают уличную одежду; рыжая бровь вопросительно приподнимается, и глуповатая улыбка на лице становится шире, — Я люблю тебя~              Он определённо пожалеет об этом. Потом.              — Давно ты этого не говорил, — суховато откликается юноша, не поднимая глаз. Стэн хочет возразить, но у вмиг тяжелеющих век иные планы; и даже то, как опускается рядом Брофловски, ускользает от него, поглощённого хмельной сонливостью. Осознавай он это, стало бы чертовски жаль.              

***

             Ладонь скользит по ещё хранящей чужое тепло простыне, и Марш хмурит брови, с неохотой возвращаясь в сознание. Есть в этом нечто детское… конечно, если опустить количество выпитого вчера. И волнение, вдруг накрывающее с осознанием: Кайл привёл его к себе. Пьяного. И лёг с ним в одну кровать.              Тяжесть, сковывавшая тело мгновением раньше, улетучивается, словно и не бывало — Стэн подскакивает, вытаращив глаза, но не встречает ни обвинений, ни отвращения. Только взгляд, переметнувшийся с экрана мобильного на него.              — О. Добро пожаловать в мир живых. Мы по тебе скучали.              Марш нервно смеётся. Боги, какое же облегчение.              — Спасибо, что в очередной раз не бросил меня в канаве, — рассеянно лопочет он, — И это ещё говорят, что у рыжих души нет… много они понимают.              Кайл надувается как мышь на крупу, но даже так тычок ногой выходит скорее игривым и совсем безболезненным — не иначе как по доброте необъятно огромной души.              Кайл вообще был особенным, в глазах Марша — так точно. Это могло показаться ванильно-стереотипным, неразумным, но юноша и не претендовал на звание мегамозга. К тому же, он не идеализировал образ Брофловски: частенько злился на него, прекрасно видел все недостатки, но полагал, что именно эти «зазубрины» и делают Кайла Кайлом. Иногда занудным и раздражающим, но всё же таким уютным, надёжным. Прекрасным.              Ха, Маршу определённо повезло, что с возрастом его перестало тошнить от одного вида возлюбленного на горизонте. Впрочем, вполне вероятно, дело тогда было не в детских симпатиях. Совсем не в них.              — Я сказал матерям, что ты остался здесь из-за контрольной, к которой я усердно готовил тебя до поздней ночи, — с толикой недовольства бросает Брофловски.              — Ты мой герой! Даже не знаю, что делал бы-              — Лжец.              Холодное, острое словно лезвие только наточенного ножа.              Марш, едва поднявшись на ноги, замирает, беспомощно шевеля губами.              — Что?..              — Лжец, — повторяет юноша и, хотя лицо его выглядит совершенно спокойным, голос подрагивает, проседая до хрипотцы, — За идиота меня держишь?              Каждый удар сердца отдаётся в ушах, оглушая.              Кайл продолжает.              — Мы уже не дети, Марш. А ты так вообще встречаешься… с Венди, — морщится он, — Спьяну оплетаешь, что любишь, а после сам же-              — Блин, Кайл… — окликает Стэн, бессовестно оборвав на полуслове, — Венди последние пару лет мутит с каким-то новеньким качком. Мы не вместе, да и не были никогда. Я даже не смог нормально поцеловать её, ясно? Я не лгал.              Это забавно — то, насколько легко одно за другим с губ слетают слова. Оставшийся в детстве наивный недо-роман был его укрытием, не ложью даже — так, недомолвкой во благо. В конце концов, Марш безумно боялся потерять Кайла, а тот… уверенный в отношениях с Тестабургер, он едва ли мог заподозрить неладное. Но этой иллюзии больше нет.              — То, что я говорил тебе ночью, что говорил все эти годы — чистая правда.              Юноша перед ним поджимает губы. Молчит.              Таким, значит, будет их конец? Горько.              — Ты… — шепчет Кайл, и руки его дрожат, — Ты! Марш, идиот! Да как ты…              Ресницы подрагивают, вторя губам — а Брофловски сжимает кулаки, покрываясь багряными пятнами. Злится, и его нельзя осуждать. Однако…              — Как ты мог делать вид, что ничего не происходит? Ты вообще представляешь, каким чмошником я ощущал себя всё это время? Да я! Я!              Голос срывается до хрипа, и Кайл затихает.              — Я любил только тебя, — потупив взгляд, на грани шёпота выдыхает Стэн.              — И поэтому не замечал, как всё это время тебя любил я?              Сердце пропускает удар.              И тут же вновь заходится с бешеной скоростью.              Марш нелеповато смаргивает, с трудом разбирая чужие слова; впрочем — он более чем уверен в этом — Кайл сыплет исключительно нелестными эпитетами — и кулаки, с которыми бросаются на него, явное тому подтверждение.              Он реагирует скорее рефлекторно, по выработавшейся с годами привычке: обхватывает чужие запястья, крепко, но так, чтобы не причинить боли. Уже осознанно — оглаживает их подушечками пальцев, так нежно-нежно, и не смея дышать.              — Идиот… — упорствует юноша, — Марш, ты-              — Тс-с-с-с… Кайл.              Ветивер обволакивает и манит; Стэн ловит взгляд на своих губах — и не желает ему воспротивиться, покорно склоняясь ближе. Одно движение. Один короткий вдох.              Первые прикосновения поверхностные, невинные — убедиться, что можно, убедиться, что это не сон. Кайл выдыхает со свистом, жмурится, но не отступает. Ждёт.              И Стэн мягко давит на его губы кончиком языка.              То, как откликается юноша, будоражит до дрожи. До негромкого урчания, стоит вдруг ощутить движение — Брофловски настойчиво высвобождает руки, но на сей раз затем, чтобы обвить ими чужую шею; прильнуть теснее, позволить обхватить ладонями раскрасневшееся лицо. Жарко.              Мелкие трещины, испещряющие мальчишеские губы, лишь добавляют шарма — Марш даже вскользь очерчивает их языком, довольно вздыхая. Мягче, чем он представлял.              Кайл задыхается; отстраняется на мгновение, вдыхает звучно, со свистом — и, осмелев, приникает вновь. На сей раз порывистее, горячее, словно стремясь восполнить всё то, что упустили по глупости. Так, что кругом идёт голова.              — … если ты завалишь эту проклятую контрольную, будь уверен, я убью тебя, — сбивчиво лопочет юноша, стоит им наконец разорвать поцелуй; взмокшие кучерявые пряди, хаотично разметавшиеся по лбу, определённо добавляют его виду невинной умилительности. И никак — убедительности.              Стэн тихо смеётся.              — А если напишу на «отлично», что тогда?              — Тогда мне придётся придумать, как тебя вознаградить… если ты перестанешь вести себя как придурок. И если поцелуешь меня снова. Сейчас.