Фаэтон

Кирилл Гречкин сидел на скамейке в парке. Сам по себе этот факт был удивительным. Кирилл Гречкин - и не в дорогом клубе, не на модной тусовке, да даже не на красной Ламборджини, головной боли всех питерских полицейских - а сидит себе на скамейке, меланхолично разглядывая опадающие листья. Вот еще один оторвался от ветки и, кружась, полетел на землю - ярко-алый, точно горящий огнем, точь-в-точь, как один неразумный мальчишка, самонадеянно решивший промчаться по небу в солнечной колеснице... Гречкин зажмурился, встряхнул головой. - О чём задумался? Рядом словно из воздуха возникла знакомая фигура в низко надвинутой и совершенно неуставной кепке. - А, здравия желаю, товарищ майор, - рука Кирилла дернулась в попытке шутливо козырнуть. Получилось вяло. - У меня со здравием всё в порядке, - отозвался Гром, присаживаясь рядом. - А вот ты-то здоров? К ламбе своей третий месяц уже не прикасаешься. Даже Прокопенко забеспокоился. - Надоело, - Кирилл передернул плечами. - Думал, это хоть как поможет, а вместо этого... Чуть скорость повыше, и кожа огнем горит... Снова. Едва не застонал - показалось, что горит и сейчас. От одних только воспоминаний о пепле, наполнившем воздух, об огне пожаров, охвативших весь мир, о раскаленной колеснице, то взмывающей ввысь, то падающей в бездну. И руки сгорали, не в силах выпустить поводья, и горели волосы, и темнело в глазах, и лишь одно смогло пробиться сквозь эту темноту - смертоносный и спасительный блеск летящей в него молнии... - Раны в памяти заживают медленнее, чем на теле. Кирилл повернулся, глядя в глаза, под бровями-молниями. Глубокие, глубже неба. - Почему ты не убил меня, Громовержец? Ты мог бы прекратить мои мучения навсегда! - Твой отец грозился, если я не спасу тебя, снять венец и навсегда отойти от дел, - последовал ответ. - Заменить его на небесах не сможет никто, даже я. По-твоему я должен был позволить миру погрузиться во тьму? - Ах вот как? - Кирилл криво усмехнулся. - Отец волновался за меня? А Громовержец как всегда радеет о целом мире... Что ж, тебе это удалось. Мой отец делает свою работу, а я... До меня никому нет никакого дела, верно? Зачем помнить о глупом мальчишке, который чуть было не сжёг весь мир, просто решив покататься! Верно, отец? Он вскинул голову к затянутому тучами небу. Похоже, Гелиос и впрямь не желал смотреть на своего непутевого сына. - У меня забот еще больше, чем у твоего отца, - в голосе Игоря Грома послышались глубокие, мощные, не присущие людям нотки Громовержца. - Но я спас тебя. Я лечил твои раны. И сейчас я здесь, с тобой. И буду рядом столько, сколько потребуется. Он обхватил ладонями бледные щеки Кирилла, заглядывая в глаза, полные обиды и непролитых слез. - Над этим городом и так слишком много облаков. не добавляй ему печали. - Так разгони облака, - блеснул глазами Кирилл. - Одним мановением руки. - Разгонять облака можно по-разному. Руки притянули ближе, губы коснулись губ - дрожащих, тронутым осенним ветром. - Идем домой, - эти короткие слова будто бы растеклись по коже Кирилла густой, сладко пахнущей и такой прохладной амброзией, которой Громовержец лечил когда-то бесчисленные ожоги, а вернее - обугленный кусок плоти, в которой трудно было узнать сына бога солнца. - Ты же замерз совсем. Простудиться только не хватало. Пошли, согрею. - Как? Кипятка заваришь? - фыркнул Гречкин. - Посмотрим. Ради такого дела, может, и чай найдется, - брови-молнии игриво шевельнулись, заставляя вспомнить - согреваться тоже можно по-разному. Они поднялись со скамейки и пошли рядом, держась за руки. Ни Игорь, ни Кирилл не оглядывались, но почувствовали, как сквозь пелену облаков всё же прорвался тонкий солнечный луч. Светозарный бог Гелиос улыбался, глядя на сына с небес.