Молчание нерпят.

Знаете, у каждого в мире есть своя история. Даже если ты обычный голубь. Моя история похожа на миллионы других, я даже не знаю, в плане статистики будет ли она иметь какое-то значение против остальных однотипных происшествий. Вполне возможно, что она и есть та ничтожная погрешность, на которую приходится все самое интересное, все самое вкусное и заставляющее миллиарды людей мечтать попасть в нее, менять свою жизнь, творить безумные поступки и верить в чудеса. Именно такая моя история, кто-то сказал бы, что это магия, кто-то - проделки пришельцев, а остальные миллионы просто не поверили бы, саркастически надув губы и издав это вечное "ха-ха-ха" с четким ударением на каждом. Людям всегда проще высмеять то, что они не понимают, чем признать то, что мир не так сер и познаваем, как им кажется. Возможно, тут можно рассказать об устройстве вселенной, и о том, что упавший камешек в вязком отсутствии атмосферы Венеры может повлиять на все строение мироздания, но зачем? Я ведь всего лишь голубь. К тому же мне больше по душе теория хаоса, "эффект бабочки", мне даже приятно иногда думать, что и взмах моих крыльев способен менять этот мир. В лучшую сторону, я надеюсь. Но кому какое дело до моих мечтаний? Я ведь просто голубь и вот моя история. Жить в Германии всегда было удобно. Чистые улицы, вкусные булочки, хмурые, но щедрые на крошки люди. На таких даже гадить не всегда хотелось. Практически на всех, кроме одного противного борова из дома номер 5 на Тигерштрассе. Эта стокилограммовая туша всегда одаривала меня взглядом, полным одновременно презрения и желания испробовать в жаренном виде, даже не смотря на то, что я - голубь, мусорщик и крылатая крыса. Я бы вообще свил себе гнездышко где-нибудь поближе к центру, если бы не милая фрау Фишман, чьим коронным блюдом были изумительные пряные булочки с подсолнечными семечками. Старая вдова уже двадцать лет жила без мужа, без детей и единственной ее отрадой было кормление нас, пернатых странников, соседских кошек и ластящихся псов. Все недолюбленные и недоедающие животные тянулись к одуванчику-бабушке и ее несказанной щедрости. Но нам всегда приходилось держать ухо в остро, ибо через дорогу, в засраном - причем не только нами, но и самим хозяином - доме, с давно облупившейся краской на флюгере, жил этот мясистый бочонок жира, коего всегда представляют недалекие туристы при слове "Германия". Черт, да лучше бы они белокурого фрица представляли, чем эту уродливую груду биомассы, именуемую себя Уве, работающего днями дизенсектором, а вечерами поглощающею в неописуемых количествах тушеную капусту и баварское пиво. Прямо на его давно засохшей лужайке, с еще лелеющим надежду пробиться на свет клевером, у него стояло огромное кресло с печальным следом продавленной задницы. Восседая в нем, как царь самого уродливого королевства, боров Уве тянул пенное и окидывал нас всех пеленой презрения, с периодичностью в минуту покряхтывая проклятия в нашу и фрау Фишман сторону, переминался на один бок и испускал громовую волну отвратнейших в мире газов. Я повидал много помоек, но смрада в столь выедающей внутренности консистенции я не встречал никогда, не удивлюсь, если они и есть секретный ингредиент его работы. Так вот и проходили вечера, боров сидел, пердел и поливал нас грязью, а когда фрау Фашман уходила на вечернее телешоу, в нас летели камни и проклятия. Боров маниакально ненавидел любое животное существо, кроме себя самого, особенно, если у него были перья или четыре лапы. Доставлять нам боль и смотреть на наши мучения - высшая радость для него. Про таких говорят "гнилой человек" и не удивлюсь, что если его вспороть от лобка до пупка, вместо органов на свет выльется ведро помоев и гноя с копошащимися там опарышами. Но Уве ждала другая судьба. Несколько недель назад я, подлетая к заветному дому с черепичной крышей цвета жженой карамели, заметил темно-зеленый фургон. Стекла были затемнены и никаких наклеек, даже номерной знак был не типичен для этой местности, все смотрелось, как вторжение инородного зеленого техно-монстра в мирный средневековый городок. Этот фургон стоял тут каждый день, никто не видел, чтобы он отъезжал и никто не мог разглядеть, есть ли внутри водитель или кто-либо в кузове. Хотя жителей Тигерштрассе это и не волновало особо, фургон никому не мешал, а немцы не любят совать нос не в свое дело. Впрочем немецкие голуби тоже, и со временем я перестал обращать на него внимание, даже нагадил пару раз, пометив, что это свой. Однако в то же время я начал замечать странные вещи в поведении борова Уве. Как-то вечером он снова восседал на своем троне, глаза его уже покрывал туман алкоголя, а газы вырывались все с большим интервалом. Он лениво тянулся за пивом, подносил его ко рту и вдруг его стакан, огромный пивной стакан, попросту взорвался. Мириады мелких стекол разорвали сон вечернего воздуха и пол-литра янтарной жидкости оказались на жирных сиськах и брюхе полностью охреневшего борова. Поволоку быстро смыло, впрочем как и самого Уве, в тот вечер шторы на его окнах были задернуты, а на лужайке так и поблескивали граненые стекла, словно упавшие звезды. Среди которых, как потерпевший крушение космический корабль, лежала покореженная самодельная пуля. Спустя три дня боров не вышел на лужайку, все животные были счастливы, соседи ничего не замечали, а меня сжигал интерес. Жизнь голубя вообще коротка и единственное развлечение, делающее ее не столь серым как мое оперение, это наблюдение за людьми. Поэтому я решился на то, что никогда раньше не делал, боясь летящего в клюв камня. Под моим весом видавший лучшие времена флюгер чуть скрипнул и мне открылся вид заднего двора жилища борова. Его я видел и раньше, неоднократно пролетая с надеждой попасть струей прямо в покрытый ряской и прочим мусором бассейн, в который, впрочем, хозяин погружался в лучшем случае лет двадцать назад. Хлам, разбитые и гниющие детские качели, тухлый бассейн и покрытая плесенью садовая мебель. И худосочная фигура в зеленом плаще, взламывающая заднюю дверь. Пара легких движений, гулкий щелчок и снова я один, перелетаю вниз, надеясь заглянуть в окно кухни, но оно покрыто таким слоем грязи и мушиного дерьма, что я с трудом могу различить легкое шевеление по полкам, рядом с плитой, под раковиной. Похоже незнакомец что-то ищет, он действует оперативно, но без нервной спешки, отлично зная свое дело. Прошел в спальню, вышел, запер дверь и улыбнулся мне на выходе. У него загорелое лицо и большие зеркальные очки. А на следующий день мои перья опалились. Я как-раз подслушивал, как фрау Фишман обсуждала с полногрудой рыжеволосой соседкой последние сплетни. Они хоть и немки, но все же женщины и их женские слабости к обмену пустой, но эмоционально окрашенной информацией, всегда было очень занимательно слушать. Тем более они обсуждали отвратительного соседа, отравившегося химикатами на работе. У него протек баллон и боров вдохнул всю ту прелесть, что предназначалась его заклятым врагам. Туша в больнице, капельница и перепутанный раствор. Однако травящей себя пережженой едой и бухлом туше, самой состоящей из разнообразного дерьма, этого оказалось мало. Он нахамил медсестре, вытер кровавую рвоту белоснежной салфеткой и требовал отпустить его домой, ссылаясь на права человека. Если бы он был человеком... И в этот момент дом борова взорвался. Резкая вспышка света, обжигающая волна жара и горящего мусора, грохот и треск, запах гари и пепла. Меня даже подбросило. После пожарная бригада будет говорить, что произошла утечка газа и случайное замыкание в проводах холодильника привело к взрыву. Хозяину повезло, что он и так в больнице, иначе бы все равно туда попал, только пятью этажами ниже, в морг. Несчастный случай, старая бытовая техника, давно нуждавшаяся в утилизации. А у меня не выходил из головы человек в очках и исчезнувший зеленый грузовик. Знаете что меня всегда забавляло? Это то, как люди пытаются быть не теми, кто они есть на самом деле. Они отчаянно подавляют свою животную стихийную природу, приписывая ей только самые темные свои качества, которыми животное не может даже в теории обладать. И чем больше ты ее подавляешь, тем страшнее она вырывается наружу. Как взорвавшийся гнойник, как извергающийся вулкан. А еще очень смешно, что при всем разнообразии человеческой фантазии, направленной на возможность уничтожения себе подобных, некоторые, даже самые неглупые люди, при попытке убрать мешающего им человека, ведут себя как полные профаны. Когда ты можешь купить нормальный пистолет, подождав лишь две недели, ты идешь в соседский супермаркет за "ингредиентами" и делаешь ничтожный в своей мощи самопал. Лишь потому, что твои убеждения не позволяют взять в руки настоящее оружие. Ты поворачиваешь ручки на плите, наполняя комнату газом, совершенно не думая об случайной искре поломанной техники. Ты меняешь желтоватый физраствор на желтовато-белый, просто загоняя в жертву большее количество витаминов. В забегаловке, рядом со страховой компанией ты подливаешь антифриз в пиво, вместо того, чтобы дать сотню евро чернокожим парням в подворотне, чьи пушки выпирают из штанов как еще один член. Ты отчаянно хочешь убить человека, но не хочешь делать это легким способом, ты просто не можешь, ведь ты пацифист. Ты ненавидишь его и миллионы таких же, но не можешь обидеть живое существо. Ты поклялся защищать животных, ты поливаешь шубы краской, ты кидаешься на девушек в коже, но не знаешь, что делать после. Жалко и недостойно. Именно так и вели себя эти ребята в зеленых плащах, на зеленом фургоне преследуя борова. Я не знаю зачем им смерть этой мерзкой скотины, ведь по сути он был столь отвратной свиньей, что это его они должны были защищать. Хотя я начал догадываться о том, что Уве был не так прост, как кажется. Спустя череду этих "странных" несчастий, обрушившихся на его тушу, он стал пропадать в доме одной старой фрау, живущей в ветхом коттедже на другой стороне города. Старая цыганка, потомок выживших в концлагерях "недолюдей", всегда смотрела в свой хрустальный шар, когда боров разваливался в кресле напротив. Она закатывала глаза, бормотала себе под нос и тряслась мелкой дрожью, даже не обращая внимание вновь выпускающего вязкие газы Уве, что говорило о крайней степени транса. Я не слышал, о чем они говорили, но боров был суров, его жирную рожу избороздили складки недовольства, а после он разошелся смехом прямо в лицо ничего не выражающей цыганки. Боров был у нее еще ни раз, и однажды, идя в номер ночлежки, он заглянул на Лауфманштрассе, самый фешенебельный район, полный неоновых вывесок, дорогих витрин и красивых людей. Он вальяжно вплыл грудой теплого сала в бутик двух известных геев и я его увидел вновь спустя полчаса. В блестящей на солнце, мягчайшей белоснежной шубке из детенышей нерп. Их еще называют бельками, и чтобы обтянуть тушу борова среди них пришлось провести настоящий геноцид. Если бы я знал, чем все закончится, то я бы припас тот кулек попкорна, что нашел за кинотеатром до конца этого представления. Я уже говорил, что меня всегда привлекала теория о том, как взмах легчайших крылышек может вызвать ураган на другом конце земного шара. Это поэтично, это эстетично и завораживающе. Только вот в жизни данный закон выливается в совсем нелицеприятные вещи. Чтобы вы сделали, если бы вдруг узнали, что ваше пристрастие к квашеной и тушеной капусте, приводило к смерти одного маленького нерпенка на далеком севере? Уве-боров для себя ответил на этот вопрос с полной самоотдачей и всяческим отсутствием человечности. Купив на все деньги со страховки дома обтягивающую тушу шубу из несчастных жертв своего метеоризма, гадко хихикая и поглаживая ее на жирных сиськах четвертого размера, он отправился в экзотическое для себя место, сулящее горе многим ластоногим матерям - ресторан мексиканской кухни. Там, запихивая в рот очередное тако, облизывая острый соус, капающий на белоснежную шубу как кровь ее бывших носителей, боров встретился лицом к лицу со своими преследователями. Он ржал им в лицо, выплевывая куски пережеванной пищи на зеленые плащи, активно жестикулировал и смотрел с таким презрением, каким не удостаивал даже нас. Увы, но "зеленые" в этой ситуации проиграли. Они отчаянно хотели спасти бедных животных, которых судьба выбрала нерпами отпущения в своей жестокой шутке, их занесли к "красную книгу" только благодаря чрезмерному выделению газов этой жирной немецкой туши, какой позор. Я не знаю, сколько времени "зеленые" потратили на выявление этой аномалии, но еще больше они потеряли, когда не смогли убить его сразу. Трудно быть выше чего-то, трудно, когда твои высокие принципы попросту тебе мешают, но ты выше того, чтобы предать свои убеждения. Печально, когда рука, сжимающая все же купленный пистолет, предательски дрожит. И очень смешно, когда огромную маслянистую тушу, завернутую в шкуру убитого животного, как племя пещерных людей, слепленных воедино, громогласно попердывая, несется в общественный туалет на противоположной стороне улицы, зажимая рукой вырывающийся кровавый понос, сбивает грузовик с дешевыми баварскими сосисками. Люди вокруг словно устроили флешмоб по изображению полотна Мунка, лица парней в зеленых плащах вытянулись, выражая спектр эмоций от ужаса и отвращения, до ликования и облегчения, а протекторы многотонного грузовика рисуют длинную красную линию жизни для бельков нерп на асфальте. И никаких опарышей, лишь непереносимость чили, серое мясо и слой желтого, как солнышко, жира.