Я искушаю тебя. Я краснею. Невыносимо. —ANNE CARSON; STANZAS, SEXES, SEDUCTIONS.
Чтобы найти её, нужно не так много. Никаких смс или приложений для слежки. Просто услуга от друга; детали о перелёте, упавшие на правильный стол в правильное время. Поднятые, переданные дальше. Деймон получает информацию в коричневой папке. Он рассеянно проводит подушечкой пальца по печати, глядя на своё имя, написанное на лицевой стороне. Его имя, растянутое, как паук; нечто со стальным наконечником, нацарапанное острыми гранями. Деймон убирает его, чтобы не видеть. Внутри лист бумаги с другим именем — напечатанным аккуратно и чопорно. Он позволяет своему взгляду задержаться на линии первой буквы и подумать об изгибе её шеи (молочно-белой в мрачной арендованной комнате, кожа, ещё не отмеченная его зубами). Он игнорирует слюну, образующуюся во рту. Он читает. У него уходит минута, чтобы достать телефон из кармана, и забронировать рейс.***
Он видел её два года назад (в живую, не по телефону) на барбекю, устроенном в честь Дня Рождения его брата. Она была одета в белый шёлк, и он подумал о ней как о жене. Он сказал ей это, когда шла по саду к нему. Рейнира сузила глаза. — Жена? — Это платье, — сказал он и сделал ленивый жест рукой, — заставляет меня думать о свадьбе. — И за кого мне выходить замуж, дядя? Деймон улыбнулся, наблюдая за трепетом её ресниц. За упрямой челюстью (всегда упрямой, навечно упрямой) даже в игре. Он склонил голову, чтобы рассмотреть её лучше. Летний румянец, пойманный на её щеках, розовый кончик носа. Он задумался, будет ли обожжённая кожа горячей, если провести по ней языком. Этого он ей не сказал.***
Она договорилась с ним встретиться позже. Она не пришла. Он сидел за маленьким столиком в кафе и поджёг сигарету, глядя на обеденную пробку возле тротуара. Телефонный звонок раздался, когда бумажный фильтр наполовину сгорел в его пальцах. Её голос звучал мелко. — Деймон? — Принцесса, — произнес он остро, крошечный язвительный зверь свился внизу его горла. — Или теперь называть тебя миссис Коль? — Не будь жестоким. Он выпустил дым сквозь зубы, обрамив их тонкой улыбкой. — Я пытаюсь. Ты же знаешь, — улыбка натянулась и исчезла. — Как я понимаю, ты не придёшь. — Нет. Она не извинилась, и он бы этого не хотел. Он закрыл пачку сигарет, потом убрал её обратно в карман. Коснулся мимолетно тыльной стороной руки глаза, прежде чем убрать руку и моргнуть, давая глазам приспособиться от сине-чёрного к безвкусным оттенкам жалкого мира вокруг него. — Рейнира, я... Но она заставила его замолчать своим дыханием (мелодия в виде её вдоха попала ему в ухо, как инфекция), и оно звучало похожим на улыбку. — Ты был добрым, — сказала Рейнира, — на вечеринке. Ты был добрым. Ты был славным.***
В аэропорту он пьёт кофе из кофе-машины и рассматривает свои кожаные ботинки. Вокруг него гудит взлетная полоса и раздаются объявления. Он стряхивает прилипший к мыску левой ноги лист и поправляет часы на своём запястье. Проверяет: через десять минут начнётся посадка. Деймон допивает кофе и наклоняется, чтобы поставить пустой стакан на пол рядом с собой. Линии его костюма натягиваются на теле от этого движения; тонкий прямоугольник мобильного прижимается к груди, как камень. Деймон достаёт его из кармана и небрежно снимает с блокировки. В том, как он листает ленту, нет ничего бездумного. Он старается, чтобы со стороны это выглядело именно так: нейтральное выражение, которое он нацепляет на лицо, лёгкое постукивание большого левого пальца по бедру, пока он открывает переписку. За его ленивым взглядом — слабый тлеющий блеск. (Растёт, рычит.)***
Рейнира прислала ему фото за час до барбекю. Она была на кровати в белом платье, в котором он увидел её, когда она шла к нему по саду. На экране были только её бедра, край нежно-розового белья. Когда он пришёл, она была той, кто встретил его на входе, кто взял вино из его рук и поцеловал в щеку. Он чувствовал липкий блеск на её губах, который остался на его коже, когда она отстранилась, и он наблюдал, как она скрылась в коридоре. С бутылкой меж пальцев. Белый шелк её платья был слегка помят его рукой, которую он положил ей на бедро. Через мгновение Деймон пошёл за ней следом на пустую кухню. За окном зелень травы жалась к стеклу. Французские двери были наполовину открыты, и голоса с улицы доносились по черепице и столешницам. Он стоял с одной стороны огромного, мраморного стола, пока Рейнира двигалась с другой его стороны. Она поднялась на цыпочки, чтобы достать стакан. На мраморе его кулаки сжались. (Костяшки его пальцев на правой руке ещё не зажили после бизнес сделки, которая пошла не по плану. Кованное золотом кольцо было на его левом мизинце, на остальных пальцах были только шрамы.) Он поднял взгляд, чтобы увидеть, как она разглядывала его ногти, прижимающиеся к камню. — Напряжён, дядя? Деймон не ответил на её легкий, дразнящий тон. Пока нет. — Устал, — сказал он. — Раздражён. — Раздражён, — повторила она. Её глаза блестели. — Мне так и показалось. Он взял стакан, который она предложила; а после вжался большим пальцем в её запястье. Её пульс был солёно-горячим там, где вино было холодным. Деймон ничего не сказал, и Рейнира тоже только дышала. Эти крохотные, мелкие вдохи перед грациозным погружением во тьму, в воду. Он держал её взгляд так же, как он держал её запястье. (Он бы не позволил ей утонуть. Но он бы и не позволил ей выплыть.)***
Он приземляется в городе таком холодном, что его лёгкие как стекло царапают рёбра. То, что облаком выходит из них, цедится сквозь его зубы. Характерная черта, сигарета; салон нанятой машины безукоризненный, небольшая подачка от мира. Вокруг него простирается земля, пустая и безымянная. Белоснежно-белая. Он думает о бумаге, которая привела его сюда, об имени, выбитом на ней как булавка на карте.***
Визерис оказался прикован к постели за неделю до своего Дня Рождения. Его редкие волосы липли к его черепу, а его жена — к нему. Алисента покинула комнату без слов, когда зашёл Деймон. (Слова между ними были редкими; когда яд введён однажды, он может только распространяться). Он положил руку брату на плечо и слегка сжал. Это было едва касание, призрачное, — но всё же его брат скривился. — Сегодня не очень? — Не очень, — согласился Визерис мягко и добродушно. — Доктор только что ушёл. — И? Визерис пару раз моргнул и попытался улыбнуться. — Атрофия, вот что он сказал. — Улыбка дернулась и стала шире. — Рейнира спросила, придёт ли он в чумной маске в следующий раз, чтобы анахромизм был хотя бы частично оправдан. Деймон рассмеялся — короткий, хриплый и шокированный звук. — Так ему. — О, да. Да. Между ними воцарилась тишина, неподвижная, перегретая. Складки на одеяле и наполовину раскрытые шторы; край фотографии в рамке на подоконнике. Их взгляды опустились на фото с разницей в мгновение. С кровати выдох задребезжал от собственного веса. — Они разорвут друг друга на части, когда я умру. Деймон не увёл взгляда от фотографии, от её милых солнечных тонов. — Ты ещё не умер, брат. — У Али есть отец. И мальчики. — На подушках его брат сделал попытку сесть. — И Рейнира... — У Рейниры есть я, — сказал Деймон. — У Рейниры всегда буду я.***
(Возможно, он поторопился и перебил. Возможно, он услышал "но" вместо "и". Возможно, его брат сказал бы, что Рейнира была в центре этой паутины из заботы и тепла, связей, исходящих от неё, как шерстяные нити в ткацком станке. Возможно, он бы сказал, что Деймон вообще не нужен Рейнире, Рейнире не нужен ни он, ни любой другой мужчина. Возможно, он бы сказал, что работал, изнурительно и упорно, ради этого.)***
Он поджигает ещё одну сигарету и следует за дрожащей точкой спутника. Знак возникает, как язычок пламени в свете заснеженных фар, подсвечивается и гаснет за то короткое время, которое уходит у него на то, чтобы повернуть. Под шинами просоленный асфальт такой же по текстуре и цвету, как небо. Широкая дорога ведёт к забитым переулкам города. Здания возвышаются, как кулаки, как пальцы. Деймон смотрит на свои собственные руки, лежащие на кожаном руле. Шрамы и синяки, небольшое кованное золотом кольцо у самой костяшки. (Воспоминания о своих собственных руках, своих собственных руках на чьём-то теле. Их дихотомия. Ломать кости. Касаться шёлка, кружева и кожи.) Он уводит взгляд. На углу улицы, к которой протянута линия на бумаге в его кармане, он видит её. Голова уклоняется от снега, бледные пальцы хватаются за рукава на скрещенных на груди руках. Она прижимает ткань пальто к своим запястьям. Деймон думает о её сердцебиении в его руке (загнанном, убаюканном) и опускает окно. Снег обрушивается внутрь одновременно с его выдохом. — Рейнира, — говорит он, хотя ему не нужно было говорить. Она уже смотрит на него. Уже переходит дорогу. Тусклый свет фонаря освещает место, где она стояла в ожидании, подчёркивая пустоту, которую она оставила за собой.***
В пустой кухне он удерживал её на месте. Одна его рука была на её запястье, а другая — поднимала белый шёлк её платья, пока тот не насборился на её бедрах. Его пальцы задели нежно-розовое кружево под платьем, самый его край. Он поддел резинку, натянул её и отпустил. Она щёлкнула по коже Рейниры. Та издала звук от этого лёгкого удара, и Деймон сделал это снова. — Подарок? Её рот скользнул по его горлу. — Что? — Ты никогда не носишь розовое, — сказал он. — Ты ненавидишь его. — Я... Деймон опустил губы к мочке её уха. — Значит, подарок, — тон его голоса упал, сцепившись с золотой каплей, висящей на её ухе. — От твоего маленького, влюблённого щенка, — он прикусил украшение, не касаясь её кожи; ухмыльнулся, когда Рейнира сглотнула. — Он попросил тебя надеть их сегодня, Рейнира? Ты тоже прислала ему фото? — Мне не нужно было, — сказала она, и в этом была жестокость: острая и едкая. — Я покажу ему позже. Он может снять их своими зубами. Деймон расправил кружевной край кончиком пальца. — Чтобы попрактиковаться перед ошейником, который он никогда тебе не даст? — Улыбка нарисовалась сама собой (плетевидная, разгорячённая) на его губах напротив её кожи. — Ты милая, Рейнира. Настолько же милая, насколько одинокая. Тогда она его ударила. Позволила вернуться в сад с кровью на его зубах.***
У Рейниры есть я, сказал он своему брату. У Рейниры всегда буду я. Его брат умер. Дом грозился разорваться; подозрение расплывалось, как зверь, который живёт под половицами и сгребает кишки своими когтями. Его брат умер, и его семья собралась и встала, чтобы разорвать друг друга на куски. Только Рейнира не осталась, чтобы это увидеть. Она сбежала от разборок, от семьи. (Она не сбежала. Она устала от этого. Она устала и ушла. Расправила крылья и улетела.) Деймон остался. Он был слишком труслив, чтобы последовать за ней. (Нет. Слишком плотояден. Он бы не покинул пиршество, если что-то ещё оставалось. Плоть, которую можно вкусить, кости, которые можно перемолоть зубами.) Но... У Рейниры есть я, сказал он своему брату и не лукавил. Поэтому он остался. На месяцы, годы. Он остался и он сидел за столом с женой своего брата, с его мальчиками. Он остался и наблюдал, как под ногтями Алисенты скапливалась кровь. Он остался и выслушал, как зачитали волю его брата (слова его брата, ценность его брата), как ею распорядились и выбросили. Он остался и повторял у себя в голове: у Рейниры всегда буду я.***
Её квартира создаёт ощущение чего-то недавно арендованного. Бумаги в почтовой папке говорят ему, что аренда началась шесть месяцев назад; но Деймон чувствует запах свежей краски, видит, что та ещё не успела облупиться. Картонная коробка стоит на кухонном подоконнике, письма прежнего жильца стопкой лежат на узком столике возле двери. — Я всё хочу отправить их обратно, — говорит Рейнира, когда он продолжает рассматривать. — И почему-то никак этого не сделаю. Деймон развязывает свой шерстяной шарф. — Вижу. — Выпьешь? — Да, пожалуйста. Она делает небрежный жест рукой в сторону того, что подразумевает собой гостиную, и исчезает где-то в коридоре. Он думает о белом платье, о бутылке вина меж её пальцев. (Шёлк, кружево и кожа. Касаться, рвать.) Он отворачивается. Комната, куда он входит, холодная и недвижимая, безымянная, как и те места, которые он проезжал, пока ехал сюда. Кожа на дереве, голые и начищенные поверхности разбитые страшным скатанным черно-зеленым ковром. Деймон разворачивает его край мыском, будто изучает его (это тонкое шитье, все его запутанные чудеса), прежде чем разгладить его снова. Когда он поднимает взгляд, то Рейнира уже стоит в дверях, опираясь рукой о косяк. — Виски, — произносит она и дёргает бутылку, которую расслабленно удерживает у бедра. — У меня ничего другого нет. На его согласный жест Рейнира делает шаг на ковёр. Деймон берёт бутылку из её рук и разливает виски в протянутые ею стаканы из разных наборов. Они чокаются и поднимают стаканы к губам. Он удерживает её взгляд, когда пьёт. Первый глоток щипет язык, как соль, как кровь. Безмолвно он глотает.***
Он видел их вместе, когда вечеринка закончилась. Его брат ушёл спать, мусорные чёрные мешки вынесли из-под кухонной раковины. В них были пустые бутылки, выброшенные поздравительные растяжки, остатки торта. Рёбрышки и ножки с оставшимся на них мясом. Не успевшие уйти гости убирались снаружи; Рейнира и этот мальчишка Коль не подумали (не стали утруждаться) закрыть дверь. Её глаза лениво-стеклянные от наслаждения. Губы мягкие, искусанные и приоткрытые. Деймон поймал её взгляд в зеркале и ощутил вкус крови, которую она пустила на его губах своей рукой. Кровь осталась на его зубах и его языке. Она осталась солёно-горячей, не смотря на холод от вина, которым он её запил. (Он бы не выплюнул. Он бы не позвонил ей отвернуться.) В зеркале отражалось что-то искаженное и примитивное. Нега в её глазах разгоралась, горела холодом. (Слабое тепло её отца ещё грело руки её дяди, а её собственные ладони утопали в чужом огне.) Стыдливая и мягкая она вздрогнула, когда кончила. Содрогнувшись, она назвала имя, которое заставило мальчишку позади неё замереть.***
Визерис упал. Перед мусорными мешками, перед открытой дверью и перед целым миром из задумчивой боли в глазах его дочери. Между подарками и речами он опустился на колени на тротуарной плитке и не вставал. Просто лежал там, как некогда переливающийся жук, перевёрнутый на спину. Руки, которые тянулись, чтобы помочь ему, были отвергнуты. Деймон наблюдал за ними всеми, за тем, как они отступили в сторону, как волки на поминках. Жена его брата, дети его брата. Мужчины, которых Визерис называл друзьями. Они выглядели выжидающими, голодными. Его брат встал сначала на одно колено, потом на оба. Покачнулся, упал и снова попытался встать. Он полз; бескрылый, слабый. Они все стояли и ждали. (Волки и змеи, стиснутые вместе в змеиной яме, сделанной из цветов радости: красного, голубого, зелёного.) Только Деймон сделал шаг вперёд. Он положил руку на плечо брату, слегка сжал. Это было едва касание, призрачное, — но всё же его брат скривился. — Давай.***
Рейнира изучает его, пока они пьют. Она умеет заставлять его чувствовать себя пригвожденным к стеклу образцом в музейной коллекции. (Пригвожденным, поиметым — его крылья оборваны и проколоты иголками, работа его внутренностей просвечена сквозь кожу.) У неё одной есть эта способность, и годы её только заострили. Как бы то ни было, он никогда не извивается. — Что он сделал? От его вопроса она моргает. — Кто? — Кристон. Когда ты сказала моё имя. — А ты остался, чтобы услышать это, да? В её глазах нечто огромное и затенённое, как море. (Поток в нём волнуется, фиолетовый и синий; давний синяк, ещё не забытый.) Рейнира убирает волосы с лица и заправляет их за ухо. Линии её горла напрягаются, когда она поворачивает голову взглянуть на темноту за окном. Деймон остро улыбается. — Ты назвала меня добрым. Ты назвала меня славным. Она недвижимо смотрит в окно. — Ты таким был. Для моего отца. — А для тебя? — Ты был щедрым. Ты не убил его. Деймон ощущает, как смех прорывается сквозь улыбку. — Нет. Ты сделала это за меня. — Он подаётся вперёд на диване, перехватывая поудобнее стакан. — Ты убила его именем, Рейнира. Моим именем. — Дядя... — Нет, — говорит он. — Не этим. Он поднимается. На освободившимся на диване месте Рейнира лениво вытягивает ноги. Расправляет босую ступню. Свет из полузакрытого окна падает на её голень, брызги луны теневыми пятнами по коже. Он думает о том, как сомкнуть руку на её щиколотке, и кусает губу.***
(На диване, глядя на то, как он ходит и обхватывает зубами свою губу, Рейнира думает о том же. О его руках, его рте. О его силе, с который он разрывает её на части. Он говорит, что привёз ей что-то, и уходит, чтобы это принести. Он не ждёт её кивка, и она не хочет, чтобы он ждал. Он существует без её разрешения, как и она — без его. Они берут друг у друга, и они отдают. Это круг, который вращается как орбита чужеродного солнца. Его центр — нечто чёрное и голодное. Почти жестокое в своём желании. Сегодня Рейнира хочет, чтобы он брал. И она отдаст. Всё — абсолютно всё.)***
— Совсем не помялись. Он говорит это, и она поворачивает голову с осторожным безразличием. Ищет его, смотрит на него. На вспышку цвета в его руках. Его голос звучит мягко от восторга. Это отражает темноту за окном, звезды и маленькие огни города, вплетенные в эту темноту. Она переводит взгляд с его руки на его лицо и обратно. — Где ты их достал? — Я привёз их с собой. Из дома. Для тебя. Меж её бровями формируется линия. — Ты вёз с собой цветы всю дорогу? Он не отвечает ей. Ему и не нужно. Там, где она, холодно; мороз крепчает с каждым днём, который испускает дыхание на рассвете. В его руке лето — мазок нежно-розового, протянутый как подарок. — Ну, — говорит Деймон теперь, — тебе они нужны? Неумолимо, её рот наполняется слюной. Он слышит, как она сглатывает. — Да. — Да? Она вскидывает взгляд на него, когда он переспрашивает, поджимает ногу под себя. Медленно поднимается сначала на одно колено, потом на оба. Диванные подушки прогибаются под её весом; её позвоночник болит, будто через её грудь продета нить. Нить, которую он поймал своими пальцами, и туго натягивает. — Пожалуйста. Мне они нужны. — Хм-м. От вибрации этого звука нить дрожит. Деймон ничего не говорит, и она только дышит. (Эти крохотные, мелкие вдохи перед грациозным погружением во тьму, в воду.) Её ладони упираются в диван, вглубь. На руках и на коленях, словно она поползет к нему, попроси он об этом. (Ему не нужно просить.) — Пожалуйста, — говорит она. — Пожалуйста, Деймон. В его глазах что-то чёрное и голодное. Почти жестокое в своём желании. Он опускает нежно-розовые розы на уровень её лица, и она смотрит на него сквозь ресницы. (Пригвождённая, поиметая — так же, как и он.) Лепестки трепещут от её дыхания, колеблются, как пульс, который вязко стучит в его горле. — Тогда подойди и возьми их. Она открывает рот, чтобы заговорить, и он опускает палец ей на язык. Скользит им, позволяя ей сглотнуть, не вынимая его.***
Чтобы найти её, нужно не так много. Никаких смс или приложений для слежки. Не так много; друг, услуга. Он мог бы найти её ещё несколько месяцев назад. (Он никогда её не терял. Его палец мог бы оказаться у неё во рту прошлой зимой.) Он мог бы найти её после того, как была прочитана воля её отца, а ногти его вдовы были месивом и кровью. Он мог бы найти её раньше этого (он хотел, годы без неё были страшными, невыносимыми), но у не было ничего, что бы он мог ей дать. У Рейниры есть я, сказал он своему брату, и это было правдой. Он у неё был. Но у неё были и другие. (Волки и змеи, стиснутые вместе в змеиной яме, сделанной из цветов скорби: чёрного, зелёного.) Другие были перестреляны за годы, пока её не было. (Он это видел, он это сделал.) Одно за одним, дела расставлены по полкам, как и хотел его брат; его единственная наследница унаследует всё. Бизнес, империю. Весь огонь и кровь, повязанные с ними. (Что это значило для Деймона? Он уже давно привык к сбитым кровавым кулакам вместо рук, вместо сердца.) Он забронировал рейс в день похорон вдовы этими же руками, его большой палец посиневший и быстрый на экране телефона. Забронировал рейс, чтобы вернуть домой свою племянницу. (Эти годы без неё были страшными, невыносимыми; она —призрак за этим же экраном, из плоти и крови, его вечная королева.)***
Когда он толкается внутри неё, между ними покой. Тишина, которая растягивается и растягивается, пока, наконец, не ломается. Клубы дыхания, стон, который вырывается из её горла, как мёд. Деймон даёт этому сформироваться: этому хрупкому, влажному звуку. Даёт сформироваться, пока она не начинает умолять, и тогда он двигается. (Во тьму, в воду.) Её локти сгибаются, потом — её колени. Твёрдые линии его груди касаются её лопаток; он ощущает очертания её костей, подёргивающихся, как стрекозы под её кожей. Его рот находит её ухо, его рука прижимает её щёку к мягкому хлопку простыни. Он отстраняется, и она протестует. — Деймон. Его зубы на её мочке уха, когда её голос срывается на скулёж. Когда его имя слетает с её языка, солёно-горячее и тёмное. На третий раз он толкается бедрами вперёд. Вплотную. Его ладони скользят под её живот, и он улыбается от звука, который она издаёт, когда он задевает кончиками пальцев её клитор. Вокруг него она сжимается. Он шепчет, что она как шёлк, как бархат. Что она может дрожать, но не кончать. (Пока нет.)***
Он видел её два месяца назад (по телефону, не в живую) в спальне её недавно арендованной квартиры. Она была в белом платье, которое носила на барбекю. Сняла его, пока он смотрел. На экране были только её бедра, край нежно-розового кружева. — Рейнира. Это имя, откуда-то из глубины его глотки. Он пробормотал его как предупреждение, даже когда голос сбился, и поджигая каждый волосок на затылке как фитиль на пороховой бочке. Рейнира опустила руку в трусики и повернула пальцы с небольшим мокрым звуком. В его груди по крови прошёлся огонь, когда она подняла их (влажные, блядски влажные), чтобы показать ему. — Рейнира, — произнёс он побежденный. — Возвращайся домой. Она покачала головой, мышцы на её животе напряглись. — Ещё нет, — сказала она с придыханием, сводя с ума. — Я не могу, дядя. Ещё нет. (Когда они будут мертвы, услышал он. Когда они все будут, блядь, мертвы.) — Ещё нет, — прошептал он, а после нашёл колючку в своём горле, обтесал свой голос как тонкую плеть, заострил. — Сними их. Покажи мне. Он удерживал её взгляд, когда она открыла рот и запустила туда пальцы. Он удерживал её взгляд так же, как она удерживала его: с голодом, с мольбой о выстреле. Он хотел, чтобы её пальцы оказались у него во рту. Хотел, чтобы её вкус был размазан как кровь по его зубам.***
Где-то в раскинувшейся темноте зарождается новый день. Серый полумрак окон, морозные узоры на стекле. В его руках лето — мазок нежно-розового, тепло её тела под ним как подарок. — Давай, — дышит он теперь. — Для меня, принцесса. Для меня. Он прижимает её к своей персиково-липкой коже, когда она содрогается. Его губы ещё блестят от неё; соль и мёд. Она, должно быть, ощущает этот вкус, когда поворачивает голову, чтобы встретить его поцелуй. Когда она открывает рот, она проглатывает его полностью. Звук, который он издаёт, стон облегчения в виде её имени, придушенный, сладкий. Завтра Деймон сядет в самолёт, чтобы вернуться домой, — и она тоже.