Наука любви

***

Жизнь в замке разительно отличается от всего привычного Саре, и дело тут не только в том, что – кто – она теперь есть. Хотя, конечно, всë это так странно: просыпаться после заката и вовсе не видеть солнца (иногда она по нему скучает), и не нуждаться в пище, и пить кровь… Так неестественно и жутко, но Сара куда чаще удивляется, чем боится. Почему-то именно сейчас она чувствует себя как никогда правильно – и как никогда правильной… но как же всë-таки непривычно! Непривычно – не чувствовать постоянную едкую вонь чеснока и не ощущать на себе сальных взглядов, и не видеть прутьев не золотой даже клетки прямо перед глазами. Сара не покидает замок, но она свободна, как никогда. Сара проводит дни в долгожданной праздности, почти всегда предоставленная самой себе: граф после бала погрязает в загадочных своих делах, и она видит его только мельком по вечерам. От одиночества она, впрочем, не страдает. Магда всë так же мила и с ней всë так же приятно поболтать о пустяках, а Альфред – пусть и говорить с Сарой ему явно неловко – смущенно делится с ней своими рассуждениями о вампиризме. Графский сын, Герберт, тоже возможно мог бы оказаться интересным собеседником, но беседовать с ним неловко уже Саре: статус возлюбленной его отца словно создает между ними непреодолимую стену вежливого взаимного игнорирования. Сара быстро привыкает к новой жизни (пусть это и не жизнь вовсе), чувствует себя всë увереннее в темных замковых коридорах и заводит новые привычки и ритуалы – и один из них становится для неë особенным. Предутренние часы она проводит теперь в библиотеке – по… нескольким причинам. Чтение, на самом деле, не последняя; когда-то она с радостью училась в школе, но на постоялом дворе отца книг почти не водилось – и теперь она с удивлением открыла в себе страсть к чтению и способность проводить за книгами дни – ночи, конечно ночи – напролëт, потеряв счет времени. И всë-таки в библиотеку она приходит не только за этим. Всë просто: там, в сухом сумраке, среди пыльных фолиантов и безымянных рукописей, иногда проводит утра граф фон Кролок. Впервые прервав так его одиночество, Сара, помнится, перепугалась: граф еще внушал ей опасение, и оставаться с ним наедине было откровенно боязно. Граф, однако, был старомодно любезен и мил, когда приглашал еë составить ему компанию, и рассказывал ей о книгах так увлеченно, что Сара совсем успокоилась – и теперь сама искала его общества. Она с трудом отворяет тяжелые двери, и проскальзывает в библиотеку. Тишина опускается на плечи тяжелым шлейфом, когда она идет привычной дорогой между высоких книжных шкафов, скользя пальцами по корешкам и рассеянно просматривая названия. История, политика, естественные науки – видимо, не сегодня. Тогда – философия? Романы? Биографии? Тоже нет. И где его, скажите на милость, искать?.. Сара уже почти решает, что сегодня удача ей не улыбнется, когда обострившийся слух улавливает шелест страниц, и – действительно! Граф фон Кролок обнаруживается у дальней стены библиотеки, там, где полки заставлены рассыпающимися от прикосновений книгами на древних языках, которые Сара обычно и трогать боится. Он стоит недвижимо, увлеченный чтением – на лице застыло выражение сдержанного интереса, когтистые пальцы быстро скользят по выцветшим строчкам – и, Сара готова поклясться, действительно еë не замечает. Она озорно улыбается, обрадованная вспыхнувшей в голове идеей, и, в два легких шага оказавшись у графа прямо за спиной, приподнимается на цыпочки и закрывает ему глаза ладонями. Граф – да неужели он правда еë не заметил?! – вздрагивает, и Сара смеëтся: – Угадайте, кто! – Mein Schatz, в этом замке, кажется, только одна женщина, которая может вести себя со мной столь фривольно, – граф, видно, пытается быть серьезным, но Сара слишком хорошо слышит в его голосе веселье. – Ну вот, какой вы скучный, – она притворно ворчит, роняя руки ему на плечи в подобии объятья. – Я предпочитаю называть это "рассудительный" и не считать недостатком. Граф оборачивается и обнимает еë по-настоящему, осторожно прижимая к себе за талию – будто до сих пор боится сломать. Сара роняет голову ему на грудь; он холодный, мертвенно холодный, но и она теперь такая же. Она лениво ведет пальцами по руке, в которой граф всë еще сжимает книгу, и задерживается на обложке: – Что вы читали? – М? – графу, кажется, требуется пара секунд, чтобы сосредоточиться. – А, это Овидий, "Ars amatoria". Хотел освежить в памяти некоторые строки… О, Сара даже не сомневалась, что он окажется из тех, кто заучивает наизусть что-то заумно-античное просто из удовольствия. Она поднимает голову и хмурится: – Если вы думаете что мне что-то сказало название… Граф в удивлении вскидывает брови: – Вы не читали Овидия? – Только о нëм. Помните, я дочка трактирщика из маленькой деревеньки. – А школа?.. – Я ходила в школу для девочек в деревеньке ненамного больше нашей, – Сара не может сдержать улыбки, наблюдая за тенью смущенной растерянности на красивом лице графа. – Если я вас смутил, – Сара не дает ему договорить: – Ой, оставьте. Если вас так волнует моë образование, почему бы вам не почитать мне эти стихи и не перевести их? – Сара выворачивается из объятий, чтобы лучше видеть лицо графа, когда тот растерянно хмурится и приоткрывает рот, подыскивая, видимо, слова. – Я вовсе не хотел задеть вас словами об образовании, Schatz, клянусь. – А я и не задета, – Сара кокетливо улыбается. – Просто вы так забавно смущаетесь, что я иногда не могу удержаться от того, чтобы вас подразнить! К тому же, – она отнимает у графа книгу и машет ей перед его лицом. – Я бы правда была очень рада, если бы вы мне почитали. Графа не приходится долго уговаривать. Когда он, элегантно расправив складки плаща, опускается в одно из кресел у высокого узкого окна, Саре логично сесть напротив – но ей всë еще весело, а граф всë еще явно смущен – и она легко, будто бы так и надо, устраивается у него на коленях. – Итак? – она, изображая примерную ученицу, складывает руки на коленях и склоняет голову набок. Граф – очередная победа! – тихо смеется: – А вы умеете создать атмосферу. Итак… Латынь – красивая; так похожая на румынский, но в то же время совсем другая. Саре кажется, она спит и видит сон; это ведь во снах так бывает часто: слышишь речь на родном языке, а разобрать не выходит. Граф читает тоже – красиво, удивительно выразительно. Сара прислоняется головой к его груди, прикрывает глаза, и просто слушает, как в его голосе сменяют друг друга ироничная назидательнгсть и внезапно тоскливая серьезность, и так не свойственная ему мечтательность… И что-то еще, словно не связанное со смыслом стихов, и пронизывающее их все, сшивающее золотой нитью. Что-то… Тепло? Или?.. Сара приоткрывает глаза, чтобы встретиться взглядом с графом. Он на миг умолкает и улыбается ей, осторожно прижимая чуть крепче к себе; улыбается так, что нужное слово находится сразу – и Сара не может не улыбнуться в ответ. Граф читает дальше – и теперь она вслушивается, не закрывая глаз. – Sit procul omne nefas; ut ameris, amabilis esto: Quod tibi non facies solave forma dabit: Sis licet antiquo Nireus adamatus Homero, Naiadumque tener crimine raptus Hylas, Ut dominam teneas, nec te mirere relictum, Ingenii dotes corporis adde bonis… – Подождите, – Сара, выпрямившись, накрывает губы графа кончиками пальцев – и он умолкает. – Вы так меня совсем усыпите! Не пора ли уже что-нибудь перевести? Граф не сразу дает ей убрать руку; перехватывает запястье и осыпает пальцы легкими быстрыми поцелуями, прежде чем согласно склонить голову: – Вы правы, Schatz, я увлëкся. Mea culpa¹, – он прерывается ненадолго, устремляя взгляд в книгу. – Итак, говоря об этом отрывке… – Только не в стихах! Просто расскажите мне, о чем это. – Ваши желания для меня – закон. Это начало второй книги "Науки любви", и если первая должна была научить мужчину привлечь внимание женщины, то эта рассказывает о том, как удержать еë рядом с собой. – Граф откладывает книгу и, будто в подтверждение своих слов, обнимает Сару двумя руками и устраивает подбородок у нее на макушке. – В этом отрывке Овидий говорит, что для того, чтобы заслужить любовь своей госпожи, мало одной только красоты – нужен еще и ум. Он приводит примеры из истории и античных мифов… Но о них, думаю, в другой раз. Так, а дальше… Сара ждет, что он снова возьмет книгу – но граф о ней словно не вспоминает: – Forma bonum fragile est, quantumque accedit ad annos Fit minor, et spatio carpitur ipsa suo. Nec violae semper nec hiantia lilia florent, Et riget amissa spina relicta rosa. Et tibi iam venient cani, formose, capilli, Iam venient rugae, quae tibi corpus arent… – Здесь же он говорит, что красота – ненадежна, и исчезает с годами. Он сравнивает еë с увядающим цветком, и прочит красивым юношам седину и морщины, – граф усмехается. – Жестоко. Сара изворачивается в его руках так, чтобы взглянуть в лицо; граф улыбается – но до странного печально, и в улыбке этой есть что-то, что она хочет понять – но пока совершенно не может. – Жестоко или нет, но уж не вам беспокоиться о седине. – Как и о красоте – не мне. Сара удивленно вскидывает голову; смутная печаль в глазах графа горчит на кончике языка и щемит в груди, и кажется до ужасного неправильной – но она не успевает ничего сказать. Граф читает дальше. – Iam molire animum, qui duret, et adstrue formae: Solus ad extremos permanet ille rogos. Nec levis ingenuas pectus coluisse per artes Cura sit et linguas edidicisse duas. – Здесь суть снова в том, что женщину нужно привлекать не красотой, а умом. Например, Овидий советует знать два языка. Не могу с ним не согласиться, это весьма полезно- – Нет, подождите-ка! – Сара скрещивает на груди руки. – Я верю, что знание языков это полезно, верю, но с чего вы взяли что вы некрасив?.. Граф удивленно поднимает брови, и смотрит на нее слишком уж пристально: – Разве я так сказал? В любом случае, я не могу судить о своей внешности: я не видел своего отражения веками, а Герберт едва ли сможет описать мне мое лицо беспристрастно. Сара закатывает глаза и садится чуть удобнее, так, чтобы оказаться лицом к графу: – А я смогу, как думаете? Граф не отвечает, только откидывается на спинку кресла, и смотрит с насмешливым любопытством. Сара хмурится, настроенная совершенно серьезно; она не может сказать, что видела в своей жизни так уж много красивых людей, но граф определенно был одним из них. Его сын тоже, конечно, но красота Герберта была неестественной, почти пугала – а граф был пародоксально живым, и на него хотелось смотреть, не отводя взгляда. Но как выразить это словами? Она прекрасно умела принимать комплименты, но делать? Впрочем, оказывается, что слова могут быть и не нужны вовсе. Сара склоняется к графу, обняв за шею, и – целует. В лоб, в точеные скулы, в кончик носа, в губы в конце концов – легко и ласково, со всей возможной нежностью, и с… О, нет, слишком серьезное слово. Граф прикрывает глаза, и выражение, застывшее на его лице, Сара не может описать – но в груди от него что-то сводит: – Вы… – О, господи, зачем я это увидел! – полный артистичного отчаяния возглас разбивает хрупкую идиллию. Сара резко оборачивается, и – конечно, Герберт. Стоит, напустив на лицо выражение оскорбленной невинности, нарочитое настолько, что Сара смеется – больше от неожиданности, – и забывает даже смутиться. – Сын, – граф тяжело вздыхает и выпрямляется в кресле, всë еще обнимая Сару за талию. – Альфред, – когда он приветствует юношу, голос его смягчается, а Сара вздрагивает: она умудрилась замершего в тени книжного шкафа Альфреда не заметить вовсе. – Papa, я разумеется не смею вам указывать, – голос Герберта искрится неприкрытым весельем, – но в библиотеке? Серьезно? – Герберт, – граф позволяет Саре повернуться к ним лицом и, обняв ее со спины, устраивает голову на плече; Герберт закатывает глаза, а Альфред смотрит в сторону так, будто интереснее пыльных книг в жизни ничего не видел. – Должен ли я напомнить, что в библиотеке делал ты? Выражения забавнее чем то, что застывает на лице Альфреда, Сара до сих пор и не видела; он, вздрогнув, отступает за спину Герберта, словно пытается спрятаться от насмешливого графского взора. Сара…возможно, не очень понимает, о чем идет речь. Граф улыбается. – Я вовсе не имел цели вас смутить, молодые люди. Но, быть может вы позволите сегодня _нам_ использовать библиотеку не по назначению? Герберт, картинно взмахнув волосами, оборачивается: – Альфред, дорогой, нам здесь сегодня не рады. Приятного… времяпрепровождения, рара. Когда их шаги удаляются и затихают совсем, граф с тихим смехом откидывается на спинку кресла, роняя на себя Сару. Она, приподняв голову, хихикает: – "Времяпрепровождения"? – В котором мой дорогой сын ничего не смыслит. Итак, свет мой, вернемся к Овидию…