Опьянённый

      Гонхак познакомился с Сохо так, как начинаются все студенческие романтические истории: на вечеринке.       Он нашел его на пустующем балконе в самом разгаре тусовки, сразу после того, как кто-то бросился в бассейн прямо в одежде, и ещё кто-то полез на стол танцевать полуголым. Музыка била по барабанным перепонкам, крики будоражили, но как только он вышел на открытое пространство, весь мир, показалось, исчез. Его вырубило так же, как старые телевизоры — с той самой тонюсенькой линией, резонировавшей в его ухе до сих пор.       Незнакомец не обернулся, когда Гонхак подошёл к нему, не признал его присутствия рядом, когда Ким опёрся на угол перил и нагло уставился на него. Он показался Гонхаку потерянным в собственном сознании, безразличным к бренному миру вокруг.       Разговоры казались бесполезными, вероятно, он не хотел, чтобы его беспокоили. Поэтому Гонхак достал из кармана пачку сигарет и, поднеся к своим губам одну, зажёг — это было лучшим решением. Он наслаждался лёгким действием никотина, как наркотика, позволяя себе и дальше рассматривать привлекательную фигуру.       Вдох. Выдох. Наблюдать за ним само по себе было удовольствием.       — Так и будешь смотреть на меня всю ночь? — внезапная реплика заставила его почти подавиться дымом и — неожиданно — через несколько мгновений самодовольно улыбнуться, что, к слову, ярко выражало процент алкоголя в его организме, хоть и не имело ничего общего с его настоящими эмоциями.       — Если позволишь. — ответил Гонхак, вынуждая его наконец повернуть голову.       Он был великолепен.       — Обычно я порицаю такие взгляды в мою сторону. — он прокомментировал, слегка пренебрежительно приподняв брови и тем самым заставив Гонхака понять, что он сам по себе.       Гонхак сглотнул.       — Обычно?       Это заняло некоторое время, но он наконец заставил себя оторваться от перил и подойти к Киму. То, как он двигался, поистине завораживало, Гонхаку даже показалось, что он перестал дышать, прежде чем привлекательный незнакомец оказался рядом с ним.       Между ними был шаг, и взгляд лисьих глаз пал на зажжённую сигарету меж пальцами Гонхака.       — Знаешь… — он продолжил, на дне зрачков промелькнула искорка застенчивости, а лицо его, бывшее вблизи, и вовсе выдавало его с потрохами: в его действиях не было ни капли серьёзности. Он осторожно перехватил сигарету пальцами, — Это ужасно вредно. — и лицо его окрасилось ложным беспокойством с долей хмурости, в момент превратившимся в ухмылку, прежде чем он втянул сигаретный дым полной грудью, глядя при этом прямо в глаза.       И Гонхак с негодованием усмехнулся, не в силах сделать ничего, кроме как принять величественный вид перед собой, побуждающий все те ощущения, о которых он не знал.       — Ты провоцируешь, — обвинил в конечном итоге Гонхак, распрямив плечи и при этом выпятив грудь так, чтобы быть ближе к нему.       — И тебе нравится это. — ответил Сохо, склонив голову набок, чтобы как следует изучить его. Улыбнувшись, томно, с нотками веселья в глазах, он внаглую наслаждался украденной из рук Гонхака сигаретой. И это выглядело безумно красиво. То, как изящно он держал сигарету, лишь немного сжимая пальцами, то, как его пухлые губы смыкались на кончике, прежде чем он делал вдох и прикрывал глаза.       Дурацкая усмешка. Выдох с дрожью в голосе, звучавший мягко и потерянно, наконец растворился в воздухе.       — Глупый.       Его улыбка стала ещё шире, глаза засверкали подобно алмазам, прежде чем он выдохнул, позволив дыму окутать их, а Гонхаку — начать давиться им вперемешку с собственными эмоциями.       — Ты всегда воруешь сигареты у незнакомцев?       — Ворую? О, нет, это плохо. А я хороший. Именно поэтому я спасаю твои лёгкие, подвергая опасности свои, смекаешь? Думаю, это довольно благородно.       Гонхак фыркнул в усмешке, прикусив губу так, будто это была самая смешная вещь из всех услышанных им.       — Я Гонхак.       — Приятно познакомиться. — сорвалось с губ Сохо, прежде чем он уронил сигарету в небрежном жесте и потушил окурок подошвой. И Гонхак сквозь затуманенный никотином и видом одного из самых очаровательных за последние несколько месяцев незнакомцев разум ничего не смог с собой сделать. Именно поэтому эта маленькая бессмысленная вещь показалась ему одной из самых эротичных вещей во всём его бренном существовании… Да. Гонхаку определённо срочно нужно было с кем-нибудь переспать. Нет, не потому, что так сказал чёртов Хванун.       — Так ты не представишься?       — Ты не просил. — он озорно сверкнул глазами, предвещая стать самым захватывающим приключением в жизни Гонхака.       — Как тебя зовут? — Гонхак потакал в надежде наконец узнать.       В моменте, наполненном редким выжидательным напряжением, была заключена вечность — конечно, созданная количеством терпения Гонхака — однако он наконец ответил:       — Сохо. — и выдохнул, позволив телу расслабиться.       И ночь закончилась тем, на чём зиждятся все студенческие романы: грубым сексом в свободной комнате с бонусом в виде прогулки до дома Сохо.       Он позволил Киму поцеловать его уже на пороге, когда солнце выползло из-за горизонта и некоторые люди вышли на работу, проплывая мимо них, как нечто незначительное. Позволил, наверное, зря, потому что Гонхак укусил его за губу, заставив дёрнуться. Позволил, даже при условии, что начал жаловаться на недостаток сна, а потом, сдавшись перед собственным желанием, удобно устроился в его объятиях.       — Просто ты так приятно пахнешь. — он пробормотал протяжно, прежде чем неохотно отстраниться и попрощаться с ним.       Ты так приятно пахнешь.       Эти слова крутились в голове Гонхака всю дорогу к общежитию, вплоть до момента, пока он не оказался в своей постели. Улыбавшийся, возможно, помешанный. И совсем немного влюблённый.       Они начали серию свиданий на той же неделе, раньше, чем Гонхак осознал, что Сохо станет большой и очень значимой частью его жизни.       Сначала это было неочевидно. Хотя, возможно, Гонхак просто не уделял достаточно времени тому, чтобы понять, насколько это… явление было серьёзным. Не то чтобы гиперфиксацией, притом явно далеким от безумия и уж точно не навязчивым. Но оно определённо являлось причудой, коих у Сохо, например, было много.       В первые дни их отношений Гонхак слишком, слишком сильно беспокоился о том, чтобы случайно не затащить его в постель. О том, чтобы он чувствовал себя хорошо, стремился узнать Сохо лучше, понять его —да чёрт возьми, просто быть с ним, чтобы приметить какие-нибудь интересные маленькие особенности.       В конце концов, вкусы есть вкусы. Гонхак никогда не задавал слишком много вопросов на этот счёт.       На первом этапе влюблённости, когда всё кажется прекрасным и волнующим, он узнал очень много; каждая мелочь, с которой он знакомился, ощущалась как лично завоёванное сокровище. Как и тот факт, что Сохо мог быть пугающе умным, когда действительно этого хотел. Он был немного ленивым, но достаточно дотошным, чтобы даже в своей прокрастинации у него был определенный порядок. Или знание того, что он в целом был одиночкой, но при друзьях, которых однажды Гонхаку довелось увидеть, он озарял собой всю комнату. Он воочию увидел, что социальная батарейка Сохо умеет разряжаться. Тогда его улыбка потускнела, плечи, прежде приподнятые от возбуждения, опустились. Взгляд тёплых карих глаз стало невозможно уловить, его внезапно показавшаяся неотзывчивость — всё это заставило Гонхака беспокоиться до глубины души. Но он видел и то, как Сохо шаг за шагом загорается заново — сразу же после осознания того, что увести его от всех, чтобы побыть в одиночестве, и есть лучший способ справиться со стремительным падением его настроения.       Гонхак был удивлён, когда узнал, что Сохо на самом деле не курил, — но курил в одну из тех ночей, когда Сохо чувствовал, что кое-как может смотреть в глаза Гонхака, пока тот говорит. Это была поистине некомфортная для самого Сохо особенность. Однако он чувствовал себя немного лучше, если Гонхак, стремясь помочь ему, вытаскивал Ли из его скорлупы приятным молчанием и лёгким массажем.       — Так ты куришь только по особым случаям? — спросил Ким однажды, мучаясь с детальками на зажигалке, прежде чем Сохо забрал ее у него с недовольным лицом — ему не нравилось, когда Гонхак курил, что в последнее время он, кстати, делал редко.       — Нет, это было один раз. Один раз за всю жизнь. Когда мы встретились, я просто хотел привлечь твоё внимание. — его губы тронула застенчивая улыбка, он пожал плечами в неком стеснении и, по правде говоря, это всё, что было нужно, чтобы Гонхаку сорвало крышу, и он, едва сдавив челюсть Сохо для удобства, непременно поцеловал его в губы.       Ким был в восторге от этого. Все мелкие фактики о себе, которые Сохо раскрывал Гонхаку, делали его все более и более привлекательным в его глазах. Он радовался каждый раз, когда ему удавалось сделать ещё одно открытие в нём, все они делали его ближе к Ли, как будто с каждым разом Сохо становился немного менее загадочным. Например, тот факт, что, несмотря на то что Сохо не любит, когда его трогают, Гонхак может быть его слабым местом в моменты, когда он позволяет Сохо отвлечься на его прикосновения, погрузиться в это с головой. Что он тих, но довольно уверен в себе, когда настраивается на что-то. Что он может говорить часами напролёт, если обстановка располагает и Гонхак задаёт нужные вопросы. Что он любит подшучивать над ним, выбирая при этом наиглупейшие поводы, и дёргает, дёргает за ниточки его равновесия, пока Гонхак не начинает выходить из себя и трясти его за плечи, но — никогда не переходит черту. Обычно эти моменты заканчиваются взрывом терпения Гонхака, но через время переходят в медитативные сеансы, будто единственная цель в жизни Кима — целовать его. И это потрясающе.       Если говорить о ресурсах, отведённых Сохо для Гонхака, он никогда не скупился на поцелуи и прочие подобные штуки. Свободное время на неделе у Ли всегда было исключительно для Гонхака. С другой стороны, когда настало время двигаться дальше… ну, это обернулось (мучительным) ожиданием. Гонхак до сих пор не может понять, как ему удавалось держаться в моменты, когда Сохо дразнил его, только чтобы потом злорадно напомнить, что они договаривались не спешить в этом плане.       Да и вообще… они никогда не медлили. В конце концов, они перешли от статуса незнакомцев до парней за считанные недели, даже, можно сказать, дни.       И Гонхак оказался первым мужчиной в ряду партнёров в жизни Сохо, так как прежде Ли встречался только с девушками — ввиду этого Сохо в равной степени был насторожен и воодушевлён. Именно поэтому Гонхак с осторожностью относился к нему, думал над каждым своим действием, будто Сохо в один момент мог отпрянуть от него, сделай он что-нибудь не так (тот факт, что Гонхак оказался безумно рад быть первым парнем Сохо, остался невысказанным).       Но Гонхак рано или поздно должен был понять, что Сохо на самом деле не был таким хрупким, как он думал.       Когда-нибудь он должен был это заметить — некоторые вещи появлялись на Сохо сразу после того, как пропадали из гардероба Гонхака. Поначалу это было что-то незначительное и незаметное, то, что в обычной жизни человек мог бы пропустить мимо себя, особенно в беспорядке. К примеру, шапку. Один из шарфов. Потом — парочка рубашек и, наконец, его любимая серая толстовка.       В тот день Гонхак провёл все утро в её поисках, пока не сдался и не поехал в спортзал, а затем — на небольшой пикник со своим уже официальным парнем. А потом увидел его, счастливого, сидящим под деревом, завёрнутого в массивную серую толстовку, которую Гонхак носил со средней школы.       — Душка, — позвал Гонхак, прежде чем, опустившись на траву рядом, аккуратно поцеловал его губы и слегка дёрнул за подол изношенной толстовки после. — Моя? — конечно же, риторический вопрос, на который Сохо удивлённо моргнул.       — О… прости, мне было холодно. Обнаружил на днях в твоих вещах, пока ты спал.       — Ты мог взять чистую, ты ведь рассматриваешь такой вариант? — он засмеялся, когда Сохо протянул ему бутерброд с призывом надкусить, и поцеловал в плечо в знак благодарности.       — Тогда бы она не пахла тобой. Мне не нравится такой вариант. — сквозь смущение признался Сохо, при этом изо всех сил постаравшись натянуть рукава толстовки Гонхака аж до самых предплечий, чтобы не запачкать её соусом. Тогда Ким помог ему, несмотря на то что Сохо каждый раз вздрагивал и хмурился от подобных действий — в эти моменты он был точно сердитый котёнок.       — Не пахла мной?       — Да, мне нравится твой запах. Он как… как… в общем, очень нравится.       Гонхак наверняка будет помнить вечно, как наблюдал за ним в тот момент, замерев при этом. Этими словами Сохо заставил Гонхака тугие узлы вязаться внизу живота, в горле неожиданно пересохло. — Я никогда раньше не задумывался о том, что мне может нравиться то, как пахнут парни. Девушки? Да, ещё как. Но мужчины? Никогда.       Но прежде чем он продолжил, он взглянул в глаза Гонхака и заметил его тяжёлый взгляд. Это заставило его заёрзать на месте и залиться краской, из-за чего Гонхаку даже захотелось демонстративно умилиться. — Да-а, в любом… в любом случае…       — Не-е-ет, я хочу знать больше, — Гонхак повис на нём, обхватив его плечи руками, и засмеялся от тихого ворчания Сохо в связи с этим.       — Блин, Гонхак, мне нравится, как ты пахнешь, но это, чёрт возьми, не значит, что я люблю запах пота, фу, — он попытался улизнуть от Гонхака, пользуясь моментом обдумывания его слов, но было поздно: Ким взял под свой контроль своими объятиями всё его тело, заставив Сохо визжать.       Парочка поцелуев — это всё, что было нужно Гонхаку, чтобы напрочь забыть ситуацию с толстовкой. Сохо вернул её в шкаф через пару дней уже постиранную. И им это приелось: Ли позволял носить Гонхаку вещи пару дней и втихушку забирал, как только приезжал к нему на квартиру на такое же количество времени, сколько проводил в собственной.       Гонхак, на самом деле, не возражал. Он мог бы с полной уверенностью сказать, что ему это нравилось. Было что-то в том, как выглядел Сохо в вещах, принадлежащих ему — до мурашек, если начистоту. Сохо выглядел очаровательно крошечным и мягким в его одежде, и Гонхаку нравился этот контраст, нравились моменты, когда Ли позволял ему увидеть обнажённые части своего тела, как только становилось достаточно жарко для того, чтобы он мог снять с себя ненужное — вместе с рубашкой, если повезет.       Это была далеко не единственная привычка, которую Гонхак любил до глубины души. На самом деле их было миллион: то, как неловко он посмеивался, когда нервничал, когда он играл со своими волосами, пока выполнял домашнее задание, времена, когда он резко становился серьёзным, если вдруг погружался в свои мысли — невероятно красиво. Но у Гонхака был фаворит. Ему особенно нравилось, когда Сохо с энтузиазмом закутывался в его одеяло и просто… вырубался. И если Сохо об этом особо не задумывался, то Гонхак — ещё как. Он мог часами просто наблюдать за ним, свернувшимся в клубок и мило сопящим, как если бы это было самым большим удовольствием в его жизни, с самым довольным лицом.        Для Сохо позволять Гонхаку просто наблюдать за ним было чем-то необычным. На самом деле, вероятно, именно это заставляло Гонхака млеть. Он чувствовал, что эти моменты были приподнесены ему всевышним, считавшим, что Гонхак заслуживает отдых среди рутинных дней, наполненных бесконечным количеством заданий.       Потому что Сохо редко позволял ему — или кому-либо ещё — наблюдать за ним в моменты, когда он уязвим.       Даже во время секса Сохо находил способ прятаться от его взглядов. Для него были нормальны просьбы лечь, едва ощутимые пощёчины или пихание подушки в лицо посреди поцесса, потому что «я не могу сосредоточиться, когда ты глазеешь на меня». Он бормотал, при этом заливаясь краской, но решительно смотрел в его глаза. Гонхак никогда не осмеливался возразить ему, хотя устраивал мысленный траур каждый раз, когда упускал золотую возможность насладиться прекрасным видом перед собой, особенно — его губами, которые, по правде говоря, умели творить чудеса. И в редкие моменты, когда Сохо всё же уступал Гонхаку, он, тем не менее, отказывался снимать с себя одежду до конца, несмотря на то, как великолепно выглядел обнаженным. А потом закрывал глаза Гонхака ладонью, чтобы хоть немного скрыть себя от него. Гонхак узнал, — боже, это стало настоящим спасением — что Сохо был больше расслаблен, когда носил его толстовки. Он натягивал капюшон на глаза и кусал рукав, пока Гонхак старался довести его до оргазма языком. Совершенно точно, стоны с его уст возвышали Гонхака до небес на несколько часов после.       Он не был удивлён, когда Сохо признался, что у него есть кинк на повязки.       И то, каким образом Сохо рассказал об этом — в перерывах между влажными поцелуями, почти потеряв рассудок — заставило Гонхака согласиться на эту авантюру, хотя он сто процентов отказался бы, если бы об этом его попросил кто-нибудь другой.       И — чёрт, как же он был рад, что всё-таки решил попробовать.       В первый их раз после согласия Гонхак на собственном опыте прочувствовал, как от неловких застенчивых поцелуев Сохо перешёл к чистой уверенности, основанной на страсти. Он управлял руками Кима, выбирая темп, угол, глубину — всё, что хотел, пока Гонхак не был в силах сделать ничего, кроме как покрывать каждый дюйм его горячей кожи нежными поцелуями или просто задевать её губами. Он пытался вдоволь насладиться похотью Сохо, его стонами во время того, как он скользил по члену, покачивал бёдрами и с улыбкой причитал, мешая им достичь оргазма — один, два раза. И медленно, медленно потирался бёдрами о бёдра Гонхака, чтобы спустить их с пика.       Гонхак всегда чувствовал себя неспособным или не желающим делать много, но смиренно предлагал своё тело Сохо. Он был потерян в собственных мыслях, чувствах, сводящей с ума тесноте внутри него, весе тела Сохо и жаре собственного, чтобы заботиться об отсутствии возможности видеть. Это было волнующе, даже анималистично, — он напрочь забывал обо всём, что окружало их. Слившись с мраком, он чувствовал гармонию с их общим желанием — достичь разрядки.       Они никогда много не разговаривали во время процесса, но Сохо всегда следил за тем, чтобы Гонхак знал, как хорошо он заставлял его чувствовать себя — как можно ближе к его уху.       Когда тело охватывала дрожь, и дышать было почти невозможно, Сохо целовал его и просил о помощи.       — Душка, ты не мог бы…       И как Гонхак мог отказать ему? Он помогал Сохо удобно устроиться и прижимался бёдрами к его. Он гордился кроткими стонами, отдалённо напоминающими заикание, которые издавал Сохо, держась за его широкие крепкие плечи.       — Там, там, там… — он умолял за несколько секунд до того, как Гонхак ловил собственный оргазм и тянущее удовольствие внизу живота, которое, к сожалению, озаряло всего на пару секунд — и именно этот момент Гонхак любил больше всего, потому что Сохо, чувствуя это, утыкался носом в плечо Гонхака или кусал его, пытаясь при этом отдышаться.       И он помогал себе достичь разрядки рукой, пока Гонхак удерживал его на своих бёдрах.       — Не могу, не могу, Гонхак, мне трудно, — устало жаловался Сохо и дышал ему в шею лениво. Тем не менее, он всё ещё работал бёдрами хотя бы для того, чтобы кончить.       Зрение к Гонхаку возвращалось лишь тогда, когда Сохо дышал им.       — Ты так приятно пахнешь… — констатировал Сохо, пока они обнимались и старались отдышаться. Он всегда был нежен, когда развязывал узел повязки на его затылке, чтобы не тянуть за волосы, даже если на его груди и спине места живого от укусов и царапин не было. И для Сохо стало привычкой толкать его на кровать в момент, когда они сталкивались взглядами — потому что он тут же робел. Маленькая стратегия, не позволявшая Гонхаку особо много глазеть на него.       Обычно они обнимались нагими в кровати Гонхака, когда Сохо засыпал, уткнувшись при этом ему в шею носом. Обычно Сохо просыпался и одевался первым, он не любил, когда любопытные глаза Гонхака изучали его — Ким никогда не упустил бы шанс.       К тому моменту Гонхак понял, что у Сохо есть пунктик на его запах.       И очевидным это стало, когда они не нашли в магазине привычный шампунь Гонхака — Сохо ныл об этом целый день. Вскоре Гонхак понял, что бесполезно как-то пытаться усилить эффект лосьонами или кремами, а тем более — парфюмом. Сохо презирал это. Презирал все, что могло бы скрыть его запах, неизбежно обволакивающий и приятный, и он даже не скрывал отвращения, когда слышал запах нового одеколона.       — Чем тебя не устраивает парфюм? Это Хьюго Босс!       — Хьюго Нет. — и продолжал говорить об этических проблемах высококлассных брендов, современных формах рабства и том, как все это связано с мировым изменением климата.       Гонхак, по правде говоря, не понимал ни слова из того, что говорил ему Ли, но кивал в подтверждение. Больше это чувство было похоже не на бабочек, а на летучих мышей. Эмоции смешивались, хорошие и плохие, и это привело к тайм-ауту в общении, пока однажды (всего через пару дней) Сохо не постучал в дверь его квартиры без каких-либо предпосылок.       — Ты злишься? — спрашивает, игнорируя банальное приветствие. Он выглядит слегка помятым, его волосы растрёпаны, как в предэкзаменационные дни. Тогда Гонхак начинает задаваться вопросом, не виноват ли он в этом — вне зависимости от этого, Сохо явно не чувствует себя замечательно. Когда Ли смотрит на него обеспокоенным взглядом, от которого Гонхак очень быстро растекается бесформенной субстанцией; он понимает, что пытаться менять что-то было ошибкой. Именно тогда он принимает решение: он должен стать лучшим парнем для Сохо.       — Злюсь? Что? Нет...       — Значит, ты устал от меня?       — Душка, боже мой, конечно нет… — он вздыхает и приближается, следя за тем, как Сохо настороженно позволяет ему обнять его. Опускает ладонь на его затылок и легонько прижимает к себе, позволяя Ли уткнуться в его плечо, а затем слышит, как Сохо выдыхает — так глубоко, что у самого начинает кружиться голова. Чувствует тёплое дыхание на своей шее и наконец настигающее их обоих спокойствие.       — Я скучал по тебе. — то, как Сохо расслабляется, заставляет Гонхака чувствовать себя блаженно, это очень напоминает ему его Сохо, и он отстраняется, чтобы наконец поцеловать Гонхака в губы. Тот извиняется между поцелуями — рассказывает о том, как сильно Сохо ему нравится, что он больше ни за что не сможет оставаться вдали, даже если захочет. Он действительно без ума.       Но Ли это, похоже, не волнует, он больше не обеспокоен; теперь он цепляется за Гонхака и смело углубляет поцелуй сам — так, будто расстояние между ними заставило его голодать, достаточно, чтобы освободиться от оков запретов и принципов.       Он не уклоняется от тёплых ладоней Гонхака, задирающих его рубашку, лишь поднимает руки вверх, чтобы помочь стянуть с него ненужное. И, — надо же, — Сохо даже не пытается оседлать его. На этот раз он позволяет уложить себя в постель и нависнуть сверху, тело дрожит, но руки (и все другие конечности) тянутся к нему, чтобы прильнуть ближе.       — Не хочу как в прошлые разы. — импульсивно бормочет Гонхак в шею Ли, оттягивая резинку его трусов, и обхватывает член рукой, двигая ей размеренно, осторожно… пока что.       — А, да… что? — голос Сохо звучит бездумно, сонно. Рефлекторно он подаётся бёдрами навстречу, и Гонхак оттягивает его голову за волосы, чтобы увлечь в продолжительный поцелуй.       — Повязка... давай хоть раз обойдёмся без неё. — умоляет Ким, смотря в глубокие тёмные глаза Сохо. Он краснеет самым очаровательным образом, и это зрелище, которое прежде никогда не доводилось застать Гонхаку в момент, позволивший бы ему в полной мере насладиться им — он выглядит каким-то отстранённым, когда кивает, и вдруг закатывает глаза и запрокидывает голову назад в незапном громком стоне, когда Гонхак случайно слишком сильно дёргает его за член, заставляя дыхание Сохо сбиться.       — Чёрт, прости...       — Тебе тяжело? — спрашивает Сохо вместо ответа, извинения отвергает, поскольку рука Гонхака сейчас творит невероятные вещи.       — Да, да…       — Давай уже. — немного дрожащим голосом, отчего плоть Гонхака твердеет сильнее прежнего. У Сохо больше не остаётся слов; он оборачивается в тёплых объятиях и выдыхает трепетно, наконец успокаиваясь: теперь он лежит на матрасе, обнимая подушку.       Такое ощущение, будто он впервые соглашается на условия Гонхака, демонстрируя, насколько сильно он ему доверяет — себя и своё тело. Гонхак в растерянности, не понимает, что делать, как делать, когда Сохо не двигается под ним, лишь тихо дышит. Ох, эти прекрасные просторы между ними, можно делать всё, что захочется…       Именно так он и поступает: целует выступающий позвоночник, те места, которые хочет — чуть выше подола ещё не снятого нижнего белья, цепляется за резинку зубами лишь для того, чтобы тронуть ими кожу. Эта забавная мысль заставляет Кима усмехнуться, прежде чем почувствовать лёгкое покалывание в кончиках пальцев и мурашки. Он хочет, чтобы этот раз запомнился. Гонхак чувствует ответственность, и все же он считает, что этот груз — один из самых наименее обременительных из всех, что на нём когда-либо лежали.       Много времени найти презервативы и смазку не требуется, всё располагается неподалёку от кровати для личного удобства. Гонхак наконец стягивает ненужную ткань по бёдрам — так, будто разворачивает рождественский подарок, нетерпеливо и небрежно, за что получает слабый пинок и осуждение от Сохо. Но на этот раз Ким не извиняется, он слишком сосредоточен — наблюдает за его телом, как загипнотизированный, чтобы приметить реакцию.       Сохо вздыхает в смеси печали и наслаждения, и это заставляет его отвлечься, чтобы сказать что-то вроде «всё было хорошо, это не твоя вина, ты восхитителен», имея в виду промежуток их отдыха друг от друга, а затем выдавить немного смазки на пальцы, чтобы согреть.       Он нежен, когда вводит пальцы, и оказывается очень удивлён (и возбуждён), когда понимает, что не встречает никакого сопротивления со стороны тела Сохо — то есть вообще никакого.       — Ты… готовился? — он в замешательстве, и стонет неожиданно, когда Сохо сжимает его пальцы в себе.       Ли губы поджимает, обнимает подушку сильнее, пытается спрятать в ней лицо, но Гонхак и по горящим ушам его всё видит.       — Я был возбуждён. — бормочет, будто не хочет признаваться ему и себе в этом. — Это, к слову, твоя вина — я скучал.       Возмущённо смеясь, Гонхак добавляет к основному количеству третий и четвёртый пальцы, намереваясь довести до апогея — только чтобы после оборвать его.       — Дрочки не было достаточно?       — Нет, Благодаря тебе этого способа для меня больше не существует. — он почти задыхается, стон задерживается где-то у гланд, когда Гонхак выискивает нужные места, чтобы сделать ему приятно.       Много времени на подготовку не требуется, Сохо утыкается лицом в подушку, прежде чем Гонхак разворачивает его к себе. И делает это он с таким энтузиазмом, какого раньше ему не позволяли проявить — будто пытается показать, сколько Ли всё это время упускал.       И… боже, если раньше голос Сохо был для него наслаждением, то сейчас он не что иное, как возвышение — высокие стоны, когда он выгибается, чтобы дать Гонхаку возможность скользить в нём. Он чертовски гибок — то, как извивается Сохо в его руках, так прекрасно; вероятно, после этого Гонхак ещё несколько дней будет видеть мокрые сны. Он упивается видом своих крепких рук на его бёдрах почти что молочного оттенка, алеющими бутонами оставляет случайные отметины, бросающиеся в глаза, и кожа блестит в поту, безупречная в любом случае. И Сохо так благостно принимает всего его, сжимает в себе, бёдрами подаётся назад — Гонхак не видел такого от него прежде. Так изысканно — до упора, чтобы прочувствовать вечность, игнорируя банальное желание, но неизбежно лишаясь этого, ведь удовольствие не вечно — даже если тело его блаженно горит.       — Душка, душка, пожалуйста, не останавливайся, я близко, близко…       И звуки шлепков тел друг о друга становятся ещё громче, Гонхак действительно делает всё возможное, чтобы доставить ему удовольствие. Сил больше нет, Сохо чувствует, как дрожит его тело, и когда Гонхак слышит его тихие нежные стоны, разум немедленно покидает его, окутывает дурманящий туман. И в одно мгновение он видит в уголках глаз Сохо слёзы, заставляющие что-то в нём вспыхнуть.       Он берет свою рубашку, небрежно брошенную на кровать, и наматывает на кулак, стараясь не потерять ритм, даже тогда, когда Сохо жалуется на эту маленькую деталь. Он так свободен сегодня, что ничего не может поделать с собой, даже позволяет себе шлёпнуть его по заднице — с незамедлительной ответной реакцией. И Сохо, кажется, не возражает, только напрягается, чтобы Гонхак, чёрт возьми, сфокусировался.       И Гонхак, гордый своими усилиями, наклоняется, намереваясь приложить ещё больше усилий. Вес его тела позволяет Сохо прогнуться ещё более восхитительно, чтобы сохранить нужный угол — он прекрасен, прекрасен тем, как вовлечён, и он даже не жалуется на вес Гонхака, хотя он обычно ненавидит, когда Ким облокачивается на него.       И когда он толкается так глубоко, так сильно, что Сохо открывает глаза от удивления, Гонхак закрывает его рот и нос рубашкой, заставляя недоумевать.       — Дыши. — баритоном льёт он в уши Сохо, и стон, который издаёт Сохо в ответ, будет рождать в его сознании эротические сцены ещё долгие годы.       Сохо делает глубокий вдох, жадно, пытаясь удовлетворить свои желания, глаза закатывает, пока Гонхак продолжает непримиримые толчки. Его бёдра почти вдавливают Сохо в кровать, рубашка так плотно покоится у его лица вместе с ладонью, что Ли с силой сжимает член в себе, чувствуя, как разряд проходит по телу, и задыхаясь.       Он кончает, уткнувшись лицом в ткань — утопает в этом, и вдыхает раз, два или три после того, как опускается с пика, его трясёт от удовольствия. Лицо, наполовину закрытое, но всё ещё подверженное удовольствию, возвращается к состоянию спокойствия и умиротворения через усилия, прилагаемые Гонхаком — теперь, когда он удовлетворён, никто не помешает Киму достичь собственного оргазма.       — Ты так приятно пахнешь… — сипит Сохо с закрытыми слезящимися глазами, и его слова теряются в пространстве черепной коробки Гонхака — будто бы Ким никогда не слышал ничего более правдивого, чем это.       И наконец — бёдра содрогаются, волна удовольствия хлещет через край, он чувствует это каждой клеткой своего тела; Гонхак сдаётся и опускается прямо на Сохо, который издаёт непонятный звук, явно означающий отвращение, когда член высказывает, а затем Ким пытается оттянуть свою руку от его лица, но Сохо быстро возвращает её в то же положение, обхватывая своей рукой и создавая тем самым узел из их пальцев.       — Нам стоило бы прибраться. — говорит, снимая презерватив, но тело говорит об обратном — он целует Сохо в затылок, прижимается телом к телу, и его руки обхватывают торс Ли совсем немного в присвоении, чтобы сохранить тепло между ними без всякой ткани.       — Может, ляжем спать? Я куплю тебе новое постельное завтра.       Гонхак смеётся. — Душка, твой бюджет не позволил бы тебе, даже если бы ты захотел.       Сохо вздыхает немного разочарованно и сдержанно опускает голову на подушку, пока Ким гладит его по волосам, целует в шею и позже подпирает голову рукой, чтобы лицезреть профиль своего сонного парня.       — Было классно? — он шепчет, проводя рукой по рёбрам, легонько стучит кончиками пальцев по ним — честно говоря, он многое до этого момента себе не позволял. Гонхак действительно восхищается Сохо.       — Ага. — бормочет Ли, последний раз глубоко вдыхая перед тем как перевернуться на спину, чтобы показать своё тело ему. — Думаю, я немного смущён. — признаётся, играя со свободной рукой Гонхака, расположенной на его животе и отказываясь смотреть ему в глаза.       — Из-за рубашки?       Он кивает.       — Почему?       Сохо устало пожимает плечами, периодически опуская глаза, когда рука Гонхака ложится на его живот полностью. — Твой запах. Из-за него я чувствую себя глупым… опьянённым. — он поправляет самого себя, понимая, сколько информации Гонхак получает за раз — чувство, похожее на солнечные ванны во время заката.       — Я уловил. — наконец говорит Ким, почти невесомо целуя его в губы, и Сохо тихо ахает. Напоминает о временах, когда они были новичками в отношениях друг с другом. — Ты заставляешь меня чувствовать то же.       И Гонхак понимает, думает, что наконец понял смысл слов Ли, когда касается носом кожи, вдыхая его запах.       Сохо может назвать это опьянением, но Гонхак считает, что больше это похоже на любовь.