the king

...Эдмунду легко признаться: всё внутри давно перестало замирать, когда Питер получает очередной удар.  В подвале сыро, влажно от горячих выдохов взбудораженной публики и пота бойцов, душно и пахнет резиной ринга. И кровью. Здесь всегда пахнет кровью, даже когда не идёт бой, даже днём, когда этот подвал строит из себя образцовый спортзал для юных чемпионов, даже тогда Эдмунд с лёгкостью может сказать, сколько крови здесь было пролито прошлой ночью и ночью перед ней. Многими ночами. Разбитые губы Питера, кровавая слюна, которую он сплёвывает на истоптанный ринг - лишь небольшая лепта. Его противнику, конечно, досталось сильнее: подбит глаз, заплывший и уже начавший чернеть, он смотрит на Питера с яростью, которую легко считать и ещё легче понять. На Питера никогда не ставят новички клуба, просто потому что по нему трудно сказать: О, этот победит. Конечно, Питер не гора мышц, но те, что есть, тверды, как металл, а ещё он юркий и проворный - Эдмунд не раз слышал, как старожилы, со свойственным им коварством хлопали матерящихся новичков, которые проиграли кучу денег, по плечам со словами: "А я говорил тебе ставить на Короля".  Король. Эдмунд расхохотался Питеру в лицо, когда тот впервые показал ему своё прозвище на турнирной таблице - уже давно, когда он ещё был в самом её низу.  - Ты серьёзно? - Эдмунд выдохнул короткий смешок. - Король?.. - Я заработаю этот титул и здесь, - ответил Питер серьёзно. Эдмунд посмеивался над ним ещё неделю, но всё-таки пришёл на его проверочный бой. С первым пропущенным Питером ударом внутри всё сжалось, как если бы по виску врезали ему самому, но потом, с первой кровью, когда Питер стал драться с какой-то по-настоящему звериной яростью, всё успокоилось. На секунду появившееся желание рассказать об этом безумстве девочкам, несмотря на честное слово Питеру молчать, ушло сразу, как появилось. Одно терзало - Эдмунд привык драться с Питером плечом к плечу, и теперь, вынужденный бездействовать, он только сжимал кулаки, силясь не повторять/предвосхищать чужие удары. Не то чтобы Питер не мог справиться сам. Во время перерыва Эдмунд влез на ринг, невзирая на возражения рефери, и толкнул Питера в плечо, кивнув на соперника. Тот отрывисто переговаривался о чем-то со своим секундантом, и до слуха Эдмунда донесся явственный славянский акцент. - Вспомни Хаммерсмит, - сказал он только, и Питер коротко улыбнулся ему, чуть сощурив глаз.  - Янко серб, а не поляк, - поправил он, но Эдмунд только качнул головой: он был уверен, что понимает в языках больше брата. - Да и, глянь на него, ему далеко от парней из Хаммерсмита. Эд окинул бойца взглядом и пожал плечами. До участников банды с электростанции он действительно не дотягивал. Они встретились с этими ребятами, когда их повезли на экскурсию в Апполо. Преподаватель литературы - старый друг профессора Керка - решил, что студентов непременно нужно познакомить с шекспировским королём Лиром. Именно после войны человек больше всего нуждается в искусстве - так он обосновал эту рискованную вылазку; парни из рабочих районов Кастелнау с ним не согласились. После плевка под ноги с презрительным "сраная элитка из Блумсберри" и язвительного свиста в сторону "интеллектуалов-белоручек" Питер, конечно же, неизбежно бросился в драку. Эдмунд обнаружил себя рядом, размахивающим кулаками, ещё до того, как понял, что делает. Им тогда здорово досталось, но - и Питер был в этом чертовски прав - деревенским ребятам досталось сильнее.  Директор потом сделал им строгий выговор, преподаватель прочитал целую лекцию на тему того, как должны вести себя настоящие студенты университетского колледжа, - но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, как посмотрел на них профессор Дигори Керк, когда они приехали в его новый - куда более скромный, чем предыдущий - особняк на следующие выходные. Он смотрел на них тем самым взглядом, в котором яснее ясного читалась разделённая ими тайна. "Подумайте, - говорил этот взгляд, - что сказал бы об этом Аслан". Эдмунд ощутил тогда острый укол вины, а Питер только вздёрнул подбородок; его глупое, самодовольное упрямство было худшим из того, что в нём вообще было. Сейчас тоже.  Питер уже был посреди турнирной таблицы, и, надо сказать, это действительно далось ему большим трудом. Воздух в Англии не исцелял, не наполнял тело силой и не заставлял вспомнить королевские тренировки, нет, он работал только против тебя, всегда; порой Эдмунд слышал, как в гулких коридорах мужского общежития шептались о залитом кровью полу в душевой. Они учились на разных курсах, но благодаря протекции профессора Керка жили в одной комнате, так что помимо всего прочего именно Эдмунд был тем, кто слышит сдавленные стоны по ночам. За последние пару месяцев он стал экспертом в оказании первой помощи - промыть рассечённую грубо сшитой перчаткой бровь, приложить к разбитому уху холодный компресс, вправить вывихнутое запястье, понимая, что Питер снова не слушал его, когда он говорил, как правильно бинтовать кулаки. Профессионально игнорировать старые синяки, переливающиеся дербширским флюоритом. Когда всё было особенно плохо и приходилось прибегать к посторонней помощи, университетская добродушная в зависимости не иначе как от положения звёзд на небе медсестра задавала Питеру дежурный вопрос: "Что на этот раз?", получая каждый раз такой же дежурный, но честный ответ: "Подрался". На её неодобрительное ворчание Питер не реагировал.  Иногда Эдмунд жалел, что девочки учатся в другом колледже. Сам он ничего не говорил Питеру, полностью осознавая, насколько это бесполезно, но, может, пыльное занудство Сьюзан или искренне обеспокоенный взгляд Люси смогли бы заставить Питера отказаться от этой его дурной идеи добраться до первого места?..  (Чаще Эд думал, что нет, не смогли бы, и в ответ на письма сестёр писал только короткое "У нас всё хорошо") *** Эдмунд не выдержал, когда до первого места Питеру оставалось четыре боя. Он как раз разбинтовывал руки брата, когда Питер, опьянённый очередной победой, указал ему куда-то в толпу: - Следующий бой с ним. Эдмунд сощурился. То, что показалось ему тёмным провалом двери в дальнем конце зала, на поверку оказалось человеком - на Эдмунда сверкнули маленькие злые глаза и бугрящиеся мышцы очертились чётким силуэтом - и тогда Эдмунд вызверился, наконец, в безуспешной попытке проигнорировать стукнувшее страхом сердце: - Ты совсем чокнулся, Питер? Питер не перевёл на него взгляд. Будь Эдмунд в себе, он бы заметил, как сжались его губы всё в том же ослином упрямстве, тупом неприятии всего, что против. Эдмунд был не в себе - он оттолкнул руки Питера, не закончив разматывать влажный от крови и пота бинт, и бросил ядовитое: - Я в этом не участвую. У него колотилось сердце где-то в глотке, и казалось, что вдохнуть вот ещё чуть-чуть и не получится. Когда Эдмунд отвернулся уйти, Питер не стал его останавливать. Они не виделись потом несколько дней - Питер не вернулся в общежитие, а Эдмунд, вместо того, чтобы малодушно почувствовать свободу от ответственности, только стал задыхаться по-настоящему. Это подступало к глотке, сжимало лёгкие; он сидел на лекциях в колледже и всё катал в голове мысли, как бильярдные шары: мне 16, почему я должен переживать за этого придурка, почему я должен думать за него, как будто у него своих мозгов нет, - и понимал, что нет, что у Питера переклинило что-то в его глупой голове так же, как переклинило у Эдмунда в груди, и это было страшно. Война закончилась, а Эдмунда так и не взяли на фронт, так что он не разрешал себе думать, будто может испытывать настоящий страх (как те, что возвращались сейчас на родину, искалеченные и потухшие, с отзвуками выстрелов в ушах и несмываемым порохом на пальцах); но то, как Питер собирался гнуть эту самоубийственную линию и дальше без единой обоснованной причины было страшнее бесконечных разрывов фашистских снарядов над их домом в Лондоне. Он вернулся через полторы недели - Эдмунд не считал дни, но турнирная таблица, точная копия которой была приколота над кроватью Питера, висела над ним дамокловым мечом. До следующего поединка оставалось двое суток - и Питер зашёл в комнату, покаянный и виноватый, так что Эдмунду на секунду показалось, что он передумал и не будет драться. Питер не был бы Питером, если бы передумал. Он сказал: - Ты нужен мне, - словно надеялся, что это всё исправит, а Эдмунд стоял напротив и каким-то шестым чувством ощущал его горячее дыхание.  - Я не собираюсь смотреть, как тебя убивают. - Я не умру, - возразил Питер, почти сразу добавив, - если будешь рядом. Он покачнулся - ну конечно, с внезапным раздражением подумал Эдмунд, что кроме алкоголя могло бы заставить его быть таким честным и уязвимым? Это разозлило его ещё сильнее, обжигающей волной прошлось от макушки до пяток, толкнуло в спину и принудило рвануть ближе, цепляя ворот чужой рубашки, и встряхнуть грубо, со всей силой: - Ты придурок и совсем сбрендил со своими боями! Мне, знаешь ли, не улыбается с тобой возиться, когда новый противник врежет тебе по башке и ты станешь овощем! И я не говорю о том, насколько это незаконно! Когда ваш милый ринг прикроют, вас за государственную измену рассадят по камерам! Ты что, хочешь провести остаток жизни под Тауэром? Когда Эдмунд оттолкнул его от себя, дыхание кончилось само собой, но Питер не стал возражать, он только вновь подступил ближе, протянул руку, чтобы взъерошить Эдмунду волосы. Эдмунд раздражённо отшатнулся, выплюнул: - Зачем ты это делаешь, Питер? Это напомнило ему о чем-то, почти забытом, но настолько же реальном, как скрипящий дощатый пол общежития и влажные от вечного дождя подушки на казённых кроватях. Питер посмотрел на него просящим взглядом, одними губами сказал: - Пожалуйста?.. - и Эдмунд глубоко вдохнул, сдаваясь.  Да, Питер был Верховным королём, но, что важнее, Питер был его братом. Он сел на кровать, словно ноги больше не держали его (может, так оно и было - отчётливый запах дрянного виски дотянулся, наконец, до Эдмунда, когда Питер подошёл ближе), отодвинулся к подушке, расставил колени. Они не делали так с детства, когда девочки жили в другой комнате, а Эдмунд был слишком маленьким, чтобы не бояться грозы или сирены, воющей истошно перед каждой бомбёжкой, когда стало понятно, что начался Блиц. Садиться рядом сейчас, притираясь к груди Питера спиной, показалось неловким и излишним, в 16 это больше не было легко и естественно, но Эдмунд только сжал до скрипа зубы, преодолевая себя. Питер долго молчал, тепло выдыхал на его затылок, растапливая намёрзший за эти полторы недели лёд, а потом, в хрусткой тишине, почти неслышным голосом выдал: - Если я одержу победу над чемпионом и стану королём здесь, может быть... он позволит нам вернуться. - Ты пьян, Питер, - прохрипел Эдмунд, у него пересохло в глотке и снова перестало хватать воздуха. Объяснение нашлось, кристальное, чистое, глупое, единственно возможное.  Эдмунд не успел ничего возразить, хотя ему было, что сказать. Питер всё равно не понял и не принял бы его увещеваний - нельзя было вернуться в Нарнию просто потому, что ты так пожелал. Эдмунд вздохнул. Он не хотел разрушать это, пусть на один вечер, только на сегодня, когда губы Питера коснулись его плеча, горячие и шершавые. Эдмунд побоялся вздохнуть, хотя сегодня, впервые за последние полторы недели, он мог бы попробовать, потому что Питер вернулся. Всё это было так неправильно, что у Эдмунда затряслись руки, и пришлось сложить их ладонь к ладони и сжать собственными коленками, и сидеть так, боясь пошевелиться, пока Питер целовал его - плечо, загривок, шею, пока не ткнулся лбом в спину и не уснул. *** Эдмунд не привык врать себе (он заставлял себя быть честным с тех пор, как после освобождения от белой колдуньи Аслан сказал ему те несколько слов, которые прошили его с головы до пят горячим стыдом и готовностью измениться), но на следующий день он всё равно постарался притвориться, что этого не было. Или - потому что сделать это было невероятно сложно и не хотелось - что это не было так желанно и так долгожданно.  Питер, похоже, ничего не помнил, так что проблем с этим не возникло. Однако во время боя, когда ночью после они выскользнули из общежития и добрались до привычного подвального спортзала по тёмным мокрым улицам, Эдмунд был честен с собой: Питер проигрывал. Он проигрывал, но продолжал драться так, словно ждал какого-то чуда, чего-то, что вот-вот произойдёт: придаст ему сил или поможет извне. Эдмунд всегда был умнее. Он знал, что чуда не будет. Ещё он знал, что рефери не остановит поединок до нокаута, как сильно он не начал бы орать, и даже если он попытался бы пролезть на ринг, его моментально оттащили бы назад двое громил, сломав ему, возможно, два ребра - просто для острастки. Эдмунд только просил теперь безмолвно, сам не знал, кого именно, чтобы противник нокаутировал Питера побыстрее, и чтобы это не потянуло за собой печальных последствий. Он видел бойцов, которые получали фатальные удары - если бы такое произошло с Питером, он бы не выдержал.  Питер поймал его взгляд, и Эдмунд не понял, как за долю секунды он смог прочитать это по его лицу. Питер взревел, как тигр или немецкий танк на поле сражения, и да, он был вымотан, и да, он едва держался на ногах, и да, у него самого наверняка бежали трещины по паре рёбер, но он уложил противника прицельным ударом по виску, подпрыгнув пружинисто, почти взлетев - старожилы клуба обожали приукрашивать каждый проведённый бой, потягивая на следующий день после боя свою дежурную пинту в Трёхлапой гончей - но Эдмунду оставались только грязная, неприглядная реальность. Рефери отсчитал необходимые секунды. Эдмунд хотел уйти раньше, до того, как толпа начнёт скандировать имя Короля, но взгляд Питера с ринга пригвоздил его к месту - непонятно, зачем, потому что через полчаса, когда они вместе шли в общежитие, молчание было настолько напряжённым, что едва не искрило. Краснокирпичная, но, как и весь остальной Лондон, серая ночью Девоншир-стрит вовсе не настраивала на миролюбивый лад, а труба давно была закрыта - бои всегда заканчивались заполночь. Эдмунд думал, что если Питеру действительно сломали что-нибудь, то это серьёзно и надо обратиться к врачу, а еще, что, может, это остановит его от того, чтобы начать выяснять отношения прямо сейчас.  - Ты хотел, чтобы я проиграл.  Питер не смотрел в его сторону. Не остановило. Эдмунд удержал себя от рубящего "Ты и проигрывал", глянул коротко в сторону королевской больницы (храни Господь Альберта Эдварда), совсем недавно вновь открытой после долгого восстановления от разрыва сброшенной бомбы. Предлагать Питеру заглянуть на огонёк было бы самоубийством, и он только тоскливо вздохнул.  - Ты хотел, - повторил Питер. - Я хотел, чтобы он перестал тебя избивать, - нехотя ответил Эдмунд. Он предпочёл бы, чтобы Питер не настаивал на ответе, и тогда всё, наверное, стало бы нормально к тому времени, когда они дошли бы до сквера Фитцрой. Крохотный кусочек зелени, тёмной и шумной в свете луны, посреди унылой и влажной серости города мог бы, пожалуй, скруглить то, что надумал себе Питер и что кололо его сейчас изнутри острыми краями. Но до сквера всё ещё было - Эдмунд прикинул в уме - 11 кварталов. 11 кварталов глупых обвинений, подумал он, ради всего святого, я этого не вынесу.  Но Питер, видимо, копил силы - или пережёвывал свою обиду, чтобы напуститься на Эдмунда снова уже у зоологического музея (Эдмунд просчитался насчёт терапевтического эффекта Фитцрой, единственное, что сквер сделал - это поднял недовольство Питера до необозримых высот).  - Ты не веришь в меня.  Эдмунд подавил желание расхохотаться, но побоялся перебудить своим смехом набитые ватой чучела куниц в музее.  Он с трудом донёс своё зеркально взметнувшееся раздражение до комнаты в общежитии, и только там выплеснул его на Питера, уже кипящее, как масло на сковородке: - Может было бы лучше, если бы ты проиграл! - выкрикнул он резко. - Может это заставило бы тебя отказаться от этой тупой затеи умереть на чёртовом ринге! Питер шумно вздохнул. Выражение его лица перестало быть читаемым - и опухшая от удара скула была тут совсем ни при чём. Он собирался ответить что-нибудь грубое, такое же обидное, задевающее, но Эдмунд не дал ему шанса, бросаясь словами, которые копились внутри с тех самых пор, как Питер признался, зачем делает это. Зачем дерётся. - Никакая волшебная дверь не откроется, Питер! - выплюнул он со злым весельем, - единственное, что может перед тобой открыться, это дверь больничной палаты, где про тебя просто забудут, потому что у тебя хотя бы на месте конечности. - Возьми слова назад, - глухо проговорил Питер, он пытался казаться угрожающим, сжав кулаки, но Эдмунд не боялся его, он только скосил взгляд на его руки и предупредил: - Осторожнее, Пит. У тебя за плечами бой, а я полон сил. Ты победил там, но проиграешь здесь. На самом деле он, конечно, не собирался с ним драться. Было бы последним на свете делом добавлять к синякам и кровоподтекам Питера новые. Питера, впрочем, это, кажется, не останавливало. Он подошёл ближе, вцепился в воротник эдовой рубашки и застыл так, словно раздумывая, что делать дальше. Сердце у Эдмунда в груди предательски прыгнуло, но чужой взгляд он выдержал с достоинством. Питер, наконец, придумал, что сказать, но лучше бы он не говорил ничего. - Ты всё равно будешь рядом, - сказал он, и Эдмунд открыл рот, чтобы возразить, но не смог. Питер был прав, и, сколько бы Эд ни кричал на него, это ничего не меняло. Он не мог позволить себе оставить Питера одного. Даже если в эту чушь про возможность вернуться он не верил. Особенно если не верил. Слабая, едва заметная в тусклом свете фонарей из-за окна улыбка появилась на губах Питера, и Эдмунду мгновенно захотелось стереть её кулаком. Он думает, что что-то понимает?.. Ничего он не...  Эдмунд дёрнулся вырвать ворот рубашки из чужой хватки, но, спустя секунду, Питер впечатался ртом в его рот, и Эдмунд остолбенел. Он укусил его - от неожиданности и от злости, но у него тут же закружилась голова: это неправильно-неправильно-неправильно; это, кажется, было во сне, или в том сне, что был во сне; с нимфами и дриадами было приятно танцевать, но срывать поцелуи... Тёмные коридоры Кэр-Параваля, музыка и приглушённый гомон гостей из тронного зала, горячая ладонь на затылке, Питеру 25, они вернулись из похода на Беруну с победой, они веселы, пьяны, они молоды, полны сил и надежд, у них в волосах блестят короны, они целуются за колоннами жадно и быстро, они... - Ты что делаешь? - выдохнул Эдмунд, оттолкнув Питера от себя, и вопрос Питера ударил его в грудь сильнее любого физического удара: - Ты точно не хочешь вернуться?.. Молчание снова стало липким, тягучим, когда Эдмунд отошёл к своей кровати, когда стал расстилать постель, как будто ничего не было, привычными, успокаивающе размеренными движениями. Вот, что было реальным. Серое, сырое бельё, скрипящие пружины кровати, подушка, из которой торчали перья, тонкий, почти протёртый шерстяной плед. Не то, что пронзило его воспоминания минутой раньше, нет. Точно не оно. ...Питер не спал в ту ночь, и Эдмунд по привычке напряжённо прислушивался к его дыханию, стараясь забыть о том, что произошло. Снова забыть. *** Сделать это казалось непросто, но в течение следующей недели Эдмунд так глубоко погрузил себя в учёбу, что сам почти поверил, что это действительно его главный приоритет. Питер не напоминал ему о произошедшем - точно не словами. Он пропускал лекции, вечно пропадал на тренировках несмотря на ноющие (но всё-таки целые) рёбра, а, когда у него выдавалось несколько часов свободного времени, куда-то убегал, с кем-то встречался, - казался почти тем же восторженным щенком лабрадора, которым был в детстве. Только Эдмунд видел, каким нехорошим, лихорадочным энтузиазмом горят его глаза. Сам он старался осмотрительно остаться в стороне - но его безмолвное признание подставило ему подлую подножку, зацепившись за что-то в безмозглой голове Питера, потому что, по прошествии нескольких дней он попросил: - Можешь взять кое-что из класса химии для меня? Это была странная просьба, учитывая, что Питер никогда особенно не интересовался химией, но Эдмунд решил, что всё что угодно будет лучше, если отвлечёт Питера от его идеи. - Постараюсь, - буркнул он и принял от Питера сложенный вчетверо листок с названием вещества. На следующем семинаре по химии он больше изучал улицу за окном, чем колбы, реторты и их содержимое. Это не воровство, внушал он себе, рассеянно отслеживая затянутых в чёрные поплиновые тренчкоуты прохожих, чей цокот каблуков по мостовой для него заглушало толстое стекло. Я просто возьму нужный ингредиент и уйду, это ведь хранилище специально для студентов, железные вставные зубы, чтобы грызть гранит науки. Эдмунд был хорош в том, чтобы строить из себя то, что было нужно по ситуации, но почему-то одна простенькая просьба Питера взвинтила его до нервного ритма, который он неосознанно отбивал ручкой по столу. Вот если бы только профессор Косгроув закончил пару чуть раньше, тогда у него был бы шанс заглянуть в кладовую незаметно, пока остальные студенты собирают свои... - Певенси! - гаркнул Косгроув, и Эдмунд едва не подскочил на месте, - ворон считаешь?  - Никак нет, сэр, - поспешно заверил он, подобравшись и приняв соответствующую самому внимательному студенту позу.  Косгроув неодобрительно пробурчал что-то про современных детей, но злился не слишком долго - как бывшего военного его очень подкупали эти дежурные протокольные формулы, и Эдмунд не стеснялся этим пользоваться. Убирая оборудование в кладовую, он схватил запечатанную пробирку с таллием почти порывисто, и только после обернулся проверить, заметил ли кто-то его выпад. Когда Эдмунд шёл мимо преподавательского стола, в его ушах гулко стучала кровь, и он только надеялся, что его щёки не покраснели, выдавая совершённое преступление. Питер обещал ждать его у кампуса.  Эдмунд увидел его из-за белых колонн главного входа административного корпуса и замер. Пробирка почти жгла ему ладонь, сжатую в кармане форменных брюк, но вместо того, чтобы поспешить отдать её Питеру, Эдмунд добрых несколько минут наблюдал, как Пит разговаривает с каким-то парнем на углу Чаринг-кросс и Графтон-уэй. Это была лёгкая беседа, не напряжённая, не грозящая вот-вот перерасти в драку. Не то чтобы у Питера было мало приятелей в колледже - он умел располагать к себе людей, отголоски скажи-так-чтобы-понравилось-всем королевских речей иногда слышались в его голосе до сих пор. Но этого человека Эдмунд не узнавал.  Он подошёл ближе, щурясь. Солнце бликовало в вечных лужах на асфальте и слепило просто беспощадно, и Питер обернулся на него и кивнул.  - Мой брат, Эдмунд, - представил он, и парень протянул руку для рукопожатия: - Дэвид Дауэр. Эдмунда как током ударило. Дауэр? Тот самый Дауэр Дай, первый кандидат на победу в турнире? Тот, чьё имя с наибольшей вероятностью окажется напротив имени Короля в последнем бою?.. Эдмунд нахмурился. Коротко остриженные вьющиеся волосы не произвели на него должного впечатления, а вот массивный подбородок и крепкое рукопожатие - да. Эдмунд редко присутствовал в подвальном спортзале, если на ринге был не Питер, но иногда он всё же заставал часть чужих боёв. Дауэр Дай - Эдмунд соотнёс картинку с реальностью - дрался великолепно. Он не был скалой, как предыдущий соперник Питера, но и в его ударах и во всем его облике чувствовалась уверенная решимость. Он был настроен победить и идти дальше, и Эдмунд не понимал, как Питер может не замечать этого.  - О чём вы говорили? - спросил он, когда Питер попрощался с Дэвидом и они направились обратно в общежитие. - Да ни о чём, - Питер пожал плечами. Он перестал улыбаться, как только Дэвид отвернулся, и это неприятно кольнуло Эдмунда под рёбра. - Обсуждали планы на после турнира, - пояснил он всё-таки, и потом снова улыбнулся, когда Эдмунд пихнул его локтем в бок, протягивая пробирку. - О, спасибо. - Зачем тебе таллий? - Эдмунд выдал вопрос раньше, чем решился его задать. Он, конечно, не рассчитывал, что Питер собирает термометр или прибор ночного видения, он знал, что таллий - невероятно сильное отравляющее вещество, но какая-то глупая надежда всё ещё жила в нём - целую секунду.  Питер неопределённо повёл плечом и выдал себя целиком и полностью. Эдмунд снова обманул себя и решил продолжать надеяться. Он спросил Питера - просто чтобы отвлечься: - И какие у тебя планы на после турнира?  Он сам не понял, что вместо обычного язвительного тона использовал осторожный, будто говорил с неразумным ребёнком. Может, дело было в том, что Эдмунд знал, что услышит, и он не ошибся: - Планирую заключить союз с Орландией и пойти войной на Ташбаан.  Эдмунд проглотил мгновенно возникшие на языке слова. Похоже, Питер действительно не видел своего будущего в Англии. Не рассматривал возможности. - Тебе тут войны не хватило?  Питер снова пожал плечами, и Эдмунд с нарастающим беспокойством заметил, что он не улыбается.  Что он говорит об этом - совершенно серьёзно. *** После следующего боя Эдмунд заметил глубокую ссадину на плече Питера уже тогда, когда они дошли до общежития. Он кивнул на неё: - Надо обработать, - и привычным движением выдвинул ящик стола. Склянки со спиртом и йодом и бинты уже давно и привычно соседствовали с тетрадями, ручками и линейками, а аптеки Boots почти стали его вторым домом, но Эдмунд всё равно каждый раз спрашивал себя: как я дошёл до такого.  Ответ ему обычно подсказывало лицо Питера - сегодня обезображенное единственной раной на верхней губе, доходящей до носогубной складки.  Он вопросительно посмотрел на Питера, весь - нетерпеливое ожидание неизбежного, но тот только упрямо качнул головой. - Не здесь, - сказал он, и через несколько минут борьбы с перевитыми железными прутами калитки на верхнюю лестницу, они сидели на крыше общежития. Затянутое тучами (или с тем же успехом дымом из труб фабрики Моблер) небо было подсвечено редкими фонарями - комендантский час уже отменили, но электричество всё ещё экономили, и Эдмунд доставал все свои нехитрые медицинские пожитки, которые побросал в кожаную сумку с логотипом колледжа, наощупь. Питер снял джемпер с пострадавшего плеча и сел боком к наиболее освещённой части улицы, молчаливо, как и всегда, предоставляя Эдмунду делать своё дело. Сам он всё ещё плыл на волнах своего успеха, своей победы, которую вырывал у противника с невероятными усилиями и с трудом, но всё же вырвал. Бои редко длились так долго - время уже близилось к четырём утра. Питер глубоко дышал ветром и не дрожал под его порывами, его кожа под пальцами Эдмунда была горячей, как от лихорадки, и, завязав бинт, он протянул руку к его лбу. Питер не дал ему закончить движение - поймал его ладонь своей, переплёл пальцы и поднял руку вверх, к тёмно-серому небу. - В Нарнии всегда было видно звёзды, - вспомнил он, и его голос зазвенел уверенной радостью, очаровывая и пугая. - Помнишь, кентавры учили нас читать их движения? Кажется, только Люси что-то поняла, да? - он легко рассмеялся, но скоро снова стал спокойным и уверенным. - Скоро снова будем смотреть на них с утёсов Восточного моря, я обещаю. Эдмунд отвернулся и промолчал. Молчать - значило соглашаться с произнесённым, но бросать в Питера очередной порцией язвительных насмешек Эдмунд не хотел. Не потому, что мечтал оказаться в Нарнии и смотреть с утёсов на звезды. Ну, может быть, не только поэтому. Просто у Питера было слишком хорошее настроение, а сам Эдмунд до чёртиков устал и страшно хотел спать - ведь это на его плечи ложилась подготовка заданий на семинары и за Питера тоже, потому что тот был увлечён только одним. Своими чёртовыми боями. Своей светлой мечтой.  - Пойдём спать, - сказал Эдмунд невыразительно, и понял, что его ладонь до сих пор была в захвате Питера, только тогда, когда тот несильно сжал пальцы. - Ещё минуту, - попросил он, и Эдмунд, проследив за его взглядом, тоже воззрился на небо. Как кстати было бы сейчас, выйди из-за туч звезда разума - Ассекви, припомнил Эдмунд старые уроки. Как сильно её лучи нужны были сейчас Питеру, и как её сияние придало бы сил самому Эдмунду, у которого уже тряслись от усталости руки. Ночь над Туманным Альбионом оставалась всё такой же тёмной, и тучи над Лондоном, кажется, только сгущались. *** Следующий бой как будто дал им передышку. То есть, дал Питеру передышку - но, стоя у ринга, нервно вцепившись руками в заграждение и неосознанно двигаясь в такт ударам, Эдмунд терял столько нервов, что сказать так было бы просто нечестно. Когда рефери поднял его руку вверх, Питер улыбнулся широко и открыто, и от того всеобъемлющего облегчения, что сегодня он не пропустил ни одного удара, и от того, что до следующего боя снова оставалось несколько недель, и от того, как смотрел на него Питер, Эдмунд не смог не улыбнуться ему в ответ. Он кивнул едва заметно, и, сам не ожидая от себя этого, влился своим в нестройный хор голосов, скандирующих: "Король! Король!"  Было что-то почти волшебное в том, что в этом спортзале только они с Питером знали, насколько это правда, и делили эту тайну на двоих.  Эдмунд не был его секундантом, но он по традиции протянул ему бутылку воды, когда они вышли из душного подвала в прохладный сумрак ночной улицы. Эдмунд не хотел и не собирался подыгрывать Питеру, гладить его самодовольство и превращать самоубийственный план во что-то обыденно нормальное, но он не успел подумать обо всем этом, прежде чем сказать: - Ты хорошо дрался сегодня. Питер не ответил - повернулся к нему, улыбнулся снова. Он всё ещё дышал часто, его глаза блестели, щёки были красными, их лизал не по-осеннему легкий ветер. Эдмунд не признался себе, что любуется, но Питер не дал ему подумать об этом тоже. Он наклонился к нему с беззаботностью маленького ребёнка, он поцеловал его совсем, совсем не как младшего брата. Эдмунд дёрнулся - почти рефлекторно - но не отстранился. Мерный шум ночного Сохо не походил на гомон в коридорах Кэр-Параваля, но этот поцелуй был даже лучше, потому что воспоминания клубились туманом, были размытыми и нечёткими, а сейчас всё было так болезненно по-настоящему, что Эдмунд первым положил ладонь на чужую шею в попытке взять больше, сильнее, грубее, реальнее. Он не удивился бы, если бы сейчас поднялся тот самый волшебный ветер, который слизнул их с платформы Кингс-Кросс, чтобы отправить в Нарнию 5 лет назад. А, может, наоборот, удивился бы - потому что это не казалось правильным, каким было там. В Лондоне это не было чем-то чистым и окрыляющим, напротив, это разжигало в крови обжигающий огонь, жадный и лихорадочный. - Поправку Лабушера никто не отменял, - сказал Эдмунд своим обычным голосом, но Питер со своим сбитым дыханием и горящими глазами выдохнул "Мне плевать", и по позвоночнику у Эдмунда продрало львиными когтями, желанием отпрянуть и прижаться ближе. Сначала это было похоже на сладкий сон, в общежитии превратилось в оживший кошмар. Эдмунд увязал в нём, как в болоте, и каждое движение затягивало его ещё ниже. Проснуться казалось невозможно. Питер был горячий, шумный, требовательный, Эдмунд не хотел даже пробовать его остановить. Он боялся, что не получится - и ещё больше боялся, что получится, и этот страх не был стыдным, но руки из-за него стали непослушными и словно чужими. Эдмунд смотрел на себя со стороны: это он расстёгивал на Питере рубашку и это он целовал его в ответ, а это скрипела кровать и шуршали простыни, и луна, что освещала им путь от спортзала (путь, который пропал куда-то, будто его не было вовсе) пряталась за неплотные тучи, как будто чтобы не мешать им. Они уже делали это в Нарнии? Тело, которое не помнило этого, было нескладным и плохо подчинялось командам, и Эдмунд сам осознавал, сколько лишних мыслей крутится у него в голове, не в силах ничего с этим сделать; Питер потянул его руки, показал, как надо, и Эдмунд подчинился, потому что так было легко. Потому что Питер был Верховным королём, вот почему. В его растрепавшихся волосах неровный свет луны высвечивал несуществующую золотую корону. Когда Питер сжал пальцы, Эдмунд выдохнул сорванно, со стоном. Он отомстил мгновенно, словно это тоже был бой. Это детское упрямство было в Эдмунде тоже, может, потому, что они с Питером были одной крови. Когда они лежали на кровати близко-близко лицом к лицу, двигая руками несинхронно и постоянно сбиваясь, потому что эти движения - неожиданно - вызывали живой отклик, ему невыносимо захотелось сказать что-нибудь. Что-нибудь пообиднее, поядовитее, поострее, что-нибудь, что угодно, кроме умоляющего "Пит". Сосредоточенность Питера бесила бы его, если бы от движений его руки удовольствие не накатывало на него волнами восточного моря. Сам Питер выглядел так, словно владел ситуацией целиком и полностью (или выглядел бы, если бы не красные настолько, что это было заметно даже в сумраке, щёки). Эдмунд закрыл глаза, поддаваясь зову воспоминаний: хлопок белья светлых спален в Кэр-Паравале, смазанные быстрые движения - всё это вставало в памяти, оживало, делалось почти ощутимым. Эдмунд не вовремя понял, что если он скажет хоть слово, эта иллюзия разрушится. Секунду спустя холодок, пробежавший по позвоночнику подсказал, что он не хочет рушить её. Совсем.  Нельзя было подзадоривать Питера, ни тогда, на улице, ни сейчас, но Эдмунд сделал это будто себе назло; он сказал единственное, что было на грани двух миров. В Англии он сказал: - Быстрее, - в Нарнии добавил, почти по слогам, - Верховный король, - и Питер застонал жалобно, и Эдмунд вжался лбом в его плечо, чтобы не видеть, как сильно ему нравится это - тоже. Луна выглянула из-за туч, чтобы засвидетельствовать двойное поражение. Противозаконно ярким утром Эдмунд проснулся всё в том же дрянном состоянии полусна и не сразу вспомнил, что произошло. Он пялился в стену, пока не почувствовал горячее дыхание в холку, и тогда воспоминания о вчерашнем обрушились на него ведром ледяной воды. Дыхания снова перестало хватать, он перебрался через Питера, лихорадочно пытаясь не заметить, что разбудил его, собрал вещи в истерично натянутой тишине и сбежал на лекции. Ему срочно надо было сделать вид, что ничего не было, зарыться в тетради и учебники, погрузиться по макушку в философию или физику или географию, потому что иначе в голову неизменно закралась бы мысль о том, что ещё немного в таком ключе и их с Питером желания совпадут. Он тоже захочет вернуться. Захочет настолько, что перестанет мыслить трезво - и тогда с Питером обязательно случится что-нибудь плохое, а этого Эдмунд никак не может допустить. *** Питер был самодовольным говнюком, вот кем он был. Эдмунд и сам, конечно, не собирался обсуждать то, что произошло, но почти неделя показательного молчания от Питера выводила его из себя. Весь его вид, нарочито загадочный и уверенный, говорил, спрашивал, призывал: ты помнишь? ты хочешь?  Эдмунда выводила из себя ещё одна вещь - то, что на оба вопроса ему невыносимо хотелось ответить "да".  Хорошо, напоминала ему рациональная часть мозга, что он не имел права этого сделать.  Вечерами Питера всё чаще не было в общежитии, и один раз Эдмунд всё же нехотя выдавил из себя вопрос: - Куда ты? - чтобы получить в ответ честное: - Договорились выпить с Дэвидом сегодня.  После этого Эдмунд не спрашивал.  Дэвид мог быть его другом. Противником. Любовником. Планируемой и необходимой жертвой. Мог не быть. Вообще-то Эдмунд не собирался следить за Питером, и даже зудящая на задворках сознания мысль о необходимости всё-таки это делать, не могла его заставить. Эдмунд притворялся, что её нет, игнорировал её, как бабочка, которая бьётся в стекло с самоубийственным упрямством. Эдмунд притворялся, что не задыхается снова. В его голове как будто были рассыпаны кусочки паззла, который он отказывался складывать, хотя вообще-то то, что было изображено на цельной картине, было понятно и без лишних движений. Он вышел прогуляться, как только закончил задания на понедельник - завтра ему придётся полдня просидеть в библиотеке, но редкий, как прозрачно-изумрудный самородок, солнечный полдень воскресенья тратить на сухость ветхих фолиантов под пристальным взглядом миссис Пинкер ему совсем не хотелось. С относительно безлюдной Оксфорд-стрит он свернул на еще менее людную Аргайл, мощённую серой плиткой, сияюще светлую фасадами зданий, и вздохнул свободнее.  Дышать так долго ему, конечно, не пришлось. Перед его глазами, за узорчатым стеклом старинного Аргайл Армс, невероятным образом уцелевшего при бомбёжках, разыгрывалось представление, настолько театральное, что в его реальность сложно было поверить.  В полумраке паба, отделанного тёмным деревом, спина поднявшегося на ноги Дэвида Дауэра на миг заслонила от него Питера, его ладонь легла ему на плечо в коротком дружеском жесте, и потом, едва Дэвид удалился в направлении уборных, рука Питера молниеносно взметнулась и дрогнула над чужой пинтой едва заметно - так, что заметить это мог только Эдмунд, разумеется. Так, как он, так же как и немногочисленные в такой ранний час посетители бара, не должны были заметить.  Питер спрятал в карман крохотный конверт из тетрадного листа, перепачканный чем-то тёмным. Паззл с треском сложился, и то, как его детали вставали на свои законные места, жалило Эдмунда почти физической болью.  Конверт, конечно, был перепачкан размолотым в крошку таллием, и Питер только что... Эдмунд сорвался с места раньше, чем осознал, что делает. Ему в спину мгновенно понеслось грубое: "Куда, малолетка?", но Эдмунд был быстрее неповоротливого рьяного посетителя в годах, сидящего у входа, и он в миг оказался рядом со столиком, за которым сидел Питер.  - Ты что, черт возьми, делаешь? - прошипел Эдмунд, нависнув над Питером, и страх, затопивший его с головы до ног, сделал его злость ещё ярче.  Питер поднял на него серьёзные глаза. Он открыл рот, чтобы ответить, но в тот же момент краем глаза Эдмунд увидел возвращающегося к столику Дэвида, и махнул рукой с такой силой, что даже при большом желании разбитый бокал пива нельзя было счесть за случайность.  - Возвращайся в общежитие, - процедил Эдмунд сквозь сжатые, как тиски, зубы, и развернулся к выходу, не удостоив удивлённого Дауэра даже коротким кивком. Прохожих на Оксфорд-стрит стало больше, и Эдмунд толкал плечами всех, кто попадался ему на пути. Он распахнул дверь в комнату в общежитии, и она ударилась о стену с оглушительным треском. Каждый его шаг весил полтонны, и окончательно ноги вросли в дощатый пол, когда Эдмунд плюхнулся за стол, порывисто подвинул к себе бумагу и ручку. Застыл на мгновение.  Ну и что он напишет? "Привет, Лу, привет, Сью, Питер сошёл с ума, приезжайте, потому что справиться с ним один я не могу". Злость и страх всё ещё крутились в нём, смешиваясь, как чернила в стакане воды, и, заметив, что ручка дрожит в его руке, Эдмунд отбросил её подальше. Щелчок замка подсказал ему, что Питер вернулся тоже. Эдмунд развернулся к нему, не вставая, уставился на него, ожидая ответа. Что-то мелочное и трусливое внутри ещё пищало: может, всё не так, может, ты всё себе надумал, может, он и не пытался его травить, может... Эдмунд качнул головой, разрешая начать монолог, но Питер только выпрямился, сделался будто каменный, затвердев каждой мышцей, и отчеканил: - Я должен его победить. Я должен выиграть. Эдмунд выдохнул тоскливый смешок; к глотке подступала истерика. Он был по горло сыт этим. - Ты никогда не вернёшься в Нарнию, - сказал он и поднялся на ноги. Короткий момент разбился и рассыпался на множество острых осколков, неуловимая перемена исказила черты лица Питера, пока оно вновь не стало читаемым. Он был таким уверенным, таким спокойным всё это время с начала турнира, таким целеустремлённым, таким, что, казалось, ничто не могло сбить его с намеченного курса. Сейчас у него задрожали губы - в плохо сдерживаемой злости, в ответной ярости, которой Эдмунд заражал его, даже если причина тому была у них совершенно разная. В почти детской обиде. Напряглись даже мышцы шеи - точно перед тем, как Питер выкрикнул: - Почему ты не веришь, что мы можем вернуться?! Эдмунд не вовремя вспомнил недавние лекции по философии. Дурная идея Питера обрела форму чайника Рассела и взмыла в чёрный космос, чтобы обернуть Землю своей орбитой, потому что никто не опроверг тот факт, что в Нарнию можно вернуться по собственному желанию. Люси говорила, что пробовала пройти через шкаф снова, но её остановил профессор Керк, а путь, мысленно проложенный Питером для себя, Эдмунда и сестёр, определённо отличался от тех, которыми они попадали в Нарнию раньше. Доказать то, что он работает, можно было только победив в турнире. Эта мысль сжала Эдмунду глотку тупым, тоскливым неприятием реальности. Он вдруг почувствовал себя загнанным в ловушку, из которой нет выхода. Подсознательное, стыдное, скрываемое даже от самого себя желание вернуться душили последние остатки совести, отчитывал голос разума, укрывала под собой серая и затхлая послевоенная английская действительность. Слова возвращались к нему с трудом, и ещё труднее было бросать их в лицо Питеру. - Посмотри на себя, - начал он, притворившись, что ещё владеет собой, но на миг забыл все слова снова, выдав беспомощное, - Питер!.. - прошла ещё секунда, и Эдмунд рассмеялся горько, обессиленно. - В Нарнии ты был Верховным королём! А здесь испугался, что Дауэр может тебя победить, и решил тайком отравить его, чтобы ослабить?.. - он вдохнул побольше воздуха перед решающей, рубящей наотмашь правдой, - Ты должен был быть лучше всех нас! Но ты - ты больше не отважен, не справедлив, не великодушен, - Эдмунд посмотрел Питеру прямо в глаза и закончил твёрдо, - и совершенно точно не великолепен. Воздух, горячий от чужой злости, обжёг его раньше, чем кулак Питера обжёг его скулу. Он умел бить сильно, твёрдо и быстро, но сейчас давал Эдмунду время прийти в себя и ответить, словно - Эдмунда прожгло изнутри бешенством - словно играл в безвозвратно потерянное благородство, притворялся, что он вновь чист сердцем, каким был раньше. Эдмунд выбросил вперёд кулак, почти не глядя, и снова разбил Питеру едва зажившую губу. Тот зашипел, как уж, поджаренный на сковородке, и метнулся влево, чтобы одним прицельным ударом поддых выбить из лёгких Эдмунда весь кислород. Эдмунд хватал ртом воздух в попытке вдохнуть, пока внутри всё горело от боли; он выставил вперёд открытую ладонь, останавливая порыв Питера продолжить вопреки здравому смыслу, но не был готов к поражению - промедление Питера вызвало кипучее раздражение снова, и Эдмунд, толком не отдышавшись, начал колотить его кулаками, где придётся. Питер держал удар с профессиональной стойкостью.  Его пальцы легли Эдмунду на шею.  Воздух на короткое мгновение хлынул в лёгкие приливной волной, чтобы в следующее закончиться снова, но по пояснице над копчиком защекотал кошачьим усом страх, какой бывает перед прыжком с большой высоты или если кто-то ведёт по твоей коже кончиком ножа. Эдмунд замер. Поднял глаза на Питера.  В каком-то извращённом, больном смысле он был великолепным даже сейчас. Может быть, особенно сейчас - опасный, решительный, неостановимый. Питер знал, что, сжав пальцы крепче, ничего не изменит, и Эдмунд знал, что он знал это. В глубине души - знал.  - Если бы Аслан увидел тебя сейчас, - прохрипел Эдмунд. Он вцепился пальцами в руку Питера, но не пытался её убрать. В следующее мгновение Питер разжал руку сам и отшатнулся, словно от пощёчины.  В комнате мгновенно стало холоднее, когда Питер отвернулся, оставив Эдмунда растирать ноющую шею без своего взгляда. Пульсирующе болела скула, жгло в лёгких, сжать разодранные кулаки больше не получалось, и хуже всего было то, что, впервые за долгое время Эдмунд не чувствовал - ничего. Ни чувства отомщённости, ни кусачей несправедливости - ведь он этого не заслужил.  - Прости меня, Эд, - глухо и ровно сказал Питер, и, спустя несколько бесконечно долгих секунд повторил живым, жалким голосом, - Господи, прости меня. Всё вернулось к Эдмунду разом, накрыв лавиной эмоций, когда он увидел, как нервически взметнулась рука Питера к его лицу, и как спина сгорбилась едва заметно, напряглась, чтобы скрыть душащие его всхлипы - и тогда Эдмунд рванул к нему на чистом инстинкте, бессознательно, чтобы обхватить руками со спины. Рыдания становились сильней, и силы, кажется, наконец, покинули Питера; он тяжело опустился на пол, и Эдмунд опустился с ним, не размыкая объятий. Он жался щекой к лопатке брата и не знал, что с этим делать, и липкий ужас опутывал его всё крепче с каждым прошедшим мгновением. - Я просто... - начал Питер, но слёзы не дали ему закончить, короткий вдох помог, - я так хочу вернуться туда, Эд. Я так хочу вернуться. - Ну тише, Пит, - с трудом выговорил Эдмунд, гладя его по плечам непослушными руками, - тише. Но Питер не слушал его - или не слышал, он начал говорить быстро и лихорадочно, словно торопился, боялся не успеть: - Я задыхаюсь здесь, я иду по улице и не понимаю, настоящая ли она. Я и себя не чувствую здесь реальным, понимаешь? - Эдмунд не понимал, подступающая паника не дала ему кивнуть, и Питер щадить его тоже не собирался. Он продолжил, и Эдмунда окатило могильным холодом, - я даже думал... что, если умереть здесь - окажешься там?.. Но решил побеждать.  Последние слова упали лезвием гильотины: - Теперь не уверен. Страх забил Эдмунду лёгкие. Он сжал Питера в своих руках отчаянно, крепко; увидеть сейчас его взгляд было бы невыносимо. Видеть его сломленным - было.  Эдмунд зажмурился, взмолился беззвучно: пожалуйста, мы должны попасть туда сейчас, иначе совсем скоро всё кончится, пожалуйста, где этот чёртов ветер, я не могу его потерять, он мой брат, пожалуйста, Аслан!.. Питер вздрогнул. Сквозь створку окна, распахнутую порывом ветра, в пустую комнату общежития университетского колледжа заглянуло редкое английское солнце.