Раздражаешь

      «Если ты думаешь, что я достаточно добр и наивен, чтобы пустить его к себе домой, даже если он пьяный придет плакаться о том, что его бросили, то да, но не в его случае.»       Сынкван достаточно добр и наивен, чтобы помогать всем близким и не очень людям, которые нуждаются в поддержке, только если они не Юн Джонхан. Он прекрасно знает истинный характер парня; ему не стоило больших усилий пьяным лишь прикинуться, чтобы проникнуть в его дом и снова бесконечно действовать на нервы.       Юн Джонхан действительно его раздражал. Не то чтобы всегда, но большую часть времени: он знает твои действия и слова наперёд, чувствуешь, что он видит всё насквозь, словно пуля, проходящая навылет. От всезнающего взгляда злость берёт до покалывания в кончиках пальцев, даже если Юн не знает ровным счётом ничего, он не подаст виду, и эта неизвестность о его знании раздражает еще больше, потому что ты уязвим в обоих случаях. Уязвимость тоже раздражает. При всём этом, эта хитрая лисица всегда выглядит так мило и невинно, и, может, если бы не всё вышеперечисленное, Сынкван бы мог влюбиться в его нежный смех и неземную улыбку. Только вот черти плавали в омуте этого ангела: его милейшая улыбка на самом деле скрывает едва заметную хитрую ухмылку, а взгляд всегда на грани между «я самый добрый человек на свете и люблю всех вокруг без исключения» и «я знаю всё то, что ты хочешь скрыть от посторонних глаз, даже если никогда мне об этом не говорил». Но почему-то замечал это всегда только Сынкван.       Поздним вечером в дверь раздается стук, и Бу сразу чувствует неладное: возле двери четко висит звонок, зачем стучать в дверь кулаком? Если стучат кулаком, значит, либо не были тут ранее и не привыкли к кнопке звонка, либо человек пришел в нетрезвом состоянии и звонок разглядеть не может.       Сынкван привык вести себя самоуверенно, даже если на самом деле никогда таковым не являлся и даже если он действительно боится, что некоторые вещи узнают другие люди. Но, вообще-то, сейчас он напрягся, стук в дверь не прекращался, и его опасения по поводу пришедшего, к его сожалению, оправдались в момент, когда соседка грозилась вызвать полицию из-за нарушителя порядка, а тот раздражающим сладко-медовым голосом ответил, что его друг ему просто не открывает. «Если не открывает, значит, не хочет видеть. Проваливай отсюда!»       Действительно ли Сынкван не хотел его видеть, или он себе внушил это? Он стоял в полном замешательстве почти у самой входной двери, пока стук не прекращался, сопровождаясь нытьём «Сынкван-а, я же знаю, что ты дома, открывай». Нет, не откроет. Не сегодня. Не сейчас. Он далеко не в том расположении духа, чтобы противостоять природному уму и хитрости Юн Джонхана. Просто притворится, что его нет дома, может, он уйдёт сам или всё же соседка вызовет полицию, и его уведут. По вине Сынквана. «Нет, конечно, в чём я буду виноват, если я не хотел открывать ему дверь?».       Телефон в кармане джинс Бу издаёт уже изрядно надоевшую мелодию, он скользит рукой под ткань и достаёт девайс, с ужасом осознавая, что звонит Джонхан, через секунду слыша за дверью «так и знал, что ты дома, Сынкван-а».       Кван вздыхает и открывает дверь, ловя на себя кажущееся хрупким тело Юна, стараясь осторожно закрыть дверь.       — Ты что, пьян? — Бу подхватывает Джонхана удобнее, перекидывая его руку себе через шею, и несет его на кухню, чтобы усадить на стул, пока тот мурлыкает абсолютно невнятную речь, которую Сынкван считает одной из раздражающих вещей в Юн Джонхане.       — Сколько ты выпил? Посиди здесь и отдохни, я тебе сейчас заварю крепкий чай и дам перекусить, отоспишься… — Нет, Сынкван. Замолчи. Ради бога, просто замолчи. Хватит.       — Какой ты добрый, Сынкван-а. Ты же терпеть меня не можешь? — снова эта ухмылка на его лице, которую видеть просто невероятно бесит. Он решает игнорировать его слова; ему это кажется лучшим решением, и Сынкван молча заваривает чай для не совсем желанного гостя. — Мне нравится, как ты влюблён в меня и скрываешь это за раздражением и ненавистью. Это мило, Сынкван-а, — Просто держи себя в руках, ты не должен сорваться. Бу ставит на стол перед Джонханом кружку горячего крепкого чая.       — Не воспринимай мою доброту и дружелюбие за влюблённость, Юн Джонхан, — опираясь одной рукой на поверхность стола, а второй на спинку стула, где сидит Юн, он смотрит ему прямо в глаза. Хочется отвести взгляд и исчезнуть из этого момента, но одна секундная слабость рядом с Джонханом — и ты проиграл.       — Ты продолжаешь звать меня Юн Джонхан, потому что боишься со мной сблизиться? Я настолько тебе нравлюсь, не так ли? — он подпирает щеку рукой и продолжает наблюдать за кипящими эмоциями внутри Сынквана.       — Ты просто пьян. Пей чай и ложись спать на диване. Не думай, что я тебе рад, я просто оказываю тебе минимальную помощь, и делать большее не намерен. Спокойной ночи, — Бу оставляет Джонхана на кухне в одиночестве, удаляясь в свою комнату, и впервые обнаруживает для себя пользу установления защёлки в межкомнатной двери.       Джонхану эта игра кажется интересной: Сынкван, вроде, злится всегда одинаково, но оттенки этих эмоций переливаются разными цветами, заставляя Джонхана продолжать вести себя так, чтобы быть причиной этой радуги. Ему не нравится Сынкван, ему нравятся его чувства, которые Юн сам всегда и вызывает. Ему не нравится Сынкван, ему нравится играть на нём и смотреть, какие цвета он покажет ему сегодня. Их взаимодействия всегда словно химическая реакция, где Бу — спичка, а Джонхан создает трение, чтобы из искры появилось пламя, пусть даже оно гаснет быстро, ведь спички жжет Юн веселья ради, а не чтобы разжечь костер. Хан не холодный, но ему нравится кратковременное тепло этой искры. Не много и не мало. Хан не холодный, ни внешне, ни внутренне, ему просто нравится ловить взглядом нахмуренные брови Сынквана и видеть, как он начинает тяжело дышать, чтобы не срываться каждый раз, когда Юн его дразнит. Это забавно и мило, ведь даже когда Кван угрожает и кидается колюще-режущими словами, он не представляет опасности. Даже если Джонхана эти слова могут ранить, Бу ведь всегда говорит лишь правду. «Раздражающий», «невыносимый», «прилипала» и «когда же ты перестанешь появляться на пороге моего дома и исчезнешь?» — всё это Юн слышал бесконечное количество раз, и чем больше получал это всё в свой адрес, тем сильнее докучал Сынквану. Ему нравилось, что сколько бы раз не было выгравировано на его лбу «ты меня бесишь», Кван по итогу был единственным, кто принимал его в абсолютно любом состоянии. Даже если он постоянно врал, всё равно казался максимально честным среди всех людей, которых Хан знает.       А Сынкван и сам перестал понимать, где в его словах правда, а где ложь. Изначально Джонхан действительно невыносимо выводил из себя своими проникновенными взглядами, словно он знает о тебе всё, чего не знаешь о себе даже ты сам, но со временем Кван… Привык? Наверное, именно это слово уместно в данном случае, и всё раздражение как-то приелось и «пошёл вон из моей квартиры» уже звучало словно «проходи, я тебя ждал».       Они оба, на самом деле, лгали друг другу.       Сынкван не ненавидел Джонхана, а Джонхан не был уверен в себе настолько, чтобы серьезно заявлять о чьей-то к нему симпатии. Джонхан ненавидел себя больше, чем мог кто-либо другой, и поэтому он вцепился в Сынквана, который всегда озвучивал закопанные глубоко в сознании Хана мысли, адресованные себе самому, ведь никто больше так не делал.       «Хани~, ты такой невероятно красивый»       «Ты похож на ангела»       «У тебя такой красивый голос»       «За что тебя можно ненавидеть? Ты совершенство!»       «Ты невероятно талантливый!»       «Конечно, я люблю тебя, Хан-а»       И ни одного «Вот бы ты закрыл свой рот наконец». Это всегда было лишь в его голове.       Сынкван с сожалением обнаружил, что на утро Джонхан никуда не испарился, но, благо, теперь он трезвый и адекватный. Стоит на его светлой кухне, освещенной полуденным солнцем, и готовит себе завтрак. Волосы его почти что ослепляют из-за падающего на них солнечного света, и он сам выглядит так мило и невинно, что Кван почти забылся, стоя не так далеко позади и молча разглядывая Юна сзади.       — Ты будешь завтракать? — Хан поворачивает голову, смотря на Сынквана через плечо, и ловит на себе пристальный взгляд, отчего не сдерживает улыбку.       — А ты решил похозяйничать на моей кухне?       — Да особо и хозяйничать не с чем, у тебя мышь в холодильнике повесилась. Знаешь, я бы на твоём месте… — Юн замолкает, когда чувствует дыхание непозволительно близко к шее, а еще через секунду обнаруживает, что его заперли руками в пространстве между кухонным столом и телом. Он поворачивается лицом к Сынквану, — Что это ты задумал? — взгляд напротив изучающий, но беспристрастный, хотя видно каплю родного раздражения.       — Хочу понять, что тобой движет. Ты постоянно приходишь сюда, ничего не говоришь, ничего не требуешь, но и не уходишь, даже если я прогоняю тебя вон и отношусь как к дерьму, — Бу впервые не боится смотреть в карамельные глаза, даже если велик риск утонуть и перестать дышать от этой сладости. В ответ снова получает улыбку.       — А сам-то? Ты говоришь мне о том, как я тебя раздражаю, как ты не пустишь меня в свой дом в следующий раз, но каждый последующий раз ты готовишь крепкий чёрный чай и позволяешь спать на диване в гостиной. А знаешь что ещё милее, Сынкван-а? — Хан кладёт ладони ему на грудь, заставляя Квана бегать глазами, а после медленно, почти гипнотически, разворачивает их двоих так, чтобы прижатым к столу оказался Бу. Его уверенность мгновенно испарилась, — Каждое утро я просыпаюсь, накрытый теплым пуховым одеялом, хотя я точно знаю, что засыпаю абсолютно без всего, просто в одежде. Каждое утро, когда я встаю раньше тебя, ты просыпаешься и какое-то время смотришь, как я готовлю завтрак, а после делаешь вид, что это не ты пялился на меня…       — Потому что я не пялился.       — Хорошо, пусть будет по-твоему, ты не пялился, а еще не дышал мне в шею минуту назад.       Их взгляды снова встречаются, и Кван понимает, что опять проиграл — он начинает тонуть в карамели.       — Какой же ты милый, булочка, — Бу не успевает возмутиться, чувствует чужие губы на своих.       Поцелуй выходит долгим, но невероятно нежным, настолько, насколько может быть нежным Джонхан, и Сынкван закрывает глаза, отдаваясь моменту, кладёт руки на джонхановы плечи, пальцами зарываясь в мягкие волосы. Если бы Бу описывал это литературно, то вышло бы слишком клишированно: щекочущее чувство в животе, называемое большинством «бабочки»; некая лёгкость в голове, которую можно сравнить с сахарной ватой или маршмеллоу, и одним поцелуем оказалось так легко растопить их и оставить комфортную пустоту.       С Джонханом, оказывается, приятно целоваться, но ещё приятнее трогать руками его волосы вместо того, чтобы смотреть на них со стороны, как и на всего Джонхана. Когда они снова встречаются взглядами, Юн видит в глазах напротив «я ничего не понимаю», но вместе с этим «я хочу понять», и впервые Хан не ощущает противной лести от этого взгляда.       — Я всё ещё раздражаю тебя? — выдыхает почти в самые губы. Джонхан непозволительно близко, но было поздно с этим делать ещё в самый первый раз, когда Сынкван пустил его в свой дом.       — До невозможности бесишь, — и касается своими губами его сам.       Джонхан лишь улыбается в поцелуй.