Тоска

      Простынь липла ко влажным подушечкам пальцев, а тонкие нити рыжих волос цеплялись за горячую кожу плеч, спины, шеи, выуживая из разморенного мужчины недовольное ворчание и вялые попытки избавиться от досаждающей помехи; с ленивой небрежностью царапали ключицы острые ногти, и смазанные поцелуи следовали за ними горячими прикосновениями к остывающему телу.       — Царапаться необязательно, — проворчала тихо, дёргая плечами, и перевела взгляд на свисающую рубашку с прикроватной тумбочки — раздеваться всегда легко, а облачаться вновь в рабочую форму для пары минут ходьбы по коридорам тёмного-тёмного поместья… пытка жёстче шуток Данте.       Особенно, когда вечер не дня перед выходным, а среды — середина недели, чтоб его — и немилостивый Нова великодушно поставил ранний, утренний патруль улиц родимого Регало серии Мечей, чем обеспечил проблемы девушке, пошедшей на поводу у Джолли. Не реши она, уставшая и снедаемая тоской, постучать поздно вечером в двери проклятой лаборатории, то не было бы ни слипающихся от усталости век, ни желания остаться на мягкой подушке до первых лучей слепящего регальского солнца, которое бормочущий на ухо консильери не жаловал до тяжёлых, суконных портьер на широких окнах. Даже распластавшийся на полу официозный пиджак Феличиты не был столь же плотен, как абсолютно закрывающие любые поползновения светила шторы. Непроглядная темень.       А пиджак-то надо было поднять… как и рубашку… и галстук, свисающий с изголовья… и себя тоже стоило поднять из-под…       Ауч.       Ауч!       — Больно же! — просипела резко вернувшаяся в реальность Феличита, душа хлипкий вскрик от вонзившихся в тонкую кожу ключиц острых зубов. — Джолли, прекрати! Мне больно! — с нарастающим недовольством она толкнула его за худые, острые плечи, в слабой попытке вынудить прекратить терзать итак уставшее тело, но он лишь проигнорировал рассерженные, сбитые мольбы отцепиться и едва не прокусил до кости кожу, выбив из неё надломанный, скрипящий стон и отвратный вкус железа на языке. — Прекрати делать мне больно! — еще один раз и она ударит его ногой в живот.       — Прекрати меня игнорировать, — мучительные издевательства остановились с первыми нотами низкого, раздосадованного голоса, и она болезненно столкнулась с изголовьем кровати спиною в мгновенном желании отползти подальше от обладателя насупленных, мутных аконитовых глаз, разглядывавших её со смесью недовольства и уязвлённости. — Если ты не заметила, я всё ещё здесь, — заворчал он, — или мне уйти?       Феличита, давясь пылающим возмущением с желанием ударить кое-кого ладонью по излишне самоуверенному лицу, раскрыла рот в желании высказать всё-все: о прохладном поведении на протяжении последней недели (да, свалилось слишком много работы, но не до такой степени же!), о наплевательском отношении к собственному здоровью (стоило ей утонуть в кипе бумаг и ни о каком трёхразовом питании со здоровым сном и речи не шло!), о скинутом на неё Элмо (чей это, в конце концов, ребёнок!), о том, о другом, о третьем, о десятом, о саднящей ключице и не менее агонизирующей нижней губе.       Однако.       Однако нарастающая головная боль и усталость во всех конечностях вынудили прикусить язык. Ссориться по пустяковой причине абсолютно не хотелось, особенно после недель коротких разговоров и редких улыбок, и перенести бы выяснение отношений немножко на потом… после патруля… ранним утром… спасибо, Нова. Виски давили сильнее, стучали молотками внутри черепной коробки по стенкам, и Феличита, слизывая кровь с нижней губы, медленно моргала слипающимися веками в дилемме: вытолкнуть ли из горла ненавистное «прости», или ядовитое «спасибо, я сделаю это сама».       — Ты оглохла?       Победило самоуважение и окатившее от макушки до кончиков пальцев раздражение.       — К сожалению, нет! — злобно глянула на него и подцепила смятую рубашку пальцами, а после едва не свалилась со всей грациозность на пол, запутавшись в одеяле во время спешного побега из постели под веселящимся взглядом Джолли, не преминувшего коротко рассмеяться на почти случившуюся катастрофу. Забавляющийся смешок ударил тяжко по вискам, и Феличита прошипела сквозь сжатые зубы: — В отличие от некоторых, у меня есть рабочие обязанности, так что я ухожу, хмпф, — на слетевшее с языка заявление он лишь закатил глаза и криво улыбнулся, подперев щеку ладонью, словно получая исключительное наслаждение от разворачивающегося на глазах действа. Она, причитая и возмущаясь, толкая со злости ножку кровати и ни в чём неповинную тумбочку под цепким взглядом консильери, наспех облачилась в нижнее бельё вместе с хлопковой рубашкой и до покалывания в костяшках вцепилась в чернильный пиджак замерзающими пальцами. Феличите очень хотелось кинуть плотную чернильную ткань прямиком в его безучастное лицо.       Он даже не остановит её, да?       Конечности всё ныли, виски трещали, хотелось упасть на мягкую подушку — но она была слишком злой и расстроенной, чтобы остаться, да и словно он не вытолкнул бы её в любом случае через пару минут.       Джолли никогда не оставался с ней.       Она могла цепляться тонкими пальцами за ткань тёмно-синей рубашки и просить остаться на ночь, побыть с ней, заснуть рядом (и получить под её присмотром здоровое количество сна), не уходить, но просьбы игнорировались, отшучивались и сопровождались ироничными ответами вроде «у меня нет никакого желания реанимировать Луку утром, как и терять представителя Старших Аркан по таким пустякам» каждый раз. Со временем, повторяя вновь и вновь безнадёжное «останься», она в конечном итоге опустила руки и перестала волноваться из-за таких пустяков.       Джолли никогда не позволял остаться ей.       Он затягивал криво завязанный им же галстук прямо ей под горло, чертыхался во время шнурования корсета, сетуя, что развязывать его в стократ приятнее; и вручал тяжёлый пиджак прямиком ей в руки, оставляя на щеке смазанный, холодный поцелуй с тихим «спокойной ночи», а после открывал двери. Она впивалась ногтями в жёсткую ткань в руках и, громко цокая каблуками по каменной поверхности коридора, уходила восвояси, как и бесчисленное количество раз до этого, ведь рано или поздно он говорил «знаешь, уже довольно поздно».       Так что, кипя раздражением и злостью, Феличита собиралась как можно быстрее покинуть душную, давящую всеми стенами комнату.       Полураздетая, запыхавшаяся и прикусывающая внутреннюю сторону щеки от пульсирующей височной боли, она стояла посреди холодной комнаты с закинутым на руку пиджаком и неуклюжими движениями отчаянно старалась застегнуть рубашку, но выскальзывала из пальцев влажных пуговица, и прорезь ткани не цеплялась за неё, вынуждая повторять весь процесс вновь и вновь, вновь и вновь, вновь и вновь. Металлическая застёжка, в конце концов, не выдержала истеричных, спешных попыток её застегнуть, сорвалась с белёсой нитки и упала.       Ударилась со звоном о морозящие ступни доски и неспешно покатилась по комнате, остановившись у свисающего с основания кровати синего одеяла. К ногам глухо упал пиджак.       Шёлковая ленточка, всё державшая жалкое подобие хвоста, выпуталась из сбитых прядей, соскользнула с плечей и скрутилась спиралью на смоляном пиджаке, растворившись в темени ткани, исчезнув на глазах.       Какая жалость.       Какая жалость, какая жалость, какая же жалость…       Феличите захотелось согнуться, обхватить руками голые колени и пошевелить онемевшими от холода пальцами под кипой упавших одежд; захотелось деформироваться подобно скрученной у ног ленточке и провалиться в темень сновидений так же, как шёлковая полоска ткани растворилась на фоне чёрного-чёрного пиджака. Хотелось спрятаться от палящего кожу жёлто-горячего света лампочки, от похожей на оскал луны, наблюдающей холодно и безразлично сквозь щель в неприкрытых до конца портьерах; от начавшего тлеть раздражения с горьким привкусом обиды на кончике языка. Ногти впились в подрагивающие ладони. Больно.       Феличита вдохнула.       Всё в порядке, она взрослая девочка, она не ребёнок, она не ребёнок, она не ребёнок.       И выдохнула.       Цокнув языком и скривившись, облизав пекущую рану, она переступила через устроенный на полу беспорядок, решив забрать одиноко свисающий галстук и уйти со всеми вещами подальше в темень коридора, желательно в какой-то неприметный угол, где она сначала спокойно оденется, а после без проблем доберётся босиком по холодному каменному полу на другой конец поместья. По довольно очевидной причине личная комната Джолли находилась в другой стороне ото всех жилых комнат в самом западном крыле, так ещё и в самом конце, за поворотом, в глухом углу, что превращало весь процесс возвращения в родные пенаты едва выносимой мукой.       Глотая безосновательные претензии, направленные на виновника будущего недосыпа в лице Новы больше от отчаяния, чем по делу, она потянулась к галстуку и замерла, когда запястье сжали холодные, костлявые пальцы Джолли.       — …отпусти, — тихо прошептала Феличита, истерически двигая пальцами, и злобно нахмурилась, направляя на него возмущённый до глубины души взгляд.       Он усмехнулся — она скривилась.       — У тебя рубашка шиворот-навыворот.       Сволочь.       — Всё? — и дёрнула рукой, но в итоге лишь смогла шипеть от впившихся в кожу надоедливых пальцев с надоедливыми острыми ногтями.       Стеклянные аконитовые глаза мёртво смотрели прямиком в душу, вынуждая внутренне съёжиться от цепкого взгляда и начать вопрошать у кого из них двоих «Gli Amanti», а у кого «La Luna». Предательское ощущение липкого дискомфорта сжимало горло при взгляде на блёклые радужки вокруг пустых, чернильных хрусталиков, словно наказывая за противоречивые чувства: несмотря на безграничную любовь и к цвету, и к почти скрывающей зрачок метке, иногда она не могла отделаться от давящего на грудь чувства иррациональной тревоги. Может, всё дело было в убитой душе внутри его мутных, стеклянных глаз.       Джолли облизал губы.       — Ты можешь остаться у меня, — и наклонил голову в ожидании ответа.       Феличита хлопнула глазами.       И ещё раз.       — Что?.. — смогла выдавить из себя, давясь воздухом и глубочайшим, неописуемым непониманием сокрытых за предложением мотивов. — Что?       Что?!       Он скривился.       — Не вынуждай меня дважды повторять сказанное, — раздражённо проворчал консильери. — Мне казалось, твоя кратковременная память хранит дольше одной секунды информации, — едкая шпилька пролетела мимо ушей не только уже привыкшей к подобному девушке, но и слишком ошеломлённой для обращения внимания на подобные мелочи.       — …я правда могу остаться? — пролепетала путающимся языком и подрагивающим от шока голосом, абсолютно не обращая внимания ни на тлеющее раздражение, ни на задетую гордость, ни на всё, что случилось за последние минут двадцать ради блаженной возможности упасть головой на мягкую перину подушки, а не бродить босиком коридорами глубоко ночью. — Правда-правда? — повторила с тем же уровнем удивления и наклонилась вперёд, непонятливо разглядывая его глазами (неужели подменили).       Если она останется здесь… с ним… она сможет уложить уставшие кости на мягкий, поскрипывающий матрас; сможет удобно устроить ноющую из-за проклятых висков голову на пушистую подушку, сможет укутаться в тёплое, шерстяное одеяло и наконец-то заснуть рядом с наихудшим человеком во всём Регало. Может, у неё будет возможность провалиться в сон не на противоположной стороне кровати, угрюмо разглядывая кипу вещей на полу, а возле него, утыкаясь носом не в холодную ткань, а тёплую кожу, едва не лопающуюся на острых костях.       Не то чтобы Феличите не было обидно и больно — горький привкус на языке с пекущей губой никуда не делся, как и прекратившие саднить укусы на ключице. По-хорошему стоило развернуться и уйти.       Но.       Но впервые за долгое-долгое время Джолли поступил, как нормальный человек, и у неё не было духа скрутить шею редкому моменту доброты, поступив, как надо.       — А ты хочешь упасть от усталости посреди коридора в таком виде? — он выгнул бровь, смотря со смесью жалости и своеобразной заботы. — Прогуливаясь по нему босиком благодаря сломанному каблуку?       — Нет, — она выдохнула, признавая поражение самоуважения.       — Иди сюда, — он коротко улыбнулся и мягко потянул её на себя, а Феличита позволила ему это сделать. Она упала коленями на смятую простыню, и под навалившимся весом заскрипел матрас, принимая неудавшуюся беглянку обратно. — И куда ты собиралась сбежать, м-м? — горячее дыхание опалило ухо, и костлявые пальцы с лёгкостью толкнули уставшее тело прямиком на Джолли, который без особой сложности уместил притихшую девушку на своих коленях. — Подальше от меня? — прошелестел низкий голос, и она ощутила холодные ладони на щеках вместе с безвкусным, влажным поцелуем, проникающим между раскрытых зубов; она нерешительно зацепилась за его худые плечи, не находя сил отвечать на склизкое месиво. Прокушенная нижняя губа напомнила о себе секундой болью, когда по ней провели языком, разрывая пресный поцелуй. — Как глупо.       — Очень даже разумно, — насупилась, слабо вдавливая ногти в его плечи.       — О, — воскликнул Джолли, — значит, находиться в моих объятиях хуже, чем в раздражении плутать тёмными коридорами поместья?       Довольно сложный вопрос, на деле.       — Мне надо подумать, — на выдохе проворчала Феличита, мечтая о скорейшем падении на подушки. Хотелось спать.       Бродя уставшим взглядом по тонким ключицам мужчины, она не сразу заметила, как исчезла с лица прохладная ладонь и мягко выпутала шёлковую ленточку из взъерошенных волос, позволив былому хвостику более свободно упасть на простыни. Слегка рвано, немножко болезненно, тонкие пальцы Джолли методично провели по отдельным прядям, словно стараясь причесать спутанный беспорядок. Феличита молчаливо уткнулась ему в плечо.       — Хорошо подумай.       — Вот и подумаю, — шатко прошипела, невольно концентрируясь на каждом его действии: на задевающих скальп ногтях, на тянущих нити волос пальцах, на соскользнувшей в спутанные пряди второй руке. Приятные ощущения окутывали от макушки до пяток, усыпляли, успокаивали, мешали думать и говорить: она невнятно бормотала что-то неважное в его плечо, устало мычала и наваливалась всем весом, не в силах побороть сонливость; а он продолжал методично проводить по её волосам, говоря о чём-то… о чём-то.       Феличита медленно провалилась в сон под размеренное бормотание Джолли, прижавшись щекою к его плечу.