One piece.

— Я не понимаю, почему ты такой идиот, Генри. Растянутая, грязная ухмылка обшарпанных зубов костюма складывается в своеобразную улыбку. Победную улыбку... Торжественную. Но в то же время - такую раздосадованную, разочарованную... Словно безразличную к происходящему - но все равно немного опечаленную. Сожалеющую... Но вовсе не о своих поступках или ошибках. Он как раз ступал верно на своем пути. Он успел вовремя разглядеть протянутый ему дар, успел его осознать, успел им воспользоваться и обрести нечто немыслимое. В ответ - смешок; не лицемерный, не злой, даже не обиженный. Соглашающийся. Существо глядит на невольного пленника пять секунд; глядит затем еще столько же, выжидая какой-то более яркой реакции, но в конце концов не удостаиваясь её. Оно тоже молчит какое-то время, как бы "в отместку" за такую скудность, а затем резким и громким, скрипящим движением встает на обе ноги; с торопливости - немного неровно, дерганно, эмоционально. Железный стул с тяжелым "вздохом" отъезжает от такой импульсивности на несколько сантиметров. — ПОЧЕМУ?! Ты постоянно делаешь все "НЕ ТАК"! Портишь все то, что так ровно выстроено тобой же. И реагируешь с таким спокойствием! И тот же стул, хотя выглядит крепким и довольно увесистым - вдруг оказывается лёгкой пушинкой, ничего не весящей безделушкой, стоило только полугнилой механической конечности с самого своего размаху вдарить по его спинке; предмет мебели стремительно влетает в дальнюю стену: железо громогласно ударяется о бетон, но наружу сей звук, вероятно, даже не просочится. - Моей ошибкой было связаться с тобой, вот это я уже давно понял. « А вот как раз это было правильным решением, мой друг. » Смешок. Уже с противоположной стороны, и в сей раз - совершенно иной; беспокойный, раздраженный, усмехающийся. Идиот. В самом деле: абсолютный кретин. Такой умный, гениальный, абсолютный... Но в своей дурацкой простоте - неимоверно тугой на действительно важные идеи и решения. Идеал, воистину одарённая сущность - но не до конца осознающая глубину своих возможностей... Гадко-прекрасное существо. Что-то высшее, чье физическое воплощение хочется боготворить, возвышать, ублажать - но затем же разрывать и крошить на самые мельчайшие кусочки, втаптывая ошмётки мяса в землю; выпотрашивать наизнанку, как праздничную индейку, и уничтожать во всех имеющихся проявлениях. Обмякшую тень в углу тщательно штудируют взглядом ненавидящим, презирающим, но в то же время с некоторым остаточным... Обожанием. Где-то внутри, в глубине - конечно, он им восхищался. Даже будучи сущностью высшей - все равно восхищался. Был больше, значительнее, способнее - и все еще восхищался. Может - мог бы пойти на некоторые условия. Может, мог бы пойти на крохотные уступки, от которых бедняге Эмили могло бы даже стать легче... Если бы тот действовал вместе с ним. Если бы не отвернулся, не испугался, не предал. А он всегда был такой: осторожный, даже слишком; до безумия моральный, когда дело касалось некоторых примитивных моментов. Таким и остался, а значит никак не вырос в этом плане. Как жаль. Металл на кончике пальцев костюма жестким росчерком прошелся по плоскости подтуповатого ножа, взятого со стола мягко, неторопливо и незаметно. Глаза пялятся пару секунд на прохладную протяженную поверхность, но не видят чего-то особого или важного, что могло бы остановить на миг и заставить задуматься. Он уже все решил. Решил давно, вот только с реализацией было трудно... А ведь тот даже не прятался! Так почему найти его было так сложно? — Ты знаешь, как мне неприятно грубить тебе. Но ты в самом деле так туп! И это меня огорчает. Наша дружба действительно была для меня чем-то приятным... А ведь она могла и не прерываться, Генри. ‟Она была тебе важна, но ты не мог прислушаться? Не мог учесть чужое мнение? Не мог задуматься об иной альтернативе?” Казалось - именно это мужчина должен был произнести. По крайней мере - это то, что тот точно хотел бы по справедливости ответить. Но сказал ли он что-то? А может, его голос прозвучал не в самом деле, лишь в воображении? А он прислушивался. Пытался, пока чужое мнение не стало звучать... Так абсурдно! По-детски наивно и глупо. Если другая альтернатива и может быть - она не окажется гуманнее имеющейся. Чем-то приходится жертвовать: незаметно убираешь по одному винтику, чтобы порадовать остальную часть механизма, насладиться её работоспособностью и практичностью. Это уже не детолюбовь, это дурость: намеренное пренебрежение потенциалом, способным раскрыть доселе невозможное... Возможно, даже не только для себя. — Я был снисходителен к тебе до тех пор, пока твоя чувствительность не стала разрушать все плоды наших стараний. "ТВОИХ стараний", - сказали бы при желании оскорбить или осудить, указать другому на виновность и причастность; "МОИХ стараний", - сказали бы, возжелав показать немощность и малость партнера, выставив на передний план свои собственные достижения и приложенные усилия. Но "НАШИХ" - скорее, как что-то нейтральное... Не то, на чем стоял акцент в этих словах. - Снисходительность понадобится только тебе в Аду, когда ты наконец попадешь куда следует. Там наверняка уже заждались. — Снисходительность понадобится чертям - с моей стороны, когда они увидят того, кто может быть настолько уверен и силен, как им и не снилось. Грязно-зеленая морда хитро ощерилась в удовлетворённой полуулыбке, выдавливая самый настоящий и справедливый смешок: такой громкий и явственный, что тот чуть не перетек в хохот. А он как всегда наивен и смешон, раз считает, что его когда-нибудь настигнет эта воображаемая "кара". Да и за что? За то, что он не боится следовать своим идеалам? За то, что стремится исполнить то, о чем мечтает? Глупо. Все люди имеют некую цель, к которой стремятся... Да только у некоторых цель важнее и глобальнее, и на это можно положить десятки других поверх. Это жертва. Если можно сказать - плата. Так что здесь может быть такого уж караемого и грешного, кроме морали? Глупо. Но по крайней мере сейчас это уже не раздражало, а только смешило. По крайней мере, из инженера удалось вытравить какую-то эмоцию, недовольство, реакцию... Того и добивались. Металл блеснул в полутьме, а вся его материя скрипнула, когда одубевшие тканево-мясные кончики пальцев сжали его с силой, немного проскользив в сторону. « Дурак. » Зловонная пасть расширилась, - как будто сейчас собирались что-то ещё произнести, - но затем обратно сковалась. — Мне иногда представлялся наш диалог по душам... Говорить было не о чем, но хотелось - о многом. Когда в последний раз он с кем-то так продолжительно и подробно разговаривал? Пожалуй, только с истуканами с остекленевшим взглядом. Может, со своими творениями... Или бывает - с "творениями". Он не только создавал механику, не только вселял душу в неё... Нет, он порой давал "вторую жизнь" и кому-то другому. Своеобразную, но жизнь. Существование... Только разговаривать с "такими" было даже бесполезнее, чем с хоть сколько-то оживленными машинами. Хотя в минуты особого трепета даже это было вариантом хорошим. — ...И если честно - представлялся он мне всегда именно так. Возможно, менялись некоторые детали... Но окружение всегда одинаковое. Ты везде одинаков. События везде одинаковые. Зато способы принуждения к ответу разнились... Почему? Почему я заставляю тебя со мной разговаривать, Генри? Не ты ли уповал о крепкой дружбе больше всех? Молчание. Но если можно осязать, ощупать атмосферу - то в ней можно ощутить очевидное презрение и дискомфорт со стороны собеседника. Только вслух оно не высказывалось, наоборот: выдавалось в самой молчаливости и сурово-отстраненном взгляде. Нет, Эмили не думает о спасении или побеге. Тяжелые, плотные шаги; по отзвуку от пола угадывался большой вес, доверенный на обманчиво хлипкие конечности. Большая сила сдерживалась, усмирялась, когда тварь медленно, неторопливо определялась какой-нибудь ногой то на одну клетку пола, то на другую. И вот большой кролик приблизился к бывшему другу: так близко, так рядом, что запах гниения тела до человека не то что просто доносился, а неимоверно ударял прямо в лицо, выбивая любые иные возможные запахи из носа, а из горла вытряхивая всякий чистый кислород. Кроме удовлетворенности, взгляд исполнился некой лиричностью, даже жалостью - и от того, наверняка, собеседнику стало даже более противно, чем от столь откровенных миазмов. — Ты облегчишь мне действо, если встанешь. Я облегчу твои ощущения, если ты это сделаешь. Ведь ты уже не молод, помнишь? ‟Да ведь кто тут еще будет последней развалиной, старина?” Так, наверное, ему бы ответили, если бы передумали играть в молчанку. Хочет напоследок доставить ему неудовольствие? О, так мило. Увековечить бы чужой голос... В такой же свежей памяти. Грязные цепкие фаланги, - порой отсутствующие, - ухватываются за ворот поношенной клетчатой рубашки, сжимают крепко и тянут вверх непоколебимо. О, великий гений... Может быть, некая частичка гениальности кроется даже в его внутренностях. Может, добыв их, удастся выскоблить немного его исключительности? Может, и правы были в одной догадке дикари в племенах, когда торжественно поедали тела убитых врагов. Но нет же, глупости. Все существа одного вида одинаковы изнутри. Если, конечно, не имеют явных увечий или мутаций... Разве что, может в мозгу найдется что-нибудь интересное. Оцифровать его, получить доступ... Ко всей информации. Укрываемой и показной. Может, он найдет в этом что-то? Воспоминания, моменты, эпизоды... Что-нибудь, что превратило Генри Эмили из обычного человека в одаренного! Может быть, гениями не рождаются, а становятся? Находящееся прямо перед глазами тело сначала охмурило, помутнило сознание, но затем - так же внезапно отрезвило. — Можешь довериться: я позабочусь о тебе как следует, мой старый друг. Ты увидишь ещё многие мои свершения... Погрузившись в легкую мечтательность, существо медлительно моргнуло, принимаясь обеими грубоватыми, но относительно ловкими руками расстегивать ткань мятой одежды, пуговичка за пуговичкой. В процессе старались повредить как можно меньше, но увы - давалось не всегда. В первые мгновения инженер еще и сопротивлялся! Ха-ха! Пытался неловко отпихнуть, кривился, ежился, вероятно - не совсем понимая, что конкретно пытаются предпринять в его отношении. Затем в чужих действиях наступила пауза. - Я действительно был слеп все это время, я понял. Никак не замечал этой... Едкой погани в тебе. Может, с самого начала? Кто знает. « Слабак. » В конце концов, с минимальным потерями расстегнув потемневшую рубашку, Спрингтрап отложил её в сторону вместе с ножом, решив напоследок "насладиться", осознать чужие формы. Шершавые и неровные ладони трупняка легли на отнюдь не такую нежную кожу груди; она явно видывала лучшие времена своего немолодого обладателя. Лапищи очертили некую заветную область; затем придвинулись к запястьям и, держась при них, развели человеческие руки в стороны. Все манипуляции проводились аккуратно и бережно: точно с хрупкой фарфоровой куклой; а может, с невесомой бабочкой, одно дуновение на которую могло гарантировано испортить её первозданный, ценный для коллекции вид... Ведь это тоже будет, своего рода, часть коллекции. Привнести синяки на чужое тело так просто, но легко ли устранить их с уже неживой кожи? ‟Как тошно понимать, что это существо действительно когда-то было человеком... Даже другом. А было ли в полной мере, или только притворялось?” Удерживая в таком положении конечности бывшего друга, грязная фигура и сама замерла в несуразности, исключив всякое движение тела; точно время кто-то приостановил - и лишь туда-сюда вращающиеся глазные яблоки сообщали о том, что это не так. Сощурившись сосредоточенно, существо грузно засопело, убирая хватку и накреняясь в сторону, очевидно устремляясь взять со стола необходимое орудие. Человек тоже устремился к оружию. Вот только совсем в другом направлении... Пауза длиной в мгновенье - и воздух засвистел. Предмет плотный, холодный, накрепко зажатый шершавыми работящими пальцами - устремился куда-то в район подмышки костюма. Точно по металлу: именно туда... Увы, атака на поражение оказалась отбита быстрым и мощным ударом мясо-механической конечности поперек чужой; удар, выбивающий оружие из цепкой хватки. Но на пол то не опало: оказалось удержано. « Мыслить так просто и предсказуемо... Это в его духе! Но почему же так раздражает? » Электрошокер. Обладает несомненно оглушающими свойствами. Маловероятно, что обеспечил бы полную победу - но фору в самом деле бы дал. Перехватив мужчину за запястье, кролик принялся сжимать свою хватку на нем; цельным металлом, тяжёлым бетоном - пальцы сковывались на руке, на коже, в конце концов - на самой кости; останавливать стискивание никто не собирался. Вопреки недавним соображениям - вовсе не спешили, в конце концов передавив руку так сильно, что боль живого существа стала невыносимой: ладонь расковалась, предмет самообороны звучно стукнул о пол. Вот только Спрингтрап на этом не спешил отпускать: лишь сам всем телом двигался ближе, то выпрямляясь, то сгорбливаясь. Взгляд потеплел, огранился довольством и спокойствием. — Мой друг, мой старый-добрый друг... Генри. Гений, но такой неразумный. В тоне голоса смешалась надменность с некоторой снисходительностью и... Снова жалостью. Гадко-гадкое чувство, не правда ли? Впрочем, на этой едкости все не кончалось: тварь явно планировала высказать кое-что ещё. Планировала, пока вдруг всем нутром не ощутила прикосновение чего-то плотного к разорванной шее. Технически, ощутить что-то в таком физическом состоянии было делом практически невозможным, но весомое давление проигнорировать было бы куда сложнее. Вторая рука. Второй карман. Второй электрошокер. Это так... Логично. Так ожидаемо. Но почему Спрингтрап оказался удивлен и растерян в первые секунды? О, он просто даже не думал о том, что кто-либо сможет его "перехитрить". ‟Чудовище. Это - чудовище. Не зверь, не человек.” Наверное, Эмили должен был уже усвоить один единственный урок за все это время. Наверное, за столько раз в своей жизни - он должен был понять эту вещь так хорошо, как никто другой. И он понимал это; он в полной мере осознавал все свои ошибки, всю чужую хищность, жадность и жестокость... Он знал и проклинал свою беспечность. Но вот: его предусмотрительность внезапно спасает положение; дарует второй шанс, возможность все если не исправить, так по крайней мере загладить, облегчить... Он может поступить по справедливости и честности. Ему нужно оглушить монстра, выбить из него все силы; но почему же кнопка не прожимается? Почему палец усердно давит кнопку, а она не покоряется, не опускается? Почему кожа активно потеет, выстраиваясь на лбу в морщины и хмурость, но ничего не происходит? Пальцы начинают соскальзывать, слюна скапливается в горле, мешаясь с невиданной злостью на себя и какой-то горечью. Почему он не может сделать собственными руками то, что должен? Почему не может, в конце концов, отплатить за дочь, за всех Них? « Потому что ты всегда был слабаком, Генри. Был, есть и будешь жалким и беспомощным. Глубоко внутри - определенно точно уже смирился со своим положением и никчемностью, но все еще пытаешься что-то вяло противопоставить - лишь только для того, чтобы не потерять последние крохи гордости в чужих глазах. Но эти крохи уже давно были утеряны, Генри. » Мужчина не использует свой удачный момент, да только Спрингтрап явно не горел желанием оставлять третий шанс, поэтому и соображает, и действует быстрее. Второй электрошокер вырывается из пальцев самым прямым образом: резко, внезапно, стремительно, безвозвратно. Последнюю помеху небрежно отшвыривают куда-то в даль, а нож кусаче нападает на живот: прорезает тонкий слой кожи, мышц, мяса, пробивает попавшиеся на пути внутренности, высвобождая их содержимое; плоть и кожа с обратной стороны пробиваются тоже, металл встречается с бетонной стеной. Хотелось сделать иначе, но терпеть уже нет сил! Это конец. Он поймал его! Поймал! Поймал тот идеал! Эмили выдыхает и мычит что-то нераздельное, кривясь лицом и жмурясь, цепляясь пальцами за гадкий, пропахший костюм, как за последний оплот жизни. Нож тем временем проворачивается вокруг несколько раз и - прорывается выше; не щадя и не жалея ни один миллиметр плоти перед собой - поднимается, оставляя за собой путь из прорезанной кожи и мяса. Приятно. Приятно... Все могущество ума, интеллекта - тает на руках, распадается на клочки! То, за чем еще с самой первой встречи была невероятная погоня: Генри. В чем его секрет? В чем его особенность? Инженер, тем временем, резко лишается силы удерживаться на ногах, начинает заваливаться, нажимая на прогибающийся под пальцами каркас гнилого костюма. В ответ - мощная рука берется за взъерошенные лохмы седовато-рыжеватых волос, тянет вверх. Нож давит сильнее - уже достигая уровня рёбер и нажимая на них: так сильно, так напористо, что кости будто вот-вот не выдержат. Но вот: окровавленный предмет изымается, выпадает из крупных пальцев, а свободное пространство там, внутри, вмиг заполняется широкой и грубой конечностью. Она рыщет внутри не так долго: горсть горячих, дымящихся внутренностей изымается из прорехи в брюхе; растерзанные, покалеченные, но еще не отсоединенные от своего обладателя - алым дождем-покрывалом обмякают на кроличью морду. Может быть, его гениальность таится где-то здесь? Может, она откроется ему теперь, после этого? Мягкую плоть наматывают на пять пальцев: слой за слоем, слой за слоем... В один момент - рывком вырывают из самого нутра, затем - небрежно, но скрупулезно укладывают вниз, укладывают внутрь: под грязно-мерзкий кроличий костюм, где уже имелись застаревшие остатки прошлой плоти. Его плоти. Но теперь... Теперь там - частичка и Генри тоже. — Ты в самом деле подарил мне многое... Но то, к чему я всегда так стремился, что хотел постигнуть и что мог возжелать более всего - это ты и твой гений. Маленький кусочек тебя.