Порог иного бытия

«Мулентий, Мунерва, их дочь Телиция…» Бегло просмотрев последний листок, Совунья положила его на бумажную стопку. Смерив результат усталым взглядом, она подытожила, что рабочий день подошёл к концу. Приподнялась и взглянула на верхний лист в последний раз, стараясь запомнить каждое имя. Ведь завтра ни от кого из списка не останется и следа. Эта работа в Министерстве любви была с ней всю жизнь. Когда-то, в далёком прошлом, ещё возможно когда даже она и Кар-Карыч были в расцвете сил, слухи обозначили, что её смысл именно такой. Точно Совунья не знала, что случится с теми, кто попал в список. Может, их отправят в лагеря до конца дней. Или повесят. Отличия между вариантами не так важны. «Но точно не то, что мне понравится». Надежда, что её писанину не одобрят, была для неё последним пристанищем. Грустно вздохнув и на секунду устало прикрыв глаза, Совунья посмотрела вокруг. Работники заканчивали со своими бумагами, аккуратно раскладывали их по стопкам, после чего отправляя в бумагоприёмник. За окном простилалась осенняя темнота. Летом сейчас бы солнце ещё пробивалось сквозь небоскрёбы, и это напомнило ей, что время уже близится ко сну. — Наш отдел отлично себя показал! — довольно произнёс Гусений. Он находился впереди от Совуньи на расстоянии всего одного стола, и она слышала его, как саму себя. — План перевыполнили? — ответила Тигриция с едва заметной скептической ноткой. Совунья невольно прислушалась к разговору. — Не просто перевыполнили, — уточнил Гусений, приподняв указательный палец. — Вчера Шпионы смотрели на мыслепреступника. Тигриция явно захотела его перебить своим: «Ну и?», но Гусений её опередил, важно сложив пальцы гармошкой: — Лично я показывал, что с такими бывает, — гордо выделил он. — Они видели преступников из нашего списка. Брови собеседницы слегка поползли вверх. Совунья тоже удивилась — она ведь также никогда не видела результатов своего труда! — И что же там было? — спросила Тигриция. Бросив на окружающих мимолётный взгляд, Совунья поспешила отправить свои бумаги быстрее, чем повернётся её сосед за столом. Ей не хотелось, чтобы все обратили внимание, как она слушает чужой разговор. — Как всегда, Партия всё прекрасно провела, — ответил он с восторгом. — Дети аплодировали так, что тебе и не снилось, — Тигриция вся обратилась в слух, оперевшись ладонью на рабочее место. — Один из нашего списка так красиво трепыхался на дереве, — Гусений явно хотел рассказать максимально подробно. — Кажется, он стихи писал. А Панди — одна из ребят — так метко пульнула рогаткой, что прямо ему в глаз попала, — на его улыбке возникла лёгкая хитринка. — Ох видела бы ты, как она смеялась, когда он вытекал! — Воспитательный лагерь — лучшее, что есть на свете, — кивнула Тигриция, внимательно слушая каждую деталь. — Вот бы наше поколение через него провести — работали бы вдвое усерднее. — Несомненно, — согласился Гусений и направился к выходу. — Удачных партийных свершений, товарищ! — Тигриция поблагодарила его улыбкой, тоже принявшись собираться домой. На разговор Совунья грустно осталась молчать. Десятки лет всё остаётся как прежде. Довольные дети, которые при первой возможности съедят тебя с потрохами и попросят добавки. Коллеги, которые говорят безупречно. Снова у всех вокруг получается хорошо. Они — Герои, а она — всего лишь незаметная пыль на ветру. И что она может им всем противопоставить? Особенно Кар-Карычу. Воцарившаяся тишина продлилась всего мгновение, ведь позади Совуньи раздалось лёгкое кряхтенье костей. Опять Кар-Карыч засиделся настолько, что резким звуком отдавало каждое движение его тела. Он ведь сегодня даже обед пропустил. «Пригласить бы его на чай… Нельзя же так». Внутри пробудилось странное чувство. Оно невесомой, почти прозрачной ниткой проникло в сознание, отчего по телу на миг разлилось тепло. Поддавшись порыву, Совунья повернулась к Кар-Карычу. Тот уже положил результат своей работы в бумагоприёмник, поднялся из-за стола, и всего на мгновение их взгляды пересеклись. Совунья не смогла смотреть на него дольше секунды. Отвела глаза как можно более плавно, с естественностью, натренированной за десятки лет. Партия не терпит каких-либо чувств. — Завтрашняя двухминутка ненависти будет особенной, — его голос прозвучал ровно, со всезнанием, словно он читал её, как открытую книгу. Совунью охватил едва заметный испуг. «Зачем я ему понадобилась?» — Мы увидим результат нашего упорного труда? — как обычно, она скрыла эмоцию за маской безразличия. — Не только результат, а кое-что более важное, — загадочно ответил он. — Это будет испытание. «Испытание?» — И да, — продолжил Кар-Карыч, — сегодня я не смогу прийти на чай. Партия зовёт! Совунья кивнула в знак ответа. Втайне она пережила лёгкое разочарование. «А ведь он всегда был лучшим». Куда же ей до него? «— Мы ведь точно будем вместе? — Обещаю.» «Обещаю». А Кар-Карыч уже скрылся за дверью неизвестного кабинета, и не было ему дела до мыслей Совуньи.

***

На следующее утро вокруг царила серость и полутьма. Начался обычный осенний дождь, что никак не меняло установленный Партией распорядок дня. Двухминутка ненависти полагалась сразу после утренней зарядки, и Совунья беспрекословно последовала туда вместе с толпой. Подул холодный ветер, и алый кленовый лист прилетел на её плечо. Она подобрала его и рассмотрела в руках. В памяти всплыло событие, происходившее словно вчера: «— Бабушка, а можно мы пойдём на речку? — Да, бабушка, давай пойдём! — повторил за кроликом маленький ёжик. — О-хо-хо, а кто будет вас лечить, когда простудитесь? — ответила она, жмурясь от лучей солнца. — Октябрь на дворе, какое купаться! — Бабуль, а мы не будем купаться, — начала отнекиваться вместо мальчиков розовая свинка. — Я хочу собрать гербарий и показать его перед всем классом! Она подняла кленовый лист, на который кролик секунду назад едва не наступил. Багровый, он невероятно гармонично сочетался с её красными волосами и розовыми сердечками по бокам. — Необычный экземпляр, — присмотрелся к листку ёжик, подойдя поближе и поправляя свои очки. — На речке там деревьев полно! — кролик уже не скрывал раздражения. — Обсобираетесь! — Да, бабушка, мы можем пойти на речку? — продолжала свинка умолять. У Совуньи не осталось никакого выбора: — Ну что с вами делать? — вздохнула она и посмотрела по сторонам. — Так, а где Кро?..» Воспоминание о внуках оборвалось. Всякий раз оно заканчивалось на начале имени, и уже десять лет как Совунья не могла продолжить его до конца. Дальше был только густой, тягостно-вязкий туман. Как будто у неё остался обрывок, лишь последний осколок из некогда гигантского витража. Как будто не… Не… «Нельзя вспоминать о неправильных людях». «Нельзя». «Нельзя…» Осознание словно прошибло током. Испугавшись за саму себя, Совунья посмотрела на лица других сотрудников. К счастью, даже лужи были для них более интересны, чем она. Но ведь исправление памяти не должно было оставить даже этого следа! «Может, этот день действительно особенный?» Она держала багровый, как и тогда возле речки, кленовый лист, но мысли, которые он навевал, были слишком опасными. С грустью выбросив его, словно листа никогда и не существовало, она вошла в каменный склеп министерства. Казалось, оно всегда было центром и единственным смыслом её бытия. Но почему-то к ней закралась мысль, что эти слова — безграничная ложь.

***

Рабочий день начинается не с работы, а с полутёмного зала, устланного холодной плиткой, с рядами стульев перед экраном на всю стену. Совунья заняла место возле левого края, так, чтобы быстрее уйти, когда всё закончится. Почему-то просмотр двухминуток всегда давался ей тяжело. Когда толпа во время просмотра забывала перед экраном саму себя и заряжалась энергией на целый день вперёд, у неё под конец оставалось ощущение, словно её прогладили утюгом. «Но ведь она будет особенной», — взялась Совунья успокаивать саму себя. Она точно исправится, ей простят, что она вспомнила о неправильных людях. Никто не заметит её двоемыслия! Наверняка сейчас покажется Лис в очках. Он будет залихватски рассказывать о мерзком Лосяше, и она будет ненавидеть так, как никто другой. Экран загорелся, и Совунья всмотрелась в него, настраиваясь на ненависть ко врагу народа. Только сейчас вместо Лиса возникла свинка с розовыми сердечками по бокам и тёплой улыбкой. Плюшевый пёсик — мягкий и беспомощный, словно младенец — мирно спал на её руках. Сердце Совуньи бешено заколотилось. «Ты ли это?..» Свинка улыбалась, как маленькая девочка, и держала игрушку, словно мама своего сыночка. Внутри стало тепло-тепло, как в тот светлый осенний день. Она здесь. Внучка здесь. Нужно только коснуться экрана. Совунья едва не поднялась, послушав внутренний голос, но сдержалась в последний момент. А зал замолчал. Сосредоточившись на ведущей, он был готов поглощать каждое её слово. — Ох, как я ненавижу животных! — закричала она, ударив кулаком по столу. — Предатели, мыслепреступники… Теперь каждый. Каждый!.. Швы на пёсике натянулись, и сердце Совуньи словно провалилось в бездонный колодец. Образ доброй мамы разбился, как ваза от удара молотка. Разорвав игрушку на две половинки, свинка выбросила на пол вату вместе с тканью и пуговицами с таким омерзением, словно это были органы дохлой крысы. Её лицо исказил звериный оскал. «Будет тотально физически истреблён», — додумала за неё Совунья, ужаснувшись от её хищной ухмылки. Свинка повышала голос, размашисто жестикулировала, и Совунья прикипела взглядом к каждому движению её лица. От её яростного крика в жилах стыла кровь, и Совунье казалось, словно для ведущей это такая же повседневность, как выбирать цвет маникюра. Она — как алая бестия, словно была готова скрутить голову каждому, кто осмелится усомниться в её правоте. От этого Совунья поёжилась, а потом задрожала. «Ты не можешь быть ею!» — посмотрела она в глаза этого существа. Смерть переливалась в них яркими красками. Совунья отказывалась верить, что это её внучка. Пусть кто угодно занял её тело, но это не она!.. Стройные яркие конструкции, выстроенные с мастерством умелого писателя, словно стрелы вылетали из её рта и пронзали, входя в самое сердце. Её огненный голос поглощал. Он словно бурный поток, не подвластный ни одной из плотин на планете, рвал своей силой до тяжёлых ран, и казалось, не было ни одного уголка зала, который не был бы им поглощён. Словно парализованная ядом, Совунья ощутила, что перестала двигаться. Толпа разогревалась. Кто-то в ярости уже начал бить лапой её стул. Все в экстазе кричали, поднося ко груди руку в жесте ликования. Едва не последовав их примеру, Совунья не заметила, как внучка исчезла с экрана. Вместо неё вокруг простирался окоп. Десятки мужчин и женщин с детьми стояли в нём и смотрели вверх, как из бездонной пропасти, путь откуда заказан навеки. Его холод и сырость словно передались из экрана, и по Совунье прокатилась волна холодных мурашек. Недалеко раздавался лай злых голодных собак, из-за чего чудовищный мороз овладел ею до самой макушки. «Остановись! — пыталась она себя переключить. — Я должна ненавидеть! Должна!» Но надежда испарилась. Голос внучки хлестал кнутом, а каждое слово, словно костяной осколок, оставляло после себя глубокую рану. «Ты не могла такой стать!..» А девочка заплакала у мамы на руках. Совунья ощутила влажный жар на щеке от упавшей слезы. Она смотрела на экран с раскрытым ртом, а под ложечкой засосало от пугающего предчувствия. Мама пыталась успокоить малышку, убаюкивая и шепча добрые слова, но наверху раздался выстрел, и она зарыдала только сильнее. Папа — молодой бык — обнял их обеих, сам дрожа, словно осиновый лист. «Мулентий, Мунерва?..» Страшное осознание пронзило её, как пуля из снайперской винтовки. Это она. Она виновата. «Мой список был одобрен…» А ведущая рассмеялась, громко хрюкая в припадке безумия. Хохот — зловещий, довольный — разъедал Совунью, словно муху в пищеварительных соках паука. Внучке вторила радостная толпа. В сердце Совуньи больно кольнуло, и она едва удержала в себе обжигающий поток слёз. Вселенная словно сжалась в одну точку. Внезапное понимание, что следующая минута станет самой страшной в её жизни, поглотило, как гигантский водоворот. Парализованная ужасом, она не могла отвести взгляд от картины. Взор камеры устремился прочь от гражданских, и перед ней предстали военные, которые грубо смеялись, явно в предчувствии хорошего развлечения. Кролик окинул окоп безжалостным взглядом, кивнув ёжику в очках. Тот смотрел за привязанными ко столбу собаками. «Нет, нет, нет!..» — забилась Совунья в панике, всматриваясь в ледяные лица своих внуков. Рыдания маленькой девочки были для них, как приятная музыка. Крик вырвался из её груди. Следующий десяток секунд прошёл, словно мгновенье, сжатое в бесконечно смертельный концентрат. Плач людей в окопе. Сорванная чека с гранаты. Взрыв. Крики смерти. Кролик в военной форме, который спустился вниз и грубо осматривал трупы, с отвращением переступая через кровавые лужи. Выстрел Мунерве в висок и хруст костей её доченьки от раздавившего голову тяжёлого сапога. Всё это время Совунья смотрела на экран в паралитическом ужасе, поглощая каждый кадр с жадностью голодного зверя. В глазах потемнело на пару секунд. Очнувшись, Совунья ощутила предательскую мокроту на лице. Коснувшись его, она с дрожью осознала, что оно горячее и липкое от сохнущих слёз и соплей. Бездонная пустота внутри заполнилась смертельным страхом. Но толпа продолжала кричать, не обращая на неё внимание. Хохот. Безудержный хохот из экрана. Сатанинское «Ура!» Кар-Карыча, которое оглушает и повергает в первобытный ужас. Удар кулаком по её стулу. Это Гусений. Скрежет когтей: Тигриция в ярости дрёт стенные обои. И довольная, хищная ухмылка на лице внучки, словно она находится на пике удовольствия. «Н-нюша?» — вспомнила Совунья её имя. — Верный пёс Партии, ощутив вкус смешарика, будет истреблять врагов со рвением, увеличенным в десятки раз! — не думала она останавливаться. Оцепеневший зал восхищённо взорвался воплями радости. Волна холода, разлившаяся по телу Совуньи тяжёлым свинцом, перелилась через край. «— Бабуль, а мы не будем купаться. Я хочу собрать гербарий и показать его перед всем классом!» «В кого ты превратилась?..» Обрывки из давнего прошлого, скрытые за пеленой исправленной памяти, вырвались, словно запретная тайна под сломанной печатью. «Крош, Ёжик…» «Это всё лагерь. Воспитательный лагерь». Раскрылся каждый миг того дня. Того последнего дня, когда работники министерства их у неё отобрали. Коллекция фантиков Ёжика, которую бросили на свалку у него на глазах. Платье Нюши, ратоптанное, как половая тряпка. Наручники на кистях рук Кроша, который яростно пытался отбиться. И стул. Металлический стул, к которому её приковали, чтобы стереть о них всякие воспоминания. Маленькая девочка на руках погибшей Мунервы вновь рыдала перед её глазами. Ёжик, подойдя к окопу, кивнул, довольно оценив результат. Подождав, пока Крош поднимется по лестнице, он вернулся к собакам, которые мгновенно притихли при одном его виде. Он отвязал первую из них, и та жадно принюхалась к свежему мясу, натянув поводок. Оцепенение, из которого Совунья едва начала выходить, вновь её поглотило. Реальность исчезла. Малышка, сердечко которой ещё стучало минуту назад, стала для неё новой Вселенной. От холода по телу она перестала дышать. Ручейки слёз на лице пересохли. Хтонический ужас стало невозможно скрывать, и она поднялась, потеряв всякое осознание происходящего. — Не надо! Н-не!.. — билась Совунья в истерике, окружённая безразличной толпой. Сознание вновь помутилось, из-за чего она перестала видеть экран. Вокруг прославляли Старшего Брата.

***

В эту ночь Кар-Карыч проснулся от криков. Поднявшись с кровати, он одним глазом посмотрел через приоткрытую заневеску и увидел Совунью, которую волокли по улице с чёрным мешком на голове. Несколько ударов прикладом автомата под бок, и она обмякла, после чего улица возвратилась в привычную тишину. Проследив, пока Совунья не исчезла навсегда в пасти Министерства любви, Кар-Карыч вернулся дальше смотреть сны. Он был доволен. Совунья всегда была близка к мыслепреступлению, и смотреть на расплату было приятно глазу. Всё началось десять лет назад. Тогда она гуляла со внуками возле речки и даже собирала с ними гербарий, тем самым отвлекая их от любви к Партии. Детей пришлось освобождать в воспитательный лагерь, а саму её подвергнуть исправлению памяти. Но и это не помогло. Столько лет ей позволяли работать, но и даже тогда она выполняла её без стараний, с абсолютным отсутствием энтузиазма. Когда Кар-Карыч решился на финальную проверку — наконец-то показать на двухминутке ненависти результат её трудов, она не восхищалась с пеной у рта, а сломалась, как кукла. Это и поставило финальную точку. Как члену Внутренней партии, ему было приятно. Низшее существо, Совунья всерьёз считала, что сможет избежать наказания. Да, он когда-то, в далёкой юности, встречался с ней и даже предлагал женитьбу, но его дурь исчезла без следа, а у неё — осталась витать в закоулках сознания. Ничего личного, просто дело Правды. — Если смешарик не способен отдать жену, детей и свою жизнь ради Старшего Брата, он должен перестать существовать, — тихо он произнёс, проваливаясь в дремоту. Опасные элементы должны истребляться в зародыше. Может, эта мысль была слишком радикальной, и его тоже заберут среди ночи через несколько дней, но Кар-Карыч впитал эти слова с молоком матери и не собирался поступать как-то по-другому. От очередного неправильного человека не осталось и следа.