Четвёртый шаг

      Эндрю всегда дышал ровно. Грудь не вздымалась от тяжести. Сквозь сон не слышалось сопение. Порой Нилу казалось, что рядом с ним на кровати по ночам и вовсе никого нет. Или спит с неживым человеком. Эндрю был незаметен. Передвигался бесшумно, ворочался бесшумно, только существовал громко. Так, что не заметить его было невозможно. Только Нил знал, что это страх. Только Нил понимал, что это привычка. Привычка быть тихим и осторожным наедине с людьми после нескольких лет в сплошном ужасе рядом с Дрейком.       — Я боялся разбудить его, — однажды нарушил тишину Миньярд, привлекая к себе внимание. Нил повернул на него голову, но не встретился с ним взглядом — парень лежал, пусто глядя в потолок, — Когда он отпускал меня и засыпал рядом. Я боялся его разбудить, — он нервно сглотнул. Каждую подобную перемену в выбитой из себя хладности Нил запоминал и записывал у себя в голове как ещё одно доказательство доверия, — Я боялся, что от шума он проснётся и снова сделает это. Он делал всё равно, но мне казалось, что, если я буду тихим, он перестанет.       Тогда у Нила пересохло в горле. Не первый раз наедине с этим человеком. Не первый раз после всех новых и новых подробностей из его жизни. Нил никогда не спрашивал и никогда не заводил разговор об этом. Никто из лисов этого не делал. Никогда. Фильмы для совместного просмотра выбирались тщательно: без сцен изнасилования или принуждения. Эндрю не просил. Он не подавал виду, но все знали и без слов, чего стоит избегать. Не потому что боялись очередного приступа гнева, а потому что не хотели ранить и без того раненую душу. Это была негласная забота, которую вряд ли кто-нибудь признал бы. Но это была она. В этом все лисы.       Эндрю открывался медленно. Постепенно. Шаг за шагом, превозмогая себя, он позволял Нилу попасть в его душу. Проходя каждый доступный ему коридор личности Эндрю Миньярда, Нил узнавал все больше. И не смел торопиться, не смел комментировать, не смел жалеть. Знал, что Эндрю за такое его прикончит. Знал, что так сделает только хуже. Эндрю сам решит, когда и что сказать. И в такие моменты Нил не мог сдержать ужас. Он пережил пытки, изнурение, давление, паранойю и еще вагон того, о чём и за всю жизнь не успеешь поведать, но ничего из своего прошлого он не мог назвать более страшным, чем то, что случилось с Эндрю. Боль Эндрю приносила боль и Нилу.       — Я просыпаюсь от кошмаров, — вдруг произнес Эндрю следующей ночью, едва Нил успел закрыть глаза. Новая тяжесть, новое першение, новая сухость во рту, — Поэтому Би назначила таблетки.       Нил знал. Кошмары Эндрю становились все чаще. Он вскакивал среди ночи, тяжело дыша. Исключительные моменты, когда его дыхание менялось. Тогда Нил видел истинную сущность Миньярда. Видел его без защитного панциря. Видел изувеченного человека, который еще не скоро сможет перешагнуть через прошлое. Нил ничего не спрашивал. Он молча, просыпаясь по привычке от малейшего шороха, перелезал через сторону кровати Эндрю, доставал из его прикроватной тумбочки пачку сигарет и позволял едкому дыму заполнять собой комнату и вещи. Не имело значение, что наутро лисы будут фыркать, причитая, что курить надо в окно, а не нагло в потолок, ведь запах выходит за пределы двери. Это все мелочи в сравнении с тем, что эта ничтожная сигарета помогала Эндрю вернуться в реальность, где его не коснутся без его согласия; где рядом спит не мучитель, а тот, кого ненавидишь так сильно, что дрожь пробирает. От этой лютой ненависти хотелось выть.       Последующие недели Джостен сам приносил Эндрю стакан с водой и доставал нужное лекарство из таблетницы. Всего на каждый день у Эндрю было три препарата разной дозировки, и каждый из них Нил запомнил. Зачем Эндрю сообщил о новом лечении Би было ясно — он доверяет это дело Нилу. Не себе. Себе Эндрю доверял меньше всего. А Нилу. Только Нил помнил о каждом приёме, помнил цвета пилюль: ламотриджин — желтоватый, квентиапин — красный, эсциталопрам — белый. Он помнил верную дозировку, помнил, через сколько дней и на сколько миллиграмм нужно повышать. Помнил, за сколько часов до сна принять, и какой максимум можно выпить, если не поможет. На случай кризиса у Нила под рукой всегда был запасной вариант — четвертинка транквилизатора, только бы не дать Эндрю сорваться. Би настаивала прибегать к подобному в крайних случаях, и Нил почти поверил в Бога — так часто он молил его дать Эндрю достаточно сил, чтобы справиться самому.       Ночью в конце октября у Миньярда тряслись руки. Нил чувствовал это, когда пальцы впивались ему в волосы, пока они занимались сексом. Сильнее тряслись, чем ещё неделю назад. Ломясь от усталости после оргазма, Нил не мог перестать прикидывать, стоит ли сообщить об этом Би или подождать, когда начнет действовать препарат против начавшегося синдрома. Его название Джостен в жизни не выговорит, что-то, кажется, связанное с пирамидами, но, что при нем происходит знал лучше, чем кто-либо из окружения Эндрю.       — Пялишься.       Нил перевёл взгляд с рук на лицо. Эндрю оставался спокоен. У него вновь непроизвольно дернулась нога. Третий раз за последние десять минут. Четыре дня назад за это время подёргивания могли случаться не больше раза. Последствия приёма антипсихотиков. С момента, как Эндрю вновь прописали таблетки, прошло полгода. Читая в интернете через старый компьютер в университетской библиотеке, Нил надеялся, что синдром не появится. Надежда умерла.       Экстрапирамидный. Он вспомнил. Экстрапирамидный синдром.       — Ты все ещё пялишься, наркоман.       Нил моргнул.       — Да, прости.       — Сегодня пялишься больше обычного. И на руки. Новый фетиш?       — Нет, я просто… — он выдохнул, — Неважно. Пора спать.       Правдивый ответ такого рода Эндрю явно не оценит. Он не любит говорить о своей терапии. Не любит, когда эту тему поднимают без его желания. А Нил ничего не хотел делать из того, что разозлит человека, которому он стремился принести лишь покой.       — Говори, — строгий голос. Джостен едва успел нажать на выключатель настенной лампы, как холодные дрожащие пальцы схватили его за подбородок и повернули к себе. Глаза еще не успели привыкнуть к темноте, и перед собой он не видел ничего. Только слышал тихое дыхание, — Нил.       — Тебе не понравится.       — Не больше, чем мне не нравишься ты.       — Это касается твоего лечения.       — Ладно.       — Я могу сказать?       — Ты уже это делаешь.       — Я беспокоюсь за тебя.       — Ясно, — последнюю гласную Эндрю протянул скучающе и отпустил. Шорох. Он упал спиной на кровать, отворачиваясь в сторону. Нил все ещё не видел его. Ложился наощупь, стараясь на слепую не задеть лишний раз руку или ногу Миньярда, — Что она тебе сказала?       Нил удивлённо повернул голову в сторону, пытаясь рассмотреть силуэт спины, но не смог. Эндрю хотел услышать. Он сам спросил.       — Она хочет повысить дозировку биперидена.       — А нормальными словами?       — У тебя усиливаются последствия квентиапина, — он осекся, — Красных таблеток, для сна. Бипериден снижает эти последствия. Би пока не знает, будет ли повышать точно, но думает об этом.       — И, как ты выразился, беспокоишься, что я стану таким же, как четыре года назад? Когда я зарядил тебе клюшкой по лицу?       — Нет. Ты не был тогда другим. Я в любом случае тебя…       — …Заткнись.       В эту секунду Нил ошарашенно подался назад, почувствовав настойчивый поцелуй. Эндрю не отвернулся от него. Он, наоборот, повернулся. Впервые повернулся к нему лицом и все это время разговаривал, глядя на него. Только недавно он перестал уходить после того, как они переспят. Только недавно он начал снимать повязки перед сном. И сегодня не закрылся, оставив для Нила возможность пялиться на его спину. Еще один шаг.       — Это «нет»? — не ощутив ответ прервался Эндрю.       — Я просто не думал, что ты всё это время смотрел на меня.       — Идиот.       Миньярд прыснул.       — Я могу тебя поцеловать?       — Больше не спрашивай, — второй шаг. Второй шаг за один день. Эндрю разрешил не спрашивать перед поцелуем. Он позволил Нилу выбирать. Он позволил Нилу больше.       Джостен двинулся. Он впился напористо, глубоко, откровенно, мокро. Так, как целовал всегда Эндрю. Как им обоим нравилось, но на этот раз поцелуй замедлился. Эндрю притормозил его, продолжив плавно. Если бы можно было так сказать: нежно. Хотя это был буквально антоним к личности человека с ножами под повязками.       Рука Миньярда притянула руку Нила к себе и опустила на своё предплечье. Нил дёрнулся. Под пальцами — шероховатая кожа. Выпуклости разной толщины и длины. Шрамы. Нилу позволили коснуться шрамов. Третий шаг. Слишком много. Слишком много разрешений, слишком много открытий и слишком много эмоций внутри. От них можно было задохнуться. И Нил перестал дышать на секунду. Было страшно, но он бережно трогал, изучая порезанную поверхность. На коже почти не было гладких мест. Всё пространство было в шрамах. Всё. Между каждым почти не было расстояния. Многие пересекали друг друга. Это ужасало. Вновь ужасало.       — Эндрю…       — Заткнись, наркоман.       — Почему ты разрешил?..       — Какая часть слова «заткнись» тебе непонятна?       Нил не смог сдержать полуулыбку. Терапия с Би меняла Эндрю сильнее, но изменилась далеко не она. Изменился Эндрю. Он делал шаги навстречу лечению. Ему это нужно было. Он сам этого хотел, а не потому, что это условие освобождения.       Эндрю доверял. Эндрю открылся. Эндрю позволил Нилу увидеть его обнаженную душу.       — Я…       Миньярд мазнул губами по щеке. Нил прикрыл глаза, позволяя давно знакомым губам продолжить путь от щеки к уху. Он предполагал, что это начало прелюдии, но ошибся. Это было нечто большее. Он услышал шёпот. Эндрю сказал ему всего лишь три слова. Три чертовых слова. И на них Нил окончательно потерял способность отдавать себе отчёт в том, где он. Перестал понимать, спит ли он.       Четвертый шаг. Эндрю Миньярд только что сделал четвертый шаг, и он был крупнее всех, что были до этого. Всех, что были спустя два года с того дня, когда он перестал отрицать, что между ними что-то есть.       Четвертый шаг. Ощущение ребристых шрамов под пальцами. Три слова.       И среди них не было «ненавижу».