— Вином бочки наполни и сохрани, Осенних ветреных дней ты подожди. Воском промажь, запечатай покрепче. Ветра юга мягкие, северный — резче.
Пальцы продолжают скользить по острым нитям, и от каждого касания к ним кажется, будто каждый праздничный флажок слегка колышется.— Вино тебе нравится? Приятно на вкус? В нём дух Мондштадта: свободы искус. Какие же фрукты попали в него? Нежность любви и отваги добро.
На лицах жителей появляются радостные улыбки: баллада, сладкая, как вино, вливается в их уши.— Защитников воля крепка как всегда, В задорную песнь объединит все ветра. Кислое в сладость она обратит. Ветреный день к себе нас манит.
Мондштадтцы вслушиваются и в колыхания ветра. Его не слышно. По воздуху расплывается лишь эта баллада.— Что там таится за бочки обличьем? Тягучее злато колосьев пшеничных. Льётся из бочки оно, и ветра Со звоном разносятся по небесам.
Люди беспокоятся, пусть и очарованы мелодией лиры. Пусть они не знают, но их божество всегда с ними — и даже сейчас последние строки его баллады освящают заготовленное вино:— Пусть каждый, наполнив, поднимет бокал, Чтоб ветер в наших песнях звучал. Когда же умолкнет голос ветров, Наступит пора для лиры и снов.
Баллада спета. Венти выходит со сцены и направляется к друзьям. Кли обеспокоенно оглядывает деревья и украшения лавок: в Спрингвейле нет ни лёгкого дуновения ветерка! Заметив, как малышка-эльф тревожится, бард легко взмахивает рукой: от слабого ветра начинают звенеть колокольчики; изумрудная, только начавшая желтеть, листва — шелестеть; флажки, гирляндой висящие у прилавков, тоже шуршат от касаний воздушных потоков. И вместе с этими звуками, в эту ветряную мелодию вливается и детский смех, и задорные голоса посетителей фестиваля вина. В городе почти никого нет: большая часть Мондштата в Спрингвейле — все жители хотят получить благословение анемо архонта. Из оставшихся — рыцари Ордо Фавониус и некоторые другие горожане, у кого нет возможности покинуть город. После барда должен выступить хор от Церкви Фавониус. Кажется, все сёстры уже на сцене — они держат в руках молитвенники, открытые на нужных страницах, чтобы была возможность вспомнить текст. Но Барбара, стуча низкими каблучками по протоптанной дороге, обегает всю площадку фестиваля: от помостов с торговыми лавками до домов жителей Спрингвейла. Ни среди изумрудной зелени, ни под синей черепицей, ни под цветастыми полотняными навесами — нигде она не может найти последнюю из сестёр. — Где же она? — бубнит себе под нос дьяконисса. — Где сестра Розария? Заметив знакомый красный бант, торчащий среди декораций высокими заячьими ушками, Барбара тут же кричит: — Эмбер! Эмбер! Скаут с улыбкой тут же бежит к дьякониссе. — Барбара! Что случилось? — Не могу найти Розарию, — девочка с хвостиками беспокойно кладёт руки на сердце. — Ты не видела? Мы сейчас должны выступать в хоре, а её всё нет! — Нет, прости, — извиняется её случайная собеседница. — Я сама ищу Эолу, но она как сквозь землю провалилась! И обе девочки продолжают искать пропавших. Но вряд ли они успеют: времени до выступления остаётся немного, и Барбаре вместе с остальными сёстрами приходится петь без Розарии. Где-то недалеко от «Долины ангелов», пока над Спрингвейлом слышится хоровое пение, среди крыш с красной черепицей и зелёной листвой, сидит сбежавшая священнослужительница. В её руке — бокал вина прошлогоднего урожая. Этот напиток она готовила сама, тайком от других сестёр. Мягкий ветер шепчет Розарии что-то знакомое. Голос наставника? Возможно, ей просто кажется: этот волчонок, эта путешественница, похоже, затронули что-то глубоко зарытое внутри. Неужто они откопали её воспоминания? Этот голос… Наставник, главарь разбойников, пощадил её дважды: не дав головорезам убить её, неразумного, несмышлёного ребёнка, взяв под своё крыло; и позволив молодой крови загубить его, старика. Да, не без тягостей. Да, теперь она только и видит себя, как инструмент для грязной работы. Но теперь она чувствует себя хоть на каплю свободнее, сбегая из церкви при любой возможности. Это вино Розария приготовила на день побега от разбойников — в день боя за свою свободу. Горькость одуванчиков, сладость закатников, кислинка валяшек… Немного холода от её глаза бога — и это вино могло бы продержаться даже в том случае, если бы весь Мондштадт внезапно утонул в огне и бедствиях. Испить эту чашу она должна сама. — Могу присоединиться? Розария внезапно поднимает голову. Неподалёку от стола, где расположилась монахиня, стоит одна из рыцарей Фавониус. Белые рукава, чёрные ботфорты, синий плащ на одно плечо… — Эола? — в знак приветствия Розария слегка приподнимает ладонь. — Чем обязана? — Я хотела заглянуть в город перед выходом на завтрашнюю смену, — отвечает ей девушка. — Поздороваться с дядей, поздравить с праздником вина. Лоуренс не лжёт: она действительно навещает семью, потому что живёт сейчас не с ними. Аристократы не любят отмечать праздник в честь сбора урожая — это дело челяди и крестьян. У них же, обладателей голубой крови — свои обряды. Эола не может согласиться с их взглядами, а потому, не люби она своих близких родственников, сейчас бы она была далеко от Мондштадта. Но праздник вина — это и семейный праздник тоже, и она всегда посещает отчий дом хотя бы в эти дни. На деле же Эола искала в городе кое-кого ещё, помимо своей семьи. — Как работа? — Розария аккуратно вертит бокал с вином. — К сожалению, тружусь без выходных — Эола садится рядом и достаёт флягу, которую она часто носит с собой. — Было бы здорово, если бы по пути к Терновому порту никого не было. Но, ты сама знаешь… — Раз не грабители, так хиличурлы, да? Такое ощущение, будто тебя там за уборщицу держат — убирать всяких идиотов с дороги, — тихо хихикает монахиня, но тут же умолкает. — Не то слово, — улыбается аристократка. Обычно на такие слова — в особенно об уборщице — Эола либо язвит, либо угрожает отомстить — по крайней мере, такие слухи доходили до Розарии. Но в этот раз она мягче обычного. Кейя говорил, что капитан разведывательного отряда всегда смягчается после горячительного, но во фляге, их которой она только что сделала глоток, кажется, была вода. — Ты тоже бегаешь от работы? — в ответ интересуется аристократка. — Да, как обычно, — монахиня откидывается на спинку стула. — Я думала, что отдохну хотя бы на празднике, но, видно, не судьба. То на отряд надо заказать еды в честь фестиваля, то некоторым нахлебникам порцию оплатить… А отказать — ты слышала, наверно, — я не могу. Розария ничего не говорит, одаряет Эолу лишь понимающим взглядом. Между ними нависает тонкая и умиротворяющая тишина. В городе из громкого шума — только скрипучие вывески магазинов. Изредка слышны чужие голоса, кошачье мяуканье и собачий лай, шелест деревьев и кустарников. И ветер — слегка прохладный западный ветер — ласкает кожу обеих девушек. — Если честно, я искала тебя. Розария поднимает глаза на Эолу. Серая кожа слегка рдеет от внезапных слов. — Меня? — Да, я долго не могла сказать тебе кое-что. — Я слушаю. Набрав воздух в грудь, Лоуренс признаётся: — Мне нравится твоё пение. — Моё пение? — Я иногда заставала тебя в церкви и слушала хор, — рыцарка перебирает кончики волос, лежащих на плече. — Конечно, я знаю, что ты всегда там против своей воли, но ты очень красиво поёшь. Монахиня берёт бордовую прядь и перебирает пальцами со стальными наконечниками. — У тебя сильный голос, Розария. Он идёт не из головы, но прямо из груди. В хоре он кажется лишним, но сам по себе, мне кажется, он будет прекрасен. А вот это неожиданно. Неужели эта рыцарка правда считает её голос красивым? Пение Розарии всегда использовали против её воли: разбойники — для охоты на дичь, ведь она прекрасно подражала птицам; сёстры — потому что с её голосом и голосом дьякониссы Барбары они могли не стараться в хоре. — С чего ты так решила? — скептично интересуется сестра. — Помнишь, ты как-то ходила по руинам на Драконьем Хребте? Ты напевала какую-то странную песню. Должно быть, это какая-то из разбойничьих — я такие на Терновом порту слышала. — Ну, я пою иногда себе под нос. Но ты-то откуда знаешь? Эола достаёт свой костяной свисток и наигрывает какую-то мелодию. Весёлую, но плавную, с лёгким задором, но нежную. — Я слышала эту мелодию! — внезапно осознаёт Розария. — Это… — Это была я, — улыбается Лоуренс. — Говорю тебе, у тебя прекрасный голос. Монахиня краснеет ещё сильнее и, прикрыв рот когтистой ладонью, наливает своё вино рыцарке. — Розария?.. — Эола тут же пытается отказаться от предложения святой сестры. — Нет-нет, не нужно!.. — Выпей со мной. Сегодня праздник, тебе можно. Второй бокал уже налит. Эоле ничего не остаётся, кроме как разделить эту чашу с Розарией. Она делает глоток, и по гортани нежно течёт прохлада. Сладость закатников, кислинка валяшек и — её любимая — слабая горькость одуванчиков. Это неловкое воспоминание на Драконьем хребте, случайно созданное ими обеими, почему-то тоже отразилось во вкусе. От него вино Розарии и Эоле кажется слаще, чем оно есть. Сделав пару глотков, монахиня начинает что-то напевать:— По Сидрову озеру, По Сидрову озеру Плывёт-течёт челнок. «Что везёте вы, Что везёте вы?» — Спросил гордый волчок.
Эола подносит к губам костяной свисток и подпевает Розарии.— А волчок тот молод был — Не обсохло в губах молоко! Но сбоку нож он носил, Владел он им легко! Владел он им легко. «Ах, везу я на челноке своём Заморское вино! Вино заморское — С виду неброское — Готовил его честной народ Готовил его на целый год!»
Сильный женский голос сплетается с задорной, звучной мелодией свистка. Песня расплывается вдоль улиц, заставляя прохожих мондштадтцев оборачивается на источник звука.— «Ах, горлица ты белая, Горлица ты белая, — Запел ей гордый волчок. — Поделись же со мной Ты сладким вином Да сладкой ты песней — Давай споём вдвоём!»
Голос Розарии становится всё звонче и веселее. И свисток Эолы послушно вторит ей.— На Сидровом озере, На Сидровом озере Из Тернового порта, Ах, из Тернового порта Плывёт-течёт челнок. Разливаются в песне, Да разливаются в песне Вино, да бела горлица, Да гордый же волчок! Лейся, ой, да лейся По Монду-городу, Лейся, как вино, Разбойничая песня!
Две бунтарки: бывшая разбойница и аристократка из рода бывших тиранов — чувствуют нечто родное, отзывающееся в этой песне и в друг друге. Что-то в их душах жаждет удали, задора, освобождения от тех оков, в которые они угодили, желая загладить ошибки прошлого, — и только нарождавшегося нового чувства: временами острого, временами мягкого, но такого горячего, что внутри горит сердце, а снаружи — рдеют нежным румянцем щёки. Жители с восхищением слушают этот невольный дуэт. Кто-то беззвучно шевелит губами, вторя песне, кто-то тихо прихлопывает и качает головой, кто-то только смотрит, как в такт мелодии движутся монахиня и рыцарка. Заметив это, обе девушки прерываются и съёживаются от неловкости. — Чёрт, запела как-то слишком громко, — ворчит Розария. — Не переживай, — шепчет ей Эола в попытках успокоить. Но толпа не гневается. Наоборот, на лицах горожан сверкают улыбки, а западный ветер и солнечный свет ласкают их кудри. — На бис! На бис! На бис! — скандируют жители Мондштадта, хлопая в ладони. Это… и вправду неловко. — Розария, — рыцарка немного нервно потирает костяной свисток, — ты, случаем, не знаешь ещё какие-нибудь разбойничьи песни? — Думаю… — отвечает ей монахиня. — Думаю, пару песен, кроме этой, я всё же помню.