Влюблённые осенние ночи

— Он такой, — Америка вздыхает, отхлёбывает чуть-чуть сладкого-сладкого кофе, прикрывает глаза и продолжает рассказывать что-то невообразимое о ком-то, о ком Канада не помнит и не знает, но именно «он такой» внезапно кажется самой что ни на есть правильной фразой, описывающей окружающую действительность. Америка такой. Он сидит в халате Канады — махровом и уютном, нежно-розового цвета, в любимом канадином кресле, пьёт кофе из его любимой кружки, в его доме перед его камином, и Канада почему-то разрешает. Не помнит, когда «почему-то» превратилось вдруг во «всегда». Америка красился в вырвиглазно-розовый, который ему почему-то шёл — Господи, ему всё шло — но сейчас его волосы были мокрые и растрёпанные, розовый уже не казался таким тошнотворным, а был скорее как на старых фотографиях, тусклый и софтовый. Канада ненавидел его цвет волос, неестественный, отвратительный, но всё равно хотел целовать Америку в его дурацкий розовый висок, где была россыпь странных белых, а оттого сладких почему-то веснушек. Канада подкинул в камин полено, и Америка запнулся, глотнул ещё кофе, и Канада задержал свой взгляд на том, как он двигает свой круглый, безумно притягательный кадык, и как подомной над верхней губой, отвратительно-розовой и обветренной, остаётся коричневый подтёк, который Америка слизывает своим ужасным божеможновзятьеговрот розовым языком. США продолжает восторгаться неизвестным кем-то, и глаза его, и без того космические, просто горят. — Он красивый, — говорит Америка. — У него клубничные глаза. — Да, — соглашается Канада, и смотрит. Ему только и остаётся, что смотреть. И только потом, спустя несколько десятков лет, один порванный розовый халат, одно сломанное кресло, один затухший камин и одну пролившуюся кружку кофе Канада понимает, что Америка… Америка, оказывается, всегда говорил только об одном существе с клубничными глазами. В конце концов, Канада покупает два новых кресла и два новых халата.