Ворожеи не оставляй в живых

Корнелия обрабатывает глаза Гила салфеткой с антисептиком и наклоняется, стремительно сокращая расстояние между их лицами. Она даже может ощутить выдыхаемый им воздух на своей щеке. Гил напряжён всем телом: она видит это намётанным солдатским взглядом, чувствует жёсткость его окаменевшего плеча, на которое ей приходится опираться. Они знакомы не первое десятилетие, и Корнелия знает, как он смотрит на неё все эти годы. Преданность и верность часто сочетаются с лёгкой влюблённостью, да и то, что лорд Гилфорд до сих пор не обзавёлся собственной семьёй ни капли неудивительно — быть рыцарем второй принцессы означало всё время находиться в смертельной опасности. Раньше Корнелия относилась ко всему этому с лёгкой улыбкой. Какой женщине не будет льстить внимание со стороны такого мужчины, как Гил? Сейчас Корнелии наплевать на лесть. А вот верность она ценит превыше всего, особенно оказавшись преданной всеми по очереди, начиная от Дарлтона и заканчивая Шнайзелем. И если для старого генерала у неё есть оправдание, то поисками аргументов в пользу своих родственников Корнелия себя даже не утруждает. От всего богатства, имевшегося у неё в той, прошлой, жизни у неё остался… только Гил? «Гилберт Гилфорд, а ведь ты настоящее сокровище», — хочется сказать ей, но больно уж глупо звучат эти слова. Корнелии кажется, что пора начать разговор, который должен был состояться между ними лет пять-семь назад — ну или хотя бы в тот день, когда она покинула императорский дворец, оставив на плечах Гилфорда гору обязательств, сомнений и недосказанности. Корнелия не мастер бесед подобного толка. Разговоры всегда были стезёй второго принца. И даже когда Шнайзель начинал отвешивать ей комплименты, она не могла ничего сказать ему в ответ — лишь пунцовела до корней волос и превращалась в четырнадцатилетнюю девчонку, по-глупому влюбившуюся в старшего брата. Сама она не знает ничего лучше, чем атака в лоб, потому что никакой идеальной тактики в таких условиях не существует. — Гил, что мешает тебе сказать, что я нравлюсь тебе как женщина? — говорит она, убирая с его глаз салфетку. Гилфорд смотрит на неё израненными глазами, и во взгляде его удивление и печальная решимость. — Потому что признать это — недостойно рыцаря второй принцессы. Корнелия устало вздыхает. Вот оно что. Субординация между принцессой и рыцарем, которой давно уже нет для неё, для него всё ещё существует. Корнелия родилась с серебряной ложкой во рту даже по меркам самой богатой страны в мире — какой была Священная Британская Империя всего два года назад. Что для неё, принцессы правящего дома, не было мелочью, до тех пор, пока Империя, существовавшая до этого веками, не зашаталась, как карточный домик? Гилберту с самого детства внушали трепет к её семье. Она же помнила, как смущался он в академии от того, что ему посчастливилось учиться вместе с самой Корнелией ли Британия, как был горд, когда она выбрала его рыцарем и как всё это время ни словом, ни взглядом, ни делом не посмел задеть её честь. — Вторая принцесса отказалась от титула Империи, которой больше не существует, — ответила она. — Да даже будь я ею до сих пор, я не из радуги и света, Гил. Из плоти и крови, и кому, как не тебе, об этом знать. Гил устало подносит руку к лицу — то ли приглушённый свет всё-таки слишком ярок для него, то ли избегает смотреть Корнелии в глаза. О таком действительно очень сложно говорить прямо, без обиняков, не обращая внимания на страдающую гордость: — Я бы никогда не обрёк вас на брак с таким калекой, как я. На Хорайдзиме я был непростительно прям в своих чувствах, но для меня было такой радостью убедиться, что вы живы. В укрытии на Нарите я был необходим вам, как и после, когда… Что за дикость! Корнелия не в силах даже рассмеяться над метаниями Гила — уж слишком это не смешно, особенно если знать серьёзность, с которой Гилфорд это примет. Поэтому она не находит ничего лучше, кроме как поцеловать его. «Это безумно пошло, — думает она, отнимая его ладонь от лица. — Как в каком-то бульварном романе». Когда Гил пытается мягко, но решительно отстраниться, Корнелия ощутимо прикусывает его верхнюю губу. Она вряд ли может вспомнить, когда, где и с кем целовалась в последний раз — слишком давно и несерьёзно это было — и, возможно, именно поэтому ощущения от поцелуя с Гилом кажутся такими особенными, не просто прикосновением одних губ к другим. Она чувствует щекотку, когда проходится самым кончиком языка по острой кромке его зубов, ощущает лёгкую горечь его слюны, а её сердце начинает биться быстрее и резче, и тысячи различных оттенков восторга, о которых она успела забыть за всё то время, что её жизнь казалась разрушенной, воскресают в ней с новой силой. «Это гораздо легче, чем говорить, — размышляет она, утопая пальцами в тёмной гладкости его волос и ослабляя хвост на затылке. — И, видит Бог, гораздо приятнее. Ещё немного — и я пойму, почему эта шлюха Гвиневра решала все свои проблемы именно таким способом». Она садится прямо на Гила, тесно (только так позволяет ширина кресла) обхватывает его бёдра своими коленями и старается не думать о том, как высоко задрался её подол. Гилу всегда хватало выдержки защищать честь своей дамы даже тогда, когда сама Корнелия о ней забывала. И меньше всего на свете Корнелии хочется, чтобы он вспомнил об этой привычке сейчас, когда она ощущает под своей рукой, застывшей у него на груди, как сильно бьётся его сердце. И, если честно, она ощущает не только биение чужого сердца — и низ её живота не сводит сладкой судорогой. Во рту — у него? у неё? — начинает покалывать от нехватки воздуха. Корнелия размыкает губы и немного отстраняет своё лицо, но ни на дюйм не сдвигается с его колен. Гилберт по-прежнему недвижен и напряжён, так что подлокотники кресла грозят треснуть под его хваткой. — Не говори мне о том, чего ты никогда бы не сделал, Гил, — отвечает она после непродолжительной паузы, которая даёт им обоим отдышаться. — Иначе я начну тебе говорить о том, что мы должны были сделать давным-давно. Во всех подробностях. И тогда мы посмотрим, кто тут из нас радужная принцесса. Вопреки ожиданиям, Гилфорд не краснеет и даже не отводит глаз. — Я ничего не желаю так, как вашего счастья, леди Корнелия, — начинает он, но она не даёт ему договорить. — Тогда будь добр, поверь, что я делаю это не из жалости к тебе или себе. Не думай, что я готова броситься тебе на шею только оттого, что никого больше нет рядом. И знаешь что? Я не вижу перед собой калеку. Я вижу Гила Гилфорда — человека, без которого у меня сейчас ничего бы не было. Произнеся это, Корнелия понимает, что сказала правду. Сколько раз своевременные советы Гила спасали её от скоропалительных решений? Как часто он прикрывал её в бою? Кто был с ней рядом, когда Юфи не стало, и её мироздание пошатнулось? Кто вытащил её из бездны бездействия и апатии, когда она лежала в госпитале Хорайдзимы, раненая и опустошённая? Что случилось бы с ней, если бы его всегда не было рядом? Беспросветные одиночество и самоуничижение? Корнелия содрогается от одной мысли, что это было возможным. — Я, — начинает она и не знает, что сказать дальше. Хотя кому она врёт, на самом деле знает, но у неё не хватает духу сказать, что она его любит, и вместо этого произносит: — Ты мне дорог. Глядя Гилу в глаза она отчего-то уверена, что он всё понял. И благодарна ему за это. — У меня нет ничего и никого дороже вас, — отвечает Гилберт. Он отнимает, наконец, руки от подлокотников. В его объятиях — слабый намёк на утешение, большего она и сама не потерпела бы. Но это прикосновение дороже всех слов на свете. Положив руку ей на талию, он немного расслабляется и откидывается на спинку кресла. Корнелия наклоняется ближе и касается губами его отёкших век. Во рту щиплет горечью антисептического средства, но это становится мелочью по сравнению с тёплым ощущением в паху. В голову некстати лезут сальные шутки, которыми всегда полнились казармы пилотов, и лишь усилием воли Корнелия сдерживает улыбку. Было бы нелепо рассмеяться после всего, что она сейчас наговорила. Вместо этого она подаётся вперёд и вновь целует его. Гил оказывается необыкновенно деятельным даже в этом. Корнелия ловит малейшее движение его губ или языка. Подавляя смешок, она думает, каких же усилий ему стоило сдерживать себя пару минут назад. Она прижимается к нему теснее, особенно внизу, и тяжело выдыхает. — Что-то не так? — спрашивает он, отстраняясь. — Да, — отвечает она. — На нас всё ещё есть одежда. Вот теперь, кажется, Гил действительно покраснел.краснеет. Они поднимаются с кресла, он заботливо придерживает её, не выпуская её руки из своей. Эта трогательная деталь так задевает её, что она сжимает ладонь ещё крепче. Повернувшись спиной и откинув волосы на грудь, она смотрит на него через плечо и улыбается. — Поможешь? Его руки возятся с хитрой застёжкой довольно долго. После заветного щелчка он проводит пальцами по её позвонкам: от шеи вниз, между лопаток и ещё ниже, к пояснице. От этого прикосновения будто ударяет током, по спине разбегается россыпь мурашек, а вслед за этим по телу расходится горячее предвкушение. Снимая одежду, она украдкой поглядывает, как он тоже раздевается. Глядя на жёсткую линию плеч, подтянутые торс и бёдра, она понимает, почему любила наблюдать за ним, облачённым в боевую, а не парадную форму: облегающий комбез, подчёркивавший рельеф тела, шёл ему куда больше официального кителя. «Где только были мои глаза раньше?! — внутренне негодует она. — С него можно лепить скульптуры античных богов!» Она справляется со своей одеждой раньше и, присев на постель, наблюдает за ним в открытую. Он действительно сложен, как бог — цепь сплошных прямых линий мышц и жил, скрытых под бледной кожей, изваяние, выточенное из камня — но глядя на неуверенность его движений и приопущенные веки, Корнелия тяжело вздыхает. Усталый, израненный бог с лицом старого друга и новообретённого возлюбленного поворачивается к ней. Она делает шаг навстречу, снова соединяя его ладонь со своей, сжимая, переплетая пальцы — этот жест кажется таким важным, вероятно из-за того, что тогда, на Хорайдзиме, в её палате Гил не мог и не смел позволить себе ничего больше. Свободной рукой она обнимает его за шею. Это оказывается не так-то просто, и ей приходится чуть-чуть привстать, чтобы дотянуться — Корнелия постоянно забывает о том, что без каблуков она ниже на целую голову. Она притягивает его к себе, чтобы поцеловать снова, а он гладит её рассыпавшиеся по спине волосы, и, когда пальцы касаются голой кожи, обводя мягкие углы лопаток, она щурится от неожиданной щекотки и смеётся прямо в его в губы. Корнелия, не размыкая ни рук, ни объятий, делает шаг назад, увлекая его за собой на постель. Кровать узкая и рассчитана на скромное одиночество, и поэтому, повалив Гила, Корнелия нависает над ним. — Леди сверху, — шепчет она. — Леди всегда… — он делает резкий выдох, скрывая за ним стон и свою реакцию на то, что она — неслучайно? — задела внутреннюю сторону его бедра своим коленом. — Леди всегда впереди. О манерах Гила, конечно, можно слагать легенды, но Корнелия не против оставить джентльмена за пределами комнаты, оставшись наедине с мужчиной. У него сильные длинные пальцы — не занеси его судьба в военную академию, он мог стать художником или хирургом. Эти пальцы ласкают её тело, деликатно избегая того, о чём годами он запрещал себе думать. Но Гил быстро находит альтернативу. Прикасаясь к ней, он уделяет особое внимание розовым крапинкам шрамов, особенно недавних. Эти прикосновения заставляют Корнелию впиваться ногтями в плечи Гила, оставляя на его бледной коже царапины-полумесяцы — приходит её очередь скрывать за вздохами стоны. Её груди распирает от тягостного возбуждения, а мышцы внизу живота напрягаются в предвкушении, порождая влажное чувство неполности между ног. Она пытается унять это беспокойное ощущение, плотно стиснув бёдра, но это не помогает. Отклонившись назад, привлекая Гила к себе, она заставляет его приподняться и упирается коленом ему в пах, зажимает его бедро между своих ног. Гилберт стонет от неожиданности, прерывая цепочку поцелуев от выемки ключиц к ложбинке между её грудей. Он сильно сжимает её талию, и отрезвляющее чувство боли ударяет Корнелии в голову. Достаточно превентивных действий — пора переходить к главной атаке. Лицо Гила покрыто испариной, да и сама она, вероятно, выглядит так же — с прилипшими ко лбу и щекам волосами, раскрасневшаяся и со сбитым дыханием. — Леди уступает джентльмену, — говорит она, улыбаясь ему в макушку. Гил кивает и со всей возможной осторожностью, будто она драгоценная ваза, аккуратно опускает её на постель. Прохлада простыней щекочет ей ступни и лопатки, и это только обостряет ощущения. Гил наклоняется и проводит рукой — о, наконец-то! — по её груди и Корнелия отвечает тем же: её ладони скользят по его плечам и рёбрам, она спускается ниже, к напряжённым мышцам живота и ещё дальше. — Попался, — шепчет она ему на ухо. Вряд ли Гил удивляется по-настоящему. Кому ещё знать все её уловки, как не ему? Она всегда использовала перегруппировку в качестве ловушки. Они вместе разучивали это в Акакадемии, вместе воплощали в жизнь на тренировочном плацу и на фронтах гражданских войскн в неспокойных колониях — там, где их прозвали Богиней Победы и Копьём Империи. «Богиня Победы с Копьём Империи в руках», — думает Корнелия и искренне старается не захихикать, как девчонка, впервые услышавшая скабрезность. Вместо этого она прячет улыбку в очередном поцелуе и, широко разведя ноги, подаётся вперёд и вверх. Чувство наполненности, горько-сладкое, болезненное и приятное одновременно, пробирает её до дрожи. Она ощущает себя не просто заполненной, она ощущает себя целой, будто, наконец, удалось воскресить в себе то, что она считала давно умершим. Прижимаясь к Гилу всем телом, ощущая каждое его движение, дыхание, биение сердца, она гадает, является ли это заслугой Гила, или дело просто в том, что она впервые за несколько лет позволила себе расслабиться и не носить никаких масок? Гил начинает двигаться внутри неё, сначала медленно, пытаясь найти правильный ритм. Когда она начинает при каждом его толчке скользить вниз, навстречу, он вжимается в её тело теснее, глубже, ближе, иногда сбиваясь с такта в угоду интенсивности проникновения, и с каждым его движением Корнелия открывает для себя (в себе?) что-то новое. Дело в них обоих. В том, что с Гилом нет необходимости играть и притворяться, обманывать себя и его. Зачем, если он успел узнать её такой, какая она есть, даже сквозь эту бесконечную череду титулов, званий, чинов, прозвищ, тянувшихся за её именем? Корнелия с удивлением понимает, что в его присутствии нет нужды даже быть сильной, но именно ради него она не хочет быть слабой. Она обдумывает эту мысль, вглядываясь в его сосредоточенное лицо. Ей всегда приходилось быть сильной — бесконечно доказывать себе и окружающим, что она чего-то стоит вне зависимости от того, кто её отец. И всегда находился кто-то, из-за кого ей хотелось двигаться вперёд, будь то Шнайзель, рядом с которым хотелось быть лучше, императрица Марианна, из-за чьих достижений хотелось быть сильнее, или Юфи, доверчивое дитя, нуждавшееся в её защите. Но сильной она хотела быть ради себя. Именно поэтому, как ни была безгранична, всеобъемлюща её любовь к Юфемии, Корнелия никогда не позволяла себе проявлять при ней ни малейшей слабости. Может, именно это их обеих и погубило? Привело Юфи к могиле, а Корнелию — к безумию мести, страха и одиночества? Корнелия пытается убедить себя, что предательское жжение в уголках глаз ей всего лишь показалось, но замешательство Гила убеждает её в обратном. Обняв Гила за шею, она подтягивается — тому приходится выпрямиться и сесть, но он успевает подхватить её под ягодицы и сохранить равновесие — и хрипит: — Только попробуй остановиться. Гил не останавливается — напротив, тесно обняв её, даёт ей возможность самой задавать темп. Корнелия превращает сложную систему движений в яростную скачку наперегонки с собственным удовольствием. Каждое прикосновение — руки Гила на её талии, волосы Гила на её плечах, дыхание Гила на её щеке, Гил в ней, она в нём — удар по прошлому, которое Корнелия перечёркивает с присущей ей решимостью. Вторая британская принцесса, Генерал-губернатор, пилот Глостера, Богиня Победы и Британская Ведьма, любящая сестра, послушная дочь и падчерица — на всём этом ставится жирный крест. Корнелия охает, напрягаясь до судороги, сводящей ноги, живот и плечи. Снизу, оттуда, где её тело соединяется с телом Гила, поднимается волна жара — жгучая, палящая. Она прокатывается вдоль позвоночника, распространяется до кончиков пальцев. Сердце бьётся часто, до гула в ушах, и распирает грудную клетку. В какой-то момент ей начинает не хватать воздуха, а потом она вспоминает, что надо дышать. Эти переживания утомляют и наполняют сытой пустотой удовлетворения. Она откидывается на спину, лениво раскидывая руки в стороны. Гил нависает над ней, не нарушая хрупкого соединения между ними. Он делает ещё несколько движений, прежде чем замирает, прижавшись к ней. Ему удаётся сохранить молчание, но его шумное дыхание щекочет её скулы. Влажное вязкое ощущение между ног порождает смутные мысли о душе, но Корнелии лень шевельнуть пальцем, не говоря уже о том, чтобы идти в ванную. Она остаётся лежать на узкой постели, прижатая к простыням телом Гилберта. — Один-ноль в твою пользу, — говорит она, поворачивая к нему лицо. Он отвечает ей вопросительным взглядом. — Как там было в Библии? Ворожеи не оставляй в живых? Считай, что Британская Ведьма повержена. — Это не соревнование, — отвечает он, перебирая длинные пряди её волос. — Я бы даже сказала, — продолжает Корнелия, когда ей приходит в голову мысль о том, что теперь она может дать волю острому языку. — «Повержена» — это неточное определение. Как насчёт «поражена Копьём Империи»? — Ох, — Гил глубоко вздыхает прикрывая глаза рукой. — Пронзена? — В конце концов, это недостойно Вашего Высочества! — выпаливает он в ответ. — Проткнута? — с сомнением спрашивает она, хотя слово кажется не очень подходящим. — Постой-ка. Даже после всего, что только что случилось — «Ваше Высочество»?! Гил глубоко вздыхает, и на его лице выступает выражение всех скорбей мира, так хорошо известное Корнелии ещё со времён студенчества. Он смущённо и глухо произносит: — Один-один. Эта забава придаёт Корнелии сил, она даже привстаёт на локтях и внимательно всматривается в лицо Гила — насколько позволяет сгустившаяся в комнате темнота. — Я признаю, что счёт два-один в твою пользу, если ты назовёшь меня на «ты». У Гилфорда каменное лицо, и она уже почти чувствует себя победительницей, когда он говорит: — Корнелия, ты никогда не изменишься. У неё перехватывает дыхание от восхищения, от лёгкости, с которой они изменяют всё, что было между ними прежде. Могла она предположить это пару часов назад, когда думала, как связать два слова, чтобы начать разговор о том, что у них вообще что-то может быть? — Поразительно! Сэр рыцарь, это даже достойно форы в два очка и счёта три-один — говорит она, поднимая руки в капитулирующем жесте, и её грудь покачивается прямо перед глазами Гила. Тот изо всех сил старается смотреть ей в глаза. — Три-два, — заключает он, когда его взгляд всё же упирается в её бюст. — Хотя лично я считаю это ударом ниже пояса. — Это существенно выше пояса! Прикрыв глаза, он обречённо произносит: — Три-три, и я умоляю об окончании матча. Корнелия продолжает победоносно улыбаться. Она прижимается к нему, бесстыдно пользуясь тем, что они лежат на кровати, чью ширину при определённых обстоятельствах стоило бы назвать не шириной, а узостью. Занимаясь с ним любовью, она думала о силе, слабости, бедах и горе, что постигли её за последние годы, но всё это ушло, будто бы вылилось из неё вязкой смесью жидкостей, застывавшей на внутренней стороне бёдер. Горечь и сожаления освободили место для смеха, шуток и ещё чего-то, от чего в груди распускалась приятная тяжесть, которую уже сложно было бы списать на возбуждение. Она лежит на боку, подперев щёку ладонью, смотрит на Гила. Его глаза закрыты, а дыхание ровно. В самую пору вновь удивляться тому, сколько лет она не замечала его привлекательности. Даже хуже — она замечала и игнорировала. — Я соврала тебе, сказав, что ты мне дорог, — говорит она, не шёпотом, но и не в полный голос. На красивом мужском лице не напрягается ни один мускул, мерное дыхание не сбивается. Корнелия думает, что, возможно, он заснул и это даже к лучшему. — Кажется, я чувствую нечто большее. — Я знаю, — не открывая глаз, отвечает он. Корнелия с лёгкостью принимает их признания друг другу. Она кладёт голову на его плечо, он в ответ прижимает её к себе ещё ближе. Их тела снова связаны в запутанноммысловатом переплетенныхии конечностей, спутанных волос, смешавшегося пота на липкой коже. Корнелия вновь чувствует себя целой, и для этого даже не обязательно быть слитыми воедино, достаточно просто быть рядом, а может, даже и это не всегда обязательно. Засыпая, бывшая Британская Ведьма думает о том, что такая связь сильнее любого на свете колдовства.Обрабатывая глаза Гила салфеткой с антисептиком, Корнелия наклоняется, и расстояние между их лицами стремительно сокращается. Она даже может ощутить выдыхаемый им воздух не своей щеке. Гил напряжён всем телом: она видит это намётанным солдатским взглядом, чувствует жёсткость его окаменевшего плеча, на которое ей приходится опираться. Они ведь знакомы даже не первое десятилетие, и Корнелия знает, как он смотрит на неё все эти годы. Преданность и верность часто сочетаются с лёгкой влюблённостью, да и то, что лорд Гилфорд до сих пор не обзавёлся собственной семьёй ни капли неудивительно – быть рыцарем второй принцессы означало всё время находиться в смертельной опасности. Раньше Корнелия относилась ко всему этому с лёгкой улыбкой. Какой женщине не будет льстить внимание со стороны такого мужчины, как Гил? Сейчас Корнелии наплевать на лесть. А вот его верность она ценит превыше чего-либо, особенно оказавшись преданной всеми по очереди, начиная от Дарлтона и заканчивая Шнайзелем. И если для старого генерала у неё есть оправдание, то поисками аргументов в пользу своих родственников Корнелия себя даже не утруждает. От всего богатства, имевшегося у неё в той, прошлой, жизни у неё остался… только Гил? «Гилберт Гилфорд, а ведь ты настоящее сокровище», - хочется сказать ей, но больно уж глупо звучат эти слова. Корнелии кажется, что пора начать разговор, который должен был состояться между ними лет пять-семь назад – ну или хотя бы в тот день, когда она покинула императорский дворец, оставив на его плечах гору обязательств, сомнений и недосказанности. Корнелия не мастер бесед подобного толка. Разговоры всегда были стезёй второго принца. И даже когда Шнайзель начинал отвешивать ей комплименты, она не могла ничего сказать ему в ответ – лишь пунцовела до корней волос и превращалась в четырнадцатилетнюю девчонку, по-глупому влюбившуюся в старшего брата. Сама она не знает ничего лучше, чем атака в лоб, потому что никакой идеальной тактики в таких условиях не существует. - Гил, что мешает тебе сказать, что я нравлюсь тебе и как женщина тоже? – говорит она, убирая с его глаз салфетку. Гилфорд смотрит на неё израненными глазами, и во взгляде его удивление и… печальная решимость. - Потому что признать это – недостойно рыцаря второй принцессы. Корнелия устало вздыхает. Вот оно что. Субординация между принцессой и рыцарем, которой давно уже нет для неё, для него всё ещё существует. Корнелия родилась с серебряной ложкой во рту даже по меркам самой богатой страны в мире – какой была Священная Британская Империя всего два года назад. Что для неё, принцессы правящего дома, не было мелочью, до тех пор, пока Империя, существовавшая до этого веками, не зашаталась, как карточный домик? Гилберту с самого детства внушали трепет к её семье. Она же помнила, как смущался он в Академии от того, что ему посчастливилось учиться вместе с самой Корнелией ли Британия, как был горд, когда она выбрала его рыцарем и как всё это время ни словом, ни взглядом, ни делом не посмел задеть её честь. - Отказавшейся от титула второй принцессы Империи, которой уже не существует, - ответила она. – Да даже будь я ею до сих пор, я не из радуги и света, Гил. Из плоти и крови, и кому, как не тебе, об этом знать. Гил устало подносит руку к лицу – то ли приглушённый свет всё-таки слишком ярок для него, то ли избегает смотреть Корнелии в глаза. О таком действительно очень сложно говорить прямо, без обиняков, не обращая внимания на страдающую гордость: - Я никогда не обрёк бы вас на брак с таким калекой, как я. На Хорайдзиме я был непростительно прям в выказывании своих чувств, но для меня было такой радостью убедиться, что вы живы. В укрытии на Нарите я был необходим вам, как и после, когда… Корнелия даже не утруждает себя какой-нибудь мыслью навроде: «Что за дикость!», она даже рассмеяться над метаниями Гила не в силах – уж слишком это не смешно, особенно если знать серьёзность, с которой Гилфорд всё это принимает. Поэтому она не находит ничего лучше, кроме как поцеловать его. «Это безумно пошло, - думает она, отнимая его ладонь от лица. – Как в каком-то бульварном романе». Когда Гил пытается мягко, но решительно отстраниться, Корнелия ощутимо прикусывает его верхнюю губу. Она вряд ли может вспомнить, когда, где и с кем целовалась в последний раз – слишком давно и несерьёзно это было – и, возможно, именно поэтому ощущения от поцелуя с Гилом кажутся ей особенными, не просто прикосновением одних губ к другим. Она чувствует щекотку в языке, когда проходится самым кончиком по острой кромке зубов, ощущает лёгкую горечь его слюны, а её сердце начинает биться быстрее и резче, и тысячи различных оттенков восторга, о которых она успела забыть за всё то время, что её жизнь казалась разрушенной, воскресают в ней с новой силой. «Это гораздо легче, чем говорить, - размышляет она, утопая пальцами в тёмной гладкости его волос и ослабляя хвост на затылке. – И, видит Бог, гораздо приятнее. Ещё немного – и я пойму, почему эта шлюха Гвиневра решала все свои проблемы именно таким способом». Утомившись стоять, она садится прямо на Гила, тесно (только так позволяет ширина кресла) обхватывает его бёдра своими коленями и старается не думать о том, как высоко задрался её подол. Гилу всегда хватало выдержки защищать честь своей дамы даже тогда, когда сама Корнелия о ней забывала. И меньше всего на свете Корнелии хочется, чтобы он вспомнил об этой своей привычке сейчас, когда она ощущает под своей рукой, застывшей у него на груди, как сильно бьётся его сердце. И, если честно, она ощущает не только его сердце – иначе бы низ её живота не сводило бы сейчас крепкой судорогой. Во рту – у него? у неё? – начинает покалывать от нехватки воздуха. Корнелия размыкает губы и немного отстраняет своё лицо, но ни на дюйм не сдвигается с его колен. Гилберт по-прежнему недвижен и напряжён, так что подлокотники кресла грозят треснуть под его хваткой. - Не говори мне о том, чего ты никогда бы не сделал, Гил, - отвечает она после непродолжительной паузы, которая даёт им обоим отдышаться. – Иначе я начну тебе говорить о том, что мы должны были сделать давным-давно. Во всех подробностях. И тогда мы посмотрим, кто тут из нас радужная принцесса. Вопреки ожиданиям, Гилфорд не краснеет и даже не отводит глаз. - Я ничего не желаю так, как вашего счастья, леди Корнелия, - начинает он, но она не даёт ему договорить. - Тогда будь добр, поверь, что я делаю это не из жалости к тебе или себе. Не думай, что я готова броситься тебе на шею только оттого, что никого больше нет рядом. И знаешь что? Я не вижу перед собой калеку. Я вижу Гила Гилфорда – человека, без которого у меня сейчас ничего бы не было. Произнеся это, Корнелия понимает, что сказала правду. Сколько раз своевременные советы Гила спасали её от скоропалительных решений? Как часто он прикрывал её в бою? Кто был с ней рядом, когда Юфи не стало, и её мироздание пошатнулось? Кто вытащил её из бездны бездействия и апатии, когда она лежала в госпитале Хорайдзимы, раненая и опустошённая? Что было бы, еси бы его не было сейчас рядом с ней? Беспросветные одиночество и самоуничижение? Корнелия содрогается от одной только мысли, что это было возможно. - Я, - начинает она и не знает, что сказать дальше. Хотя кому она врёт, на самом деле знает, но у неё не хватает духу сказать, что она его любит, и вместо этого произносит: – Ты мне дорог. Глядя Гилу в глаза она отчего-то понимает, что он всё понял. И она благодарна ему за это. - У меня нет ничего, дороже вас, - отвечает Гилберт. Он отнимает, наконец, руки от подлокотников. В последующих его объятиях – лишь слабый намёк на утешение, большего она и сама не потерпела бы. Но это прикосновение дороже всех слов на свете. Положив руку ей на талию, он немного расслабляется и откидывается на спинку кресла. Корнелия наклоняется ближе и касается губами его отёкших век. Во рту щиплет горечью антисептического средства, но это становится мелочью по сравнению с тёплым ощущением в паху. В голову некстати лезут сальные шутки, которыми всегда полнились казармы пилотов, и лишь усилием воли Корнелия сдерживает улыбку. Было бы нелепо рассмеяться после всего, что она тут ему наговорила. Вместо этого она подаётся вперёд и вновь целует его. Гил оказывается необыкновенно деятельным даже в этом. Корнелия ловит малейшее движение его губ или языка. Подавляя смешок, она думает, каких же усилий ему стоило сдерживать себя пару минут назад. Она прижимается к нему теснее, особенно внизу, и тяжело выдыхает. - Что-то не так? – спрашивает он, отстраняясь. - Да, - отвечает она. – На нас всё ещё есть одежда. Вот теперь, кажется, Гил действительно покраснел. Они поднимаются с кресла, он заботливо придерживает её, то ли просто не хочет отпускать её руку из своей. Эта трогательная деталь так задевает её, что она сжимает ладонь ещё крепче. Повернувшись спиной и откинув волосы на грудь, она смотрит на него через плечо и улыбается. - Поможешь? Его руки возятся с хитрой застёжкой довольно долго. После заветного щелчка он проводит пальцами по её позвонкам: от шеи вниз, между лопаток и ещё ниже, к пояснице. От этого прикосновения её будто ударяет током, по спине разбегается россыпь мурашек, а вслед за этим по телу расходится горячее предвкушение. Снимая одежду, она украдкой поглядывает, как он тоже раздевается. Глядя на жёсткую линию плеч, подтянутые торс и бёдра, она понимает, почему любила наблюдать за ним, облачённым в боевую, а не парадную форму: облегающий комбез, подчёркивавший рельеф тела, шёл ему куда больше официального кителя. «Где только были мои глаза раньше?! – внутренне негодует она. – С него можно лепить скульптуры античных богов!» Она справляется со своей одеждой раньше и, присев на постель, наблюдает за ним в открытую. Он действительно сложен, как бог – цепь сплошных прямых линий мышц и жил, скрытых под бледной кожей, изваяние, выточенное из камня – но глядя на неуверенность его движений и приопущенные веки, Корнелия тяжело вздыхает. Усталый, израненный бог с лицом старого друга и новообретённого возлюбленного поворачивается к ней. Она делает шаг навстречу, снова соединяя его ладонь со своей, сжимая, переплетая пальцы – этот жест кажется таким важным, вероятно из-за того, что тогда, на Хорайдзиме, в её палате Гил не мог и не смел позволить себе ничего больше. Свободной рукой она обнимает его за шею. Это оказывается не так-то просто, и ей приходится даже чуть-чуть привстать, чтобы дотянуться – Корнелия постоянно забывает о том, что без каблуков она ниже его на целую голову. Она наклоняет к себе его голову, чтобы поцеловать снова, а он гладит её рассыпавшиеся по спине волосы, и тогда, когда его пальцы нечаянно прикасаются к голой коже, едва ощутимо проводя по рёбрам и углам лопаток, она щурится от неожиданной щекотки и смеётся прямо в его в губы. Корнелия, не размыкая ни рук, ни объятий, делает шаг назад, увлекая его за собой на постель. Кровать не сказать, чтоб узкая, но рассчитана всё же на одного, и поэтому, повалив Гила, она нависает над ним. - Леди сверху, – шепчет она. - Леди всегда… - он делает резкий выдох, скрывая за ним стон и свою реакцию на то, что она – неслучайно? – задела внутреннюю сторону его бедра своим коленом. - Леди всегда впереди. О манерах Гила, конечно, можно было слагать легенды, но Корнелия была бы не против оставить джентльмена за пределами комнаты, оставшись наедине с мужчиной. Его сильные длинные пальцы – не занеси его судьба в военную академию, он мог стать художником или хирургом – лаская её тело, деликатно обходят те её тела части, о которых он годами запрещал себе думать. Но Гил быстро находит альтернативу. Прикасаясь к ней, он уделяет особое внимание розовым крапинкам шрамов, особенно недавних. Эти прикосновения заставляют Корнелию впиваться ногтями в плечи Гила, оставляя на его бледной коже царапины-полумесяцы – приходит её очередь скрывать за вздохами стоны. Её груди распирает от тягостного возбуждения, а внизу живота мышцы болезненно спазмирутся, порождая влажное чувство неполности между ног. Она пытается унять это беспокойное зудящее ощущение, плотно стиснув бёдра, но это не помогает. Отклонившись назад, привлекая Гила к себе, она заставляет его приподняться и упирается коленом ему в пах, зажимает его бедро между своих ног. Прерывая цепочку поцелуев от выемки ключиц к ложбинке между её грудей, Гилберт мычит что-то от неожиданности, сильно сжимает её талию, и отрезвляющее чувство боли ударяет Корнелии в голову. С неё достаточно превентивных… действий. Пора переходить к главной атаке. Лицо Гила покрыто испариной, да и сама она, вероятно, выглядит так же – с прилипшими ко лбу и щекам волосами, раскрасневшаяся и со сбитым дыханием. - Леди уступает джентльмену, - говорит она, улыбаясь ему в макушку. Гил кивает и со всей возможной осторожностью, будто она драгоценная ваза, аккуратно опускает её на постель. Прохлада простыней щекочет ей ступни и лопатки, и это только обостряет ощущения. Гил наклоняется и проводит рукой – наконец-то! – по её груди, в ответ она делает то же, её ладони скользят по его плечам и рёбрам, но она спускается ниже, к напряжённым мышцам живота и ещё дальше. - Попался, - шепчет она ему на ухо. Вряд ли Гил удивляется по-настоящему. Кому ещё знать все её уловки, как не ему? Она всегда использовала перегруппировку в качестве ловушки. Они вместе разучивали это в академии, вместе воплощали в жизнь на тренировочном плацу и на фронтах гражданских войск в неспокойных колониях – там, где их прозвали Богиней Победы и Копьём Империи. «Богиня Победы с Копьём Империи в руках», - думает Корнелия и искренне старается не захихикать, как девчонка, впервые услышавшая скабрезность. Вместо этого она прячет улыбку в очередном поцелуе и, широко разведя ноги, подаётся вперёд и вверх. Чувство заполненности, горько-сладкое, болезненное и приятное одновременно, пробирает её до дрожи. Она ощущает себя не просто заполненной, она ощущает себя целой, будто ей, наконец, удалось воскресить в себе то, что она считала давно умершим. Прижимаясь к Гилу всем телом, ощущая каждое его движение, дыхание, биение сердца, она гадает, является ли это заслугой Гила, или дело просто в том, что она впервые за несколько лет позволила себе расслабиться и не носить никаких масок? Гил начинает двигаться в ней, сначала медленно, пытаясь найти правильный ритм. Когда она начинает при каждом его толчке скользить вниз, навстречу ему, он вжимается в её тело теснее, глубже, ближе, иногда сбиваясь с такта в угоду интенсивности проникновения, и с каждым его движением Корнелия открывает для себя (в себе?) что-то новое. Дело в них обоих. В том, что при Гиле ей нет необходимости играть и притворяться, обманывать себя и его. Зачем, если он успел узнать её такой, какая она есть, даже сквозь эту бесконечную череду титулов, званий, чинов, прозвищ, тянувшихся за её именем? Корнелия с удивлением понимает, что в его присутствии у неё даже нет нужды быть сильной, но именно ради него не хочется быть слабой. Она обдумывает эту мысль, вглядываясь в его сосредоточенное лицо. Ей всегда приходилось быть сильной – бесконечно доказывать себе и окружающим, что она чего-то стоит вне зависимости от того, кто её отец. И всегда находился кто-то, из-за кого ей хотелось двигаться вперёд, будь то Шнайзель, рядом с которым хотелось быть лучше, императрица Марианна, из-за чьих достижений хотелось быть сильнее, или Юфи, доверчивое дитя, нуждавшееся в её защите. Но сильной она хотела быть ради себя. Именно поэтому, как ни была безгранична, всеобъемлюща её любовь к Юфемии, Корнелия никогда не позволяла себе проявлять при ней ни малейшей слабости. Может, именно это их обеих и погубило? Привело Юфи к могиле, а Корнелию – к безумию мести, страха и одиночества? Корнелия пытается убедить себя, что предательское жжение в уголках глаз ей всего лишь показалось, но замешательство Гила убеждает её в обратном. Обняв Гила за шею, она подтягивается – тому приходится выпрямиться и сесть, но он успевает подхватить её под ягодицы и сохранить равновесие – и хрипит: - Только попробуй остановиться. Гил не останавливается – напротив, тесно обняв её, даёт ей возможность самой задавать темп. Корнелия превращает сложную систему движений в яростную скачку наперегонки с собственным удовольствием. Каждое прикосновение – руки Гила на её талии, волосы Гила на её плечах, дыхание Гила не её щеке, Гил в ней, она в нём - удар по прошлому, которое Корнелия перечёркивает с присущей ей решимостью. Вторая британская принцесса, Генерал-губернатор, пилот Глостера, Богиня Победы и Британская Ведьма, любящая сестра, послушная дочь и падчерица – на всём этом ставится жирный крест. Корнелия охает, напрягаясь до судороги, сводящей ноги, живот и плечи. Снизу, оттуда, где её тело соединяется с телом Гила, поднимается волна жара – жгучая, палящая. Она прокатывается вдоль позвоночника, распространяется до кончиков пальцев. Сердце бьётся часто, до гула в ушах, и распирает грудную клетку. В какой-то момент ей начинает не хватать воздуха, а потом она вспоминает, что надо дышать. Эти переживания утомляют её и наполняют сытой пустотой удовлетворения. Она откидывается на спину, лениво раскидывая руки в стороны. Гил нависает над ней, не нарушая хрупкого соединения между ними. Он делает ещё несколько движений, прежде чем замирает, прижавшись к ней. Ему удаётся сохранить молчание, но его шумное дыхание щекочет её скулы. Влажное вязкое ощущение между ног порождает смутные мысли о душе, но Корнелии лень шевельнуть пальцем, не говоря уже о том, чтобы идти в ванную. Она остаётся лежать на постели, прижатая к простыням телом Гилберта. - Один-ноль в твою пользу, - говорит она, поворачивая к нему лицо. Он отвечает ей вопросительным взглядом. - Как там было в Библии? Ворожеи не оставляй в живых? Считай, что Британская Ведьма повержена. - Это не соревнование, - отвечает он, перебирая длинные пряди её волос. - Я бы даже сказала, - продолжает Корнелия, когда ей приходит в голову мысль о том, что теперь она может дать волю острому языку, - что «повержена» - это неточное определение. Что насчёт «поражена Копьём Империи»? - Ох, - Гил глубоко вздыхает прикрывая глаза рукой. - Пронзена? - В конце концов, это недостойно Вашего Высочества! – выпаливает он в ответ. - Проткнута? – с сомнением спрашивает она, хотя слово кажется ей не очень подходящим. – Постой-ка. Даже после всего, что только что случилось – «Ваше Высочество»?! Гил глубоко вздыхает, и на его лице выступает выражение всех скорбей мира, так хорошо известное Корнелии ещё со времён студенчества. Он смущённо и глухо произносит: - Один-один. Эта забава придаёт Корнелии сил, она даже привстаёт на локтях и внимательно всматривается в лицо Гила – насколько позволяет сгустившаяся в комнате темнота. - Я признаю, что счёт два-один в твою пользу, если ты назовёшь меня на «ты». У Гилфорда каменное лицо, и она уже почти чувствует себя победительницей, когда он говорит: - Корнелия, ты никогда не изменишься. У неё перехватывает дыхание от восхищения, от лёгкости, с которой у них получается менять всё то, что было между ними прежде. Могла она предположить это пару часов назад, когда думала, как связать два слова, чтобы начать разговор о том, что у них вообще что-то может быть? - Поразительно! Сэр рыцарь, это даже достойно форы в два очка и счёта в три-один - говорит она, поднимая руки в капитулирующем жесте, и её грудь покачивается прямо перед глазами Гила. Тот изо всех сил старается смотреть ей в глаза. - Три-два, - заключает он, когда его взгляд всё же упирается в её бюст. – Хотя лично я считаю это ударом ниже пояса. - Это существенно выше пояса! Прикрыв глаза, он обречённо произносит: - Три-три, и я умоляю об окончании матча. Корнелия продолжает победоносно улыбаться. Она тесно прижимается к нему, бесстыдно пользуясь тем, что они лежат на кровати, чью ширину при определённых обстоятельствах стоило бы назвать не шириной, а узостью. Занимаясь с ним любовью, она думала о силе, слабости, бедах и горе, что постигли её за последние годы, но всё это ушло, будто бы вылилось из неё вязкой смесью жидкостей, застывавшей на внутренней стороне бёдер. Оставившие её горечь и сожаления освободили место для смеха, шуток и ещё чего-то, от чего в груди распускалась приятная тяжесть, которую уже сложно было бы списать на возбуждение. Она лежит на боку, подперев щёку ладонью, смотрит на Гила, распростёршегося рядом с ней. Его глаза закрыты, а дыхание ровно. В самую пору вновь удивляться тому, сколько лет она не замечала его привлекательности. Даже хуже – она замечала и игнорировала. - Я соврала тебе, сказав, что ты мне дорог, – говорит она, не шёпотом, но и не в полный голос. На красивом мужском лице не дрожит ни один мускул, мерное дыхание не сбивается. Корнелия думает, что, возможно, то, что он спит, даже к лучшему. – Кажется, это нечто большее. - Я знаю, – не открывая глаз отвечает он. Корнелия с лёгкостью принимает как своё, так и его признание. Она кладёт голову на его плечо, он в ответ прижимает её к себе ещё ближе. Их тела снова связаны в замысловатом хитросплетении конечностей, спутанных волос, смешавшегося пота на липкой коже. Корнелия вновь чувствует себя целой, и для этого даже не обязательно быть слитыми воедино, достаточно просто быть рядом, а может, даже и это не всегда обязательно. Засыпая, бывшая Британская Ведьма думает о том, что такая связь сильнее любого на свете колдовства, и даже сила гиаса не способна ей противостоять.