что нынче в моде?

      Он из тех, кто смеется в лицо совести, не верит в справедливость и давно убил в себе все хорошее, пожалуй. Или же нет? Кто вообще определяет, что есть добро, а что зло? Главным же в итоге все равно остается выживание. Простыми словами, хороша для отдельно взятого человека личная выгода, да и все с того. Кавински был не из тех, кто готов пожертвовать своим теплым местечком ради смутных идеалов, грез о лучшем мире, свободе и справедливости. Это утопия. Ничего идеального не бывает, а тут подмена понятий происходит, мол, если раскрыть лживость Империи и восстановить старый облик мира – все станет хорошо, встанет на свои места. И бедности не будет, и преступности. Мечты, ах мечты милых, но наивных борцов против абстрактного “плохого”. Ни за, ни против, он по натуре наблюдатель, а не только в связи с причастностью к этому отряду. Наблюдатель с очень распущенным языком. Да, пожалуй, это изначально было планом. Войд просил последить за этим несчастным комиссаром еще давно, а Винсу не в тягость. То, что Дейву есть что скрывать – и ребенку очевидно будет. Вообще не сдавал его, последить не равно выкладывать все подробности как на духу. И инспектор знал о подобном отношении к работе Кавински, когда говорил это сделать именно его, не кого-либо другого.       А как вам спектакль, который он разыграл перед Дейвом, когда пришел отчитываться за смерть Кейт и Радана? Считает это верхом своей актерской игры. Нет, конечно, на мгновение правда стало как-то даже стыдно, но слезы были сущей фальшивкой. Как же легко дурить людей, всего-то стоит однажды раскаяться – и доверие будет абсолютным, безоговорочным. Только вот то, что было дальше, слегка поразило своей нереалистичностью. А потом Кавински понял: эта партия пока что далека от своего конца. Почему бы не поиграть в восстание, притвориться, мол, я за вас, не волнуйтесь! Подсоблю, где надо, выделенную линию без комиссии устрою, на собрания захаживать буду да кричать глупые лозунги сопротивления активнее всех. Чтобы реалистично. Чтобы ни у кого сомнений не осталось, нельзя и приблизительно позволять такого расклада событий. Доверяйте Винсу, это ж никакими проблемами не обернется! Смешно? Вот и ему смешно иногда становилось. Новая информация интересовала сначала, а потом стало ясно, что это все, помимо прочего, крайне невыгодно. Надо себя отмазать, главное. А что может отмазать лучше, чем работа на обе стороны одновременно? И в случае чего всегда можно принять ту, что победит в этой войне интересов да идеалов.       Именно поэтому Кавински, уже сменив стиль, причем довольно радикально, находя в этом определенный символизм (точнее его должны были находить другие), приходит к Войду в кабинет с вымученным отчетом и бросает к нему на стол, усаживаясь туда же, отодвинув мешающие этому папки и бумажки. Вымученный отчет лишь потому, что он ненавидел писать их в принципе, делал это всегда кривоватым почерком и на отвали, лишь бы его перестали заставлять этим заниматься. Хотя продолжал – понимает, ради чего оно надо.       – Какие-то новости? Надеюсь, это достаточно важно, чтобы отвлекать меня, – инспектор не повернулся и не взглянул на пришедшего, все смотря в окно на заходящее солнце. Мягкое освещение в кабинете делало тени почему-то пугающе жесткими. Видать, аура такая.       – Отвлекись сначала от окна, – непринужденно отзывается Кавински, усмехаясь. Войд хмыкает, в самом деле поворачиваясь и оценивающе осматривая собеседника.       – Слезь со стола. И что ты на себя нацепил? – хмурится почти незаметно, а взгляд менее испытующим не становится.       – Ах, – вздыхает мечтательно, игнорирует просьбу и, словно в самом деле на сцене выступает, произносит, активно жестикулируя: – “В моде сегодня голубое Сияние”, ха-ха! Как тебе?       Красные глаза блестят хитростью, а ухмылка напоминает кошачью до жути. Ногами Кавински немного покачивает, смотря, как Войд подходит чуть ближе, чтобы, вероятно, прочитать чужие эмоции, а может и мысли.       – Или ты окончательно сошел с ума, или это какая-то метафора. Хватит ходить вокруг да около.       – Ну-у, не лишай меня самой интересной части.       – Паясничества?       – Интриги! – после хмыкает почти обиженно, спустя мгновение снова смеясь. – Ладно-ладно, так и быть. Подсказка: это моя самодеятельность, которую ты наконец оценишь по достоинству.       Подлец ли Кавински? Определенно. Ужаснейший подлец, продумавший половину а то и больше своих слов и действий наперед, чтобы угодить всем, а в конце остаться не при делах. Осуждайте, сколько угодно. Легок на помине, Винс не изменит своим стандартам жизни, не хочет вновь оказаться на дне и тем более пасть от чужой руки, в статусе забытого на следующий же день “героя”. Нет, жизнь это не сказка, не будет все, как хотят того Лололошка, Кейт или Радан. У него хватало мозгов, дабы осознавать это излишне ясно. Не предаст он – найдется другой доброволец. Значит лучше сделать все по красоте. И обеспечить себе безопасность.       – Полагаю, легче просто прочесть отчет, – Войд невидимо для окружающих поджимает губы и присаживается за стол, разгребая устроенный Кавински завал, чтобы пробежаться глазами по накаляканым им же строчкам. Вновь хмыкает, дойдя до конца. – Сопротивление? Это просто смешно.       – Да-да, и я, как можешь заметить, являюсь непосредственно его частью, – гордо заявляет и лучезарно улыбается, как звезда некая, словно должен зал со зрителями овациями взорваться и просить на бис невероятный талант.       – По уставу я должен был бы тебя арестовать, но, полагаю, у тебя есть идея поинтереснее?       Войд поднимается и, обходя стол, становится напротив Кавински.       – Есть. Как тебе вариант: дать детишкам поиграть в восстание, просто дождаться, пока они проколются. Уверяю, моя помощь им в этом не понадобится.       И тогда окончательно становится очевидно, зачем пришел сюда. Просто предложить самый жизнеспособный для себя вариант.       – Ты делаешь это не из великой любви к Империи, – подумав немного, изрекает инспектор приближаясь к Винсу почти вплотную. Положение второго компенсировало разницу в росте, и глаза у них были на одном уровне. – Тогда почему я должен верить, что и меня ты не предашь?       – Сли-ишком хорошо меня знаешь, – уклоняется от ответа, тянет слова и уверенно выдерживает зрительный контакт. – Однако и ты меня при себе держишь не потому, что нравлюсь. Выводы делай сам, ха.       Войд выискивает в лице бывшего наблюдателя намеки на ложь или недоговорки. Но тот спокоен и расслаблен, как если бы это была дружеская беседа.       – Слезь со стола, – повторяет, только в этот раз Кавински слушается, лениво сползая, чтобы встать на ноги. Теперь уже заметно, что инспектор на голову выше. И это не мешает им быть “наравне”. Условность, принятая ими обоими, как неизменная данность, которая никогда не была реальностью. – Кто бы мог подумать, что ты окажешься настолько полезным.       – Дай угадаю, – стекла голубых очков отражают блики последних вечерних лучей. – Ты.       В ответ – тишина. Это верный знак того, что пора уходить. Он не хотел слишком задерживаться. Кавински не прощается, просто убирает руки в карманы куртки и удаляется из кабинета, оставляя Войда самостоятельно поразмыслить о вечном, так выразиться.       И все же, что есть хорошо, а что плохо? Легко осуждать за подобные действия, сложнее понять и поставить себя на чужое место. Возможно, это просто оправдание. Чувства вины, как такового, нет. Ведь солнце зашло. А ночной Альт-сити, как известно – город Винса. А значит, ему точно повезет. Будь то наглая ложь тем, кого зовет друзьями, или же водная гонка. Самое интересное все равно только впереди. И там уже только Свет рассудит, подлец ли Винс. Безусловно, с одной точки зрения это так. Только как таким не стать, живя в мире, где все решают не идеи о переменах, а умение выкрутиться ловче? Где все решает твой статус? Когда есть что терять, конечно, оно того не хочется. Кавински никогда не делает того, что может плохо для него кончиться. Даже если в общепринятых понятиях так поступил бы друг. Не готов, когда на кон поставлено все. Трус? Не совсем. Сам предпочитает называть это голосом разума в своей голове. Другие голоса, по типу все той же совести, пожалуй, не признает или душит на корню. Но по-другому никак. Или ты, или тебя.       Повторяй, пока это не станет реальностью для остатков твоей гнилой души.