одно на двоих

внутри сухо, но не узко. растянуто ли пальцами сестры или чужим членом — не важно. у неё лицо — смесь из отвращения, гнева, отчаянья. тонкие запястья сжаты до трещин в костях, кожа под ними плавится, но его пальцы холодные. горит эмоциями тут лишь паймон. — пай. не смей звать меня так, не смей даже открывать рот — читается через сжатые зубы. была бы сильнее — вцепилась бы ему в лицо, разодрав в кровь, вырвала бы язык, раскрошив челюсти. — пай, — какое интересное чувство. итер щурит глаза, наблюдая, самолично ставит механизм отторжения. ласковое прозвище теперь будет ночным кошмаром. ласковое прозвище теперь — лишь напоминание. не плачет. сухая даже в глазах, где лишь ненависть, страх, отвращение. всё, что он хотел увидеть. всё, что он любит. но так сухо. итер сует пальцы ей в рот, и она сжимает челюсти мгновенно. зубы впиваются в кожу, упираются в стальные кости. кровь течет по бледным губам, льётся в глотку, с его пальцев вьётся ручьями вниз по ладони, капает. мокро, склизко, холодно. мокро. на его лице каждый мускул мёртв. на его лице — ни одной живой эмоции. паймон вертит головой, изгрызая его руку, мажется в крови от носа до ключиц, красная струя ветвится и стекает под футболку. итер узнаёт запах. зарывается носом в ткань, вдыхая. — стащила у сестры, — смотрит снизу вверх, укладывая подбородок ей на грудь. убери свои мерзкие мёртвые глаза — читается через подрагивающую от судороги челюсть. в нём нет ничего, кроме пустоты. — я не насмехаюсь, — поясняет итер, — и не злорадствую. я тоже люблю сестру. поэтому ему интересно, почему сестра любит паймон. — ты мне не противна, пай, — говорит будто утешением, примыкая ближе. языком ей в рот лезть опасно, опаснее, чем нож, приставленный к глотке. но, наверное, сестра целовала её в щёки. и он делает так же, как представляет, утыкаясь губами в окровавленную щеку. — не дёргайся. и она дёргается резче, назло. ненависти в ней больше, чем страха, но сил меньше, чем ненависти. сестра наверняка спускалась к шее. итер языком ведёт по вибрирующей коже — из горла рвутся комками неразборчивые обрывки фраз, сливаются в живой поток кейсмеша — нетрогайменянеприксайсяебанныйублюдокятебяненавижуненавижусдохнитварьумривканавеубейсяблядьтупорылаягнида. ладонь в её рту деревенеет капканом. — ты пахнешь люмин, — даже кожа пропитана запахом родным и тёплым. какое интересное чувство. так пошло с детства — что нужно люмин, то хочет итер. что люмин любит — то он тоже начинает любить. связь близнецов — всегда говорил итер. ебаная помешанность — всегда отвечал дайнслейф. дайн всегда был душнилой. им и остался, отвечая на бессмысленные сообщения паймон, как старый дед. зачем ты мне прислала это фото с котом? просто забавная картинка? не понимаю, что в ней забавного. ладно. уморительно. все, кого итер любит — любят паймон. — тебя невозможно не любить? — вопрос не риторический. итер чуть склоняет голову к плечу. паймон жмурится, глотает судорогу. обездвиженность колется в конечностях и шее. ещё немного. ещё немного и она заплачет просто автоматически, не от эмоций. от боли. от механического воздействия, от тяжести чужого тела. от ещё одной судороги, в конце концов. — какого чёрта у вас одно лицо, — вырывается из неё гнилью и коликами. сквозь слюну, кровь и его пальцы. так отчаянно-размыто и невнятно, но он понимает каждое слово. — у нас всё — одно на двоих, — итер гладит её щеку мизинцем, — как и ты. вода точит камень. рано или поздно даже белый мрамор обмякнет пластилином в его руках, рано или поздно даже сопротивление обернётся смирением. она смирится, станет послушной и мягкой, лишится мотивации сопротивляться. в конце-концов, у него такое же, как у люмин, лицо. такие же глаза, такие же пальцы. странно, что паймон этой схожести терпеть не может. какая разница? — думает итер, ломая ей запястье. она не плачет, лишь въебывает ему коленом по рёбрам. так сухо.