***
Было еще темно, когда она проснулась несколько часов спустя. Первым звуком, который она услышала, было его глубокое ровное дыхание рядом с ней. Она позволила себе оставаться в этом ощущении так долго, как только могла, пока остальная часть ее разума не осознала, что только что произошло. Тяжесть этого понимания заставила ее сесть и сделать глубокий вдох. Это было чуть ли не поразительно, насколько тщательно она лгала себе все это время, уверяя себя в том, что их встречи и их совместная работа были направлены на спасение его народа и окончательное уничтожение тьмы, которая снова и снова стремилась опустошить ее мир. И если уж на то пошло, разве он не был слегка раздражающим? Всегда точно знал, как вывести ее из себя, бросал вызов ее убеждениям с упрямой уверенностью в своей собственной правоте. Заставлял ее признавать то, в чем она сама не отдавала себе отчета. В результате через какое-то время она начала делиться с ним тем, о чем не говорила десятилетиями, даже столетиями. Она давно перестала удивляться тому, как легко они начинали эти долгие разговоры в уединенных лагерях и во время странствий в глуши по тем или иным делам. Она рассказывала ему о своем детстве, о пережитом ужасе после потери деревьев и во время перехода через бесконечный лед, о том, как ее кузены один за другим впадали в безумие, о потере своих братьев… Каким-то образом этот смертный, которого она встретила лишь мгновение назад, теперь знал ее лучше, чем, возможно, кто-либо из живущих. И в перерывах между их разговорами обо всем этом она наблюдала, как он сталкивается со своими собственными демонами, снова и снова погружается в трясину войны, полный решимости спасти тех, кого может, и защитить измученных людей, которые все еще приходили к его символу. Знаку, который она вложила ему в руку однажды ночью в кузнице. После того, как я почти умолял тебя оставить меня в покое… Но она не могла этого сделать. Никогда не могла. Снова и снова она искала его компании, даже когда для этого не было никакой разумной причины. Она начинала скучать по нему, если его не было рядом, и ловила себя на том, что шутит только для того, чтобы услышать его теплый опьяняющий смех, и наблюдает за его мозолистыми руками, когда он работает, за тем, как волосы падают на его лицо, когда он на чем-нибудь сосредоточен… Затем они приехали в Линдон, и она почувствовала его беспокойство, его тревогу из-за того, что он оказался за пределами привычной для него жизни. Перед самым отъездом он сказал ей о том, какой неправильной кажется способность эльфов жить вечно со всеми их драгоценностями и музыкой, в то время как многие человеческие дети болеют и умирают из-за недостатка еды или чистой воды. Эту страсть она видела в нем с самого начала, даже когда он сказал ей, что он не герой. И она любила его за это. За это и многое другое. Но разве она не прожила достаточно долго, не повидала достаточно трагедий, чтобы предвидеть то, что неизбежно произойдет, если эльф и смертный смотрят друг на друга так, как они смотрели в ту ночь? Как они смотрели на протяжении месяцев? Поэтому она ничего не сказала, опять спрятав эти мысли в дальний уголок ее сознания. И все же она не могла удержаться от возражений, когда он объявил, что уходит. Она высказывала любые возможные доводы, все причины, кроме настоящей — она боялась его потерять. Особенно когда рваная рана на его плече едва зажила, о боги, какими хрупкими были смертные… Но он ушел, а она беспокоилась, и ее тревога не осталась незамеченной, что лишь заставило ее разозлиться на него и на весь мир. Ей понадобилось все ее немалое самообладание, чтобы не оседлать коня и не отправиться искать его самой. Когда он вошел в ее комнату той ночью, замерзший и уставший с дороги, она обнаружила, что не может смотреть ему в глаза. Потому что он все увидит в них, конечно, увидит, он всегда видел. Поэтому вместо этого она выплеснула свой гнев, ожидая, что он разозлится. Но этого не произошло. Он выдал одно нерешительное оправдание, а затем просто… уставился на нее, пока она больше не смогла противостоять желанию прикоснуться к нему. И тогда они оба, наконец, не смогли удержаться от того, чтобы прикоснуться друг к другу. Она не чувствовала такого тепла после того, как много веков назад наступила та долгая-долгая ночь. Ей было так холодно с тех пор, и лишь призраки составляли ей компанию. Теперь воспоминания мелькали в ее сознании. Долгие споры о смертной женщине, которую ее брат Аэгнор нашел у озера. Финрод, скорбный и терпеливый, но суровый, снова и снова объясняющий, почему их два вида не могут быть вместе, кроме как для какой-то великой цели, задуманной далеким богом, которого они никогда не видели. Наверняка сейчас он сказал бы ей то же самое. Возможно, их встреча была частью этих замыслов. Разве не она сама это говорила? Мы встретились по воле чего-то большего. Ты должен это видеть. — Не начинай. Это было не воспоминание. Это произнес он, сонным голосом и все еще с закрытыми глазами. — Я ничего не сказала. — Ты думаешь. Я это слышу. Он потянулся, провел рукой по ее бедру и запустил пальцы в ее волосы. Она вздохнула и начала говорить, но он успел первым. — Я знаю. Но сейчас мы здесь, и неизвестно, сколько это продлится, — он открыл глаза ровно настолько, чтобы встретиться с ней взглядом, — я не знаю, что случится дальше. Но я люблю тебя, и ты любишь меня, и пути назад нет. Нам просто нужно решить, что делать с тем временем, которое у нас еще есть. Так что оставайся со мной и постарайся, чтобы это того стоило. Он был прав. Как и обычно. Она скользнула обратно в его объятия и заполнила им свои чувства. Призраки могут ненадолго остаться в своей собственной компании.Самые лучшие планы
27 октября 2022 г. в 11:04
Все шло не по плану. Он должен был этого ожидать. Мало что в его жизни когда-либо шло так, как он планировал.
У меня есть свои собственные планы, эльфийка.
Никакого плана у него не было, когда он убегал, только слепое отчаяние, непреодолимое человеческое желание продолжать дышать. Когда он добрался до моря, его намерения были простыми. Не привлекать к себе внимания, продолжать двигаться, пока он не окажется так далеко, как только сможет. Найти какую-нибудь дыру и забаррикадироваться внутри. Хотя бы раз по-настоящему выспаться. Но у морского змея были другие соображения.
И у нее тоже.
Она выскользнула из тумана, и даже несмотря на то, что была насквозь промокшей, он чувствовал, что она представляет собой нечто большее, чем просто очередной непомерно гордый эльф. Она была силой природы. А он продолжал провоцировать ее, пока она не начинала злиться и огрызаться, но даже чувствуя, как в нем поднимается гнев, он осознавал, что его тянет к ней. Он убеждал себя, что это не так. В конце концов, у него были планы.
Отправляйся со мной в Средиземье.
Казалось, с тех пор прошла целая жизнь, хотя он знал, что это случилось не так уж давно. Мгновение для нее и ей подобных. Но как-то незаметно, между битвами, походами и долгим изнурительным путешествием с целью переселить остатки своего народа на более безопасные земли, он понял, что его притяжение к ней превратилось в почти непреодолимую потребность.
Последняя его мысль перед сном и первая после пробуждения были о ней. Он ловил себя на том, что все-таки делает то, чего поклялся никогда не делать. Например, наблюдать за тем, как ее волосы слегка касаются стола, когда она склоняется над картой, и задаваться вопросом, каково это — утонуть в этих золотых волнах. Заставлять ее смеяться над его неловкими попытками говорить на ее родном языке. (Ее смех был редким чудом, серебряными колокольчиками, внезапным солнечным светом после бури и посланной с небес рукой помощи для успокоения его души.)
Он отказывался уступать этому желанию, этому безумному и сводящему с ума стремлению к ней. У них обоих были обязанности перед своими народами, и эта война, откровенно говоря, еще только началась. Вероятно, все это выйдет далеко за пределы его жизни. Как и она сама, конечно. Это стало еще более очевидно теперь, когда они провели с ней некоторое время в Линдоне.
Сначала он просто удивлялся тому, как такое безмятежное место может существовать на одном континенте с теми суровыми и неспокойными землями, которые он когда-то называл своим домом. Эльфы здесь не болели, не старели, не превращали каждый час бодрствования в лихорадочную борьбу за выживание. Они кутались в шелка и проводили свои дни, играя музыку и сочиняя достойные небес стихи.
Несмотря на то, что находиться здесь было привилегией, вскоре его терпение иссякло. Но эльфы были союзниками — союзниками, в которых он отчаянно нуждался, и он старался вести себя вежливо, пока они час за часом говорили боги-знают-о-чем над стеклянными чашами с листьями (очевидно, плотная еда была не в их вкусе) и тончайшими винными кубками, к которым он, честно говоря, немного боялся прикасаться.
Так же, как он теперь боялся находиться рядом с ней. Боялся, что эти глаза, такие настойчивые и такие бесконечные, увидят в нем нечто скрытое и безошибочно проникнут в те связанные с ней мысли, которые он старался прогнать подальше. Боялся, что она пробудет у себя дома достаточно долго, чтобы увидеть то, что он уже успел понять — они принадлежат к разным мирам.
На плоту, в дороге и на поле боя они, по крайней мере, были одинаковыми. Оба по шею в опасности и в крови, стремящиеся к одному и тому же. Но здесь… здесь она носила эти платья из невесомых тканей и знала все негласные правила, в которых он постоянно путался. Здесь он не мог игнорировать любопытные (и обеспокоенные) взгляды эльфов, когда они проходили мимо. Что они должны думать обо всем этом — наследница одного из их самых благородных домов проводит время с таким простым и невыдающимся смертным, как он.
Поэтому когда им понадобился разведчик, он сразу же ухватился за возможность уйти, хотя покинуть ее тогда было все равно что отказаться от солнечного тепла. Она пыталась уговорить его остаться, и он убедил себя, что ее разочарование вызвано потерей времени на планирование дальнейших действий, а не потерей его общества.
Пытаясь привести в порядок свои мысли, он отсутствовал дольше, чем было необходимо, и вернулся глубокой сырой ночью поздней осенью. Один из эльфов встретил его еще до того, как он пересек границу, сказав только «Вас ждут», и повел его прямо в ее комнаты.
Если раньше она была расстроена, то теперь злилась и требовала объяснений, которые он не мог — не решался — дать. Он пробормотал что-то насчет того, не думает ли она, что было так легко пробираться через пустоши, мимо орков, варгов и всего прочего? Но она отмахнулась от его оправданий, как от опавших листьев, и подошла ближе, опасно близко. Достаточно близко, чтобы он уловил ее запах, жасмин и кедр, и что-то еще, чему он не мог подобрать названия, но знал, что никогда не найдет ни в одном другом месте.
Она устремила на него свой пристальный взгляд, и он был пойман, как мотылек на свет, слишком уставший и слишком изголодавшийся по ней, чтобы отстраниться. Попытка сбежать от нее не упростила ситуацию. На самом деле после этого все стало намного, намного хуже. Так что он ничего не сказал, и молчание длилось, пока ее гнев не угас, и тогда она начала всматриваться в его лицо, проникая в его душу, или так ему казалось. А затем она потянулась к его руке, слегка коснулась его пальцев, и все его планы испарились в одно мгновение.
Он так и не узнал, кто из них пошевелился первым. Возможно, они оба. Он знал лишь то, что в одно мгновение он оставил позади свою прежнюю жизнь и оказался в новом мире, где его рот был на ее губах, а она тянула его за рукав, и свитки падали со стола, к которому он ее подталкивал, и ее нога обхватила его бедро, и он почувствовал, что его легкие впервые за многие годы вдыхают настоящий воздух.
Он попытался отступить, как только полностью осознал, что происходит. Потому что это не могло быть правдой. Она не могла чувствовать то же, что и он, и если он позволит этому зайти гораздо дальше, а на рассвете это превратится в ничто, то ему действительно стоило бы начать опасаться за свой рассудок. Поэтому он попытался. Он начал отодвигаться, а она издала тихий протестующий стон, ее рука скользнула в его промокшие от дождя волосы, и он с жадным рычанием отбросил свои сомнения, и они слились воедино снова.
Когда она потянула его тунику, он отступил назад, чтобы снять ее, и остановился, потому что она смотрела на него — даже не смотрела, а рассматривала, взгляд этих пронзительных голубых глаз скользил по его рукам и груди. Он вздохнул, когда ее пальцы проследили шрамы (некоторые давно побледнели, другие едва зажили), а она подняла взгляд, и ее лицо было таким же, как в тот момент, когда он вложил ей в руку кинжал в тронном зале — удивленным, заинтригованным, исполненным желания.
Это было всего лишь развлечением, сказал он себе тогда, он просто попытался впечатлить ее, ухмыльнулся и ушел, твердо намеренный исчезнуть в этом новом городе и оставить ее вместе с той непонятной эльфийской чушью, на возвращении к которой она так настаивала. Каким же глупцом он был. Всего несколько часов спустя она снова стояла перед ним, довольная тем, что раскрыла его тайну, и полная решимости втянуть его в свой поход. Сила ее веры в него была подобна луне, вызывающей прилив. На это понадобилось некоторое время, но в итоге он уже и не хотел сопротивляться.
Теперь ее платье упало на пол, и ему показалось, что ее тело мерцает подобно серебру, сливаясь с сиянием белого золота ее волос в тусклом свете. Он с трудом сглотнул и слегка дрожащей рукой убрал прядь с ее плеча, позволив кончикам ее волос слегка обвиться вокруг его пальцев. Какая-то часть его все еще была уверена, что это сон и что он скоро проснется (боги знали, что ему это уже снилось раньше). Но она поймала его руку, поцеловала внутреннюю сторону запястья и прижалась щекой к его ладони. Их взгляды встретились, и он смог найти в ее глазах отражение своих собственных чувств, уже зная теперь, что видел все это целую вечность, как бы сильно ни пытался это отрицать.
Потом она прижала его спиной к стене, и он потянул ее вверх, полный решимости оказаться как можно ближе, чтобы наверстать упущенное время… Сколько времени они потратили впустую, глядя друг на друга вот так и не воспользовавшись этим? Они упали на ее кровать, двигаясь почти неловко в отчаянном и нетерпеливом стремлении наконец исследовать друг друга. Несколько минут спустя она простонала его имя, и это чуть не убило его к чертям, хотя уже ничто, даже сам Мандос, не могло вырвать его из ее рук. На краю сознания он ощутил прилив гордости из-за того, что их могут услышать и тогда эти эльфы узнают, что это он испортил величайшую из их благородных дам.
— Скажи это еще раз, — прошептал он, слегка касаясь зубами ее подбородка. Она так и сделала, рвано вздохнув и умоляя его не останавливаться. Он подчинился, нашептывая ей нежные слова и называя ее имена, пока она не оказалась на нем сверху, и он больше не мог произнести ни слова.