Молитвами предков

      Руслан задыхался. От всего сразу — от чистого воздуха, которым не дышал уже столько лет, от величия гор и тайги, обнимающих их маленький палаточный лагерь как доброго друга, и от Дугара, взрослого, тридцатилетнего, невозможного настолько, что хотелось себя ущипнуть, нырнуть поглубже в озеро, ледянющее, обжигающее, лишь бы только почувствовать, что всё это взаправду.       И всё это действительно было реальностью, в которую Руслан до конца всё равно не верил — и звонок друга в час ночи в промежутках между операторами микрозаймов, и несколько часов в поезде, и горы, и сам Дугар, ещё более повзрослевший, по которому он невыносимо сильно скучал.       Он сидел у костра рядом с их синей палаткой, только что наспех собрав волосы в пучок после сна, над озером занимался рассвет, и солнце выплывало в просвет между гор, ярко-оранжевое, раскалённое, как угли. Оно затопило своим светом весь лагерь, насыпало сверкающую дорожку на воде и кинуло отблеск на лицо Дугара. Руслан замер, наблюдая, рассматривая, весь подобрался, сосредоточился, хищно пожирая взглядом, как зверь, точёный ястребиный профиль. Кажется, он даже не дышал.       Они не виделись пять лет, жили на разных концах Красноярска, и хоть и регулярно созванивались, Енисейский был свято уверен, что его застарелые чувства к другу, спрятанные глубоко-глубоко и запертые на несколько замков, больше его не потревожат.       Как же он ошибался.       — Руслан?       — Да?       — Слушаешь?       — Слушаю.       «Каждое твоё слово ловлю, как пятнадцатилетний влюблённый идиот», — фыркнул про себя Руслан.       «Почти в рот тебе заглядываю, а ты и не видишь ничего. Непрошибаемый, как скала. Ещё и носишься со мной, заботишься, будто не понимаешь, что только сильнее подкрепляешь то, чего не должно быть между нами».       — Сегодня нужно пройти вдоль по берегу озера, лесом, на том берегу заночуем.       Руслан кивнул, сел поближе к костру и Дугару и невольно встретился с ним взглядом. Затаил дыхание, закусил губу, приготовился услышать привычное: «Всё нормально?», но вместо этого Дугар тихо усмехнулся.       — Выглядишь странно, Рус, — тихо сказал он. Руслан дёрнулся, почувствовал, как вспыхнули уши, и тут же спрятал лицо в сложенных на коленях руках.       — Заткнись, — зашипел рысью. — Что это ещё значит: странно?       — Взволнован чем-то.       «Ещё бы не взволнован, когда ты так смотришь! Будешь смотреть так и дальше, накинусь на тебя, не выдержу больше. Не смотри! Не смотри!», а вслух:       — И ничего не взволнован, давай собираться.       И вскочил тут же, бросился затаптывать едва-едва тлеющие угли костра, присыпать землёй, чтобы Дугар не заметил его почти детского смущения и алеющих ушей.       Но он не мог не заметить.       — Рус! Руслан, ты чего? — перехватил поперёк груди, оттаскивая от развороченного кострища и прижимая к себе. — Успокойся, успокойся.       — Я спокоен, у меня всё хорошо, — тяжело выдохнул Руслан себе под нос, чувствуя лопатками горячую грудь Дугара и биение сердца, отзывающееся в спине. Перед глазами от такой близости поплыло, и он, чтобы не выдать себя ничем, начал вырываться.       — Ага, я вижу, как у тебя всё хорошо, — проворчал Дугар прямо на ухо, перехватывая только крепче и прижимая ближе. — Дрожишь весь, как лист. Ты, что, заболел? Признавайся.       «Ага, заболел, тобой, дурак, заболел. Лучшим другом, с которым в одни ясли ходили, с которым в горы столько раз поднимались, с которым в одной кабинке душ принимали. Да так заболел, что никакое лекарство не поможет, как ни пытайся».       — Дугар, пусти, — шепнул Руслан тихо, спустя несколько минут переставая сопротивляться.       — Всё нормально, правда. Я просто немного задумался. Ты знаешь, мои загоны, это бывает.       Руки медленно разжались, Дугар поджал губы и отвёл глаза.       — Ну смотри, если всё-таки почувствуешь себя неважно, обязательно скажи мне.       Руслан кивнул. В неловком молчании они собрали палатку и рюкзаки и выдвинулись дальше по берегу. Уже в лесу Енисейский обернулся. Дугар шёл за ним в трёх шагах, тут же поймал его взгляд и улыбнулся ненавязчиво и мягко, будто и не было между ними этого напряжения после руслановой выходки. И у Руслана от сердца сразу отлегло, он быстро отвернулся и позволил себе улыбнуться в ответ, пока Ангарский не видел, так, как он никому в жизни не улыбался, ярко и широко, будто проглотил огромное алтайское солнце.       Уже потом, когда они вышли из леса к позднему вечеру, когда затеплили маленький костерок и Дугар лёг спать первым, когда Руслан остался караулить лагерь, на антрацитово-чёрном небе вспыхнули одна за одной далекие звёзды, о которых Енисейский никогда ничего не читал. Любой другой человек на его месте почувствовал бы себя неловко среди вставших стеной столетних кедров и гор, закрывающих озеро от цивилизации. Но Руслан никогда ещё не ощущал себя настолько живым и свободным, зная, что их никто не потревожит и что Дугар будет спокойно спать до утра.       Он заглянул в палатку, чтобы посмотреть на него в очередной раз, затаив дыхание. С тех пор, как Дугар вытащил его из душной квартиры за столько километров, на Алтай, Руслан не мог на него насмотреться. Это была его маленькая слабость.       «Как бы я хотел лечь рядом с тобой. Как бы я хотел уснуть в твоих объятиях хоть раз. Стать тебе не другом, а кем-то большим», — тоскливо подумал Руслан, прикусив губу, рассматривая крепко спящего Дугара, во сне уткнувшегося носом в свой же локоть. Никогда Енисейский не был романтиком, и никогда и ни о ком за двадцать восемь лет не думал так жадно и больно, как будто цитатами из книги. Но с Дугаром по-другому не получалось. И не получилось бы.       Снаружи вдруг хрустнула ветка, и Руслан вскочил, застёгивая молнию на пологе.       — Кто здесь? — выдохнул полушёпотом, на этот раз действительно взволнованный донельзя, и встретился взглядом с незнакомцем, подсевшим к костру.       Его глаза и волосы были тёмными, почти чёрными, как небо над тайгой, и смотрел он пронзительно, будто прямиком в душу, так, что Руслан вдруг почувствовал себя раздетым до самого сердца.       — Вы, чужаки, так беспечны и глупы, отправились в горы, не получив благословения, не завязав кыйра, — мягко заметил он. — Не разобравшись в себе.       Руслан вздрогнул, опустившись напротив у костра, неотрывно глядя на человека. В плечах он был шире Дугара и, наверное, если встал, оказался бы выше. И на лицо их ровесник, не старше. Но что-то в нём заставляло Руслана сидеть у костра, затаив дыхание, и слушать, молча, ни о чём не спрашивая.       — Духи наших гор таких гостей не любят, вам ещё повезло, что вы не успели их разбудить и встретили меня, — пожал плечами он. — Вы оба мечетесь как лисы в одном охотничьем капкане, ни освободиться, ни умереть. Разберитесь со своими чувствами, иначе так и будете лёгкой добычей для разозлённых духов.       Незнакомец блеснул глазами, а Руслан похолодел. Всё это время голос звучал в его голове, но человек напротив не размыкал губ, лишь изредка улыбаясь. В глубокой тишине, где на мгновения прекратились все лесные шорохи и плеск рыбы в озере, Руслан собрал волю в кулак и спросил:       — Кто ты и почему помогаешь нам?       Незнакомец блеснул глазами снова и усмехнулся, на этот раз по-настоящему, по-человечески, и лицо его, всё время разговора остававшееся практически маской, вдруг превратилось в обычное лицо молодого алтайского парня, каких в горных деревнях они встречали предостаточно.       — Настоящее имя ты запомнить не сможешь, Руслан, не зная нашего языка и наших обычаев, но среди людей меня зовут Судур, а если хочешь узнать, кто я, спроси в ближайшей деревне, и тебе ответят.       За спиной вжикнула молния полога палатки, и Руслан резко обернулся, встречаясь взглядом с проснувшимся Дугаром.       — С кем это ты разговариваешь? — сонно спросил он.       — Да с… — Руслан повернулся к собеседнику, собираясь представить его Дугару, но у костра уже никого не было, а над озером алела заря. — Сам с собой, прости, что разбудил, — дошептал ошарашенно и, услышав у себя в голове голос: «Меня знает весь Алтай», едва заметно вздрогнул.       Не дожидаясь, пока Дугар выберется из палатки, он встал и сделал несколько шагов к озеру. Сглотнул и начал медленно раздеваться.       Руслан не был ни христианином, ни язычником, ни мусульманином, ни буддистом, и в судьбу он тоже никогда не верил. Но в слова незнакомого человека, или нечеловека, он почему-то поверил сразу. Наверное, он давно ждал хотя бы призрачной надежды, чтобы начать действовать, даже если он всё себе надумал.       «Даже если ты посмеешься, я это сделаю. Даже если переведёшь в шутку и не полезешь за мной в эту ледянущую воду, я всё равно хочу поверить очень сильно хотя бы раз», — зажмурился Руслан, раздеваясь полностью и заходя в озеро по пояс. Тут же обожгло сначала ступни, колени и затем вмиг поджавшиеся ягодицы, покрыло гусиной кожей, но Енисейский не был бы собой, если бы так просто сдался и отказался от своей безумной идеи.       За спиной спустя несколько мгновений тут же раздался плеск, и горячие руки прижали к груди со спины. Дугар кинулся за Русланом прямо в одежде, которая сразу же промокла и прилипла к телу.       — Что же ты творишь? Совсем последние мозги растерял? А если простудишься? — хрипло выдохнул Руслану прямо в плечо, прижимая так близко и тесно, что тому вмиг стало жарко, несмотря на ледяную воду, и он, не разлепляя век, торопливо зашептал:       — Как же ты прав, растерял мозги, да, как есть растерял. Сколько нам лет вот, а всё как подросток, смотрю на тебя и насмотреться не могу, думаю — и не могу надуматься. Совсем пропал, — Руслан сделал шумный вдох, чувствуя, как дугаровы руки прижали сильнее. — Пять лет не виделись, а чувства как тогда, всю ночь на тебя смотрел, что ту, что эту. А утром ты так глянул в ответ, что я не выдержал, думал, наброшусь и всё, и будь, что будет. Ну и начал костёр топтать, чтобы ты не заметил и не понял. Я ведь не смогу без тебя. Я и сейчас не могу, невыносимо думать, что ты моим не будешь. Хочу этого так сильно, как ни с кем не хотел.       Руслан беззвучно всхлипнул и задрожал совсем, не замечая, как порхают по шее дугаровы горячие губы, как сильно прижимает он его к себе, продолжая говорить.       — Я не люблю людей, мне в квартире так душно, и я ни работать не хочу, ни на улицу выходить, потому что везде чужие лица, и тебя среди них нет. Я их всех ненавижу, и себя тоже ненавижу. А тебя люблю. Так сильно, как никого в жизни не любил. В книжках так не любят, как люблю. И я загадал, что если ты не пойдёшь со мной, значит, не будет ничего и никогда…       — Ну успокойся же ты, здесь я, здесь, куда я денусь от тебя, Руслан? — выдохнул Дугар куда-то Енисейскому за ухо, прижимая, не переставая целовать — и в макушку, и в шею, и в плечо, медленно отступая с ним в объятиях обратно к берегу. — Всё будет у нас, будет, я обещаю. Хочешь прямо сейчас?       — Хочу, — вдруг резко распахнул глаза Руслан и развернулся в руках, отталкиваясь ногами от дна и запрыгивая на Дугара, прижимаясь всем телом и горячечно шепча, не отводя от дугарового лица блестящих глаз: — Хочу, очень хочу, тебя, быть с тобой сейчас, быть с тобой всегда. Пообещай.       — Обещаю, — прямо в губы вышептал Дугар, не сомневаясь ни секунды и целуя Руслана жарко и глубоко, в два шага оказываясь у палатки и нащупывая молнию полога.       Они тут же упали на развороченные спальники, иступленно целуясь. И когда первый запал прошёл, Руслан подмял Дугара под себя и забрался сверху, принимаясь освобождать его от мокрой одежды. И вдруг заулыбался так же широко и ярко, как тогда, в лесу, стоило только услышать шёпот Ангарского и понять, о чём он говорит.       — Мой, мой, самый красивый, самый любимый, как ты мог сомневаться, я же тебя с детства люблю, Рус, дурачок ты всё-таки, как же ты не замечал. Все видели, все знали. Коля, Таня, Ринчин с Айханом, весь университет, ещё когда мы учились. И на работе знают, отпустили меня без вопросов с тобой, благословили даже.       — Да, дурак, ну и пусть, зато сейчас всё хорошо, хорошо же? Скажи мне, — снова спросил в губы Руслан, раздевая Дугара окончательно, чтобы наконец лечь сверху и притереться.       Впрочем, ненадолго, он тут же оказался на спине, с коленями, прижатыми к груди, с курткой, подложенной под поясницу. В приглушённом свете занимающегося рассвета, проникающего в палатку, сверкнули глаза Дугара, почти чёрные, как беззвёздная ночь. Между бёдер толкнулся горячий член, заставляя комок возбуждения в руслановом животе сжаться ещё сильнее. Улыбка с лица и не думала слезать, и вместо того, чтобы испугаться, Руслан только послушно обнял руками колени, боясь даже отвести взгляд.       «Да! Да! Наконец-то, да! Как же хорошо!» — и в ответ ему, словно прочитав мысли, Дугар выдохнул куда-то в колено, целуя нежно, но горячо, двигаясь между плотно сомкнутых бёдер:       — Обещаю, Руслан, обещаю.