Лепесток в объятиях Агонии.

В эту ночь могла сгореть целая буря эмоций; бесконечное количество погибших от руки Эвы души людей смотрели, через её глаза на эмоционально поверженную Акали. Холодный и одновременно жгучий взгляд демоницы наставлял вольную убийцу задуматься о правильности принятых ранее решений. И её всё никак не оставляло чувство, заставляющее надеяться на лучшее, и одновременно быть готовой к худшему. Нечеловеческие губы припали к недавно зашрамованной груди, недоступной ни для кого ранее. Лицо налилось краской, и татуированная взалась за плечи Эвелинн. — Эва-а-а, — протяжно провыла Акали прикрыв глаза и выгнув спину. Такая реакция демонессе пришлась по вкусу, и внезапно для себя та почувствовала неестественное удовлетворение. Это странное чувство создало в душе демоницы невообразимый хаос непонимания, будто бы всё это время она могла питаться не только болью. Пришло понимание, что во время голодовки на сумрачных островах, она могла и не голодать: возможно если бы она тогда не прогнала девушку с гигантскими ножницами, а попросила бы помощь… Воспоминания внеочередной, буквально волной накрыли сознание Эвелинн. Она все помнит так, будто это было вчера: холодный могильный ветер, вокруг смердит труповщиной, а вдали гробовщик с неестественным цветом кожи закапывает мертвецов. Эвелинн понятия не имела с какой целью сюда попала, она лишь открыла новый путь, скрытый от её тысячелетиями. Её смущало лишь одно — факт, что даже не за сотни километров, но уже находясь на самых островах, она не чувствовала что кто-то страдает. Лишь бесконечно слабые страдания уже мёртвых душ, на которые она никак не могла повлиять, ведь у тех не было даже плоти. В своём безликом облике Эвелинн могла перемещаться свободно, это вызывало много вопросов. Вся площадь островов была покрыта тенью, надо было сильно постараться чтобы найти местечко, где бы свободно пробивался солнечный свет. Эвелинн несвойственно ей наивно потратила около четырех или пяти дней на изучение материнного острова, но так и не нашла ни одного живого человека. Голодная боль дрожью прошлась по телу, находящиумся одновременно везде и одновременно нигде. От боли Эвелинн хотелось взвыть так громко, как могла бы позволить сшитая ею оболочка. Никто не помешал ей это сделать, и на всю округу послышался наполовину человеческий, наполовину демонический вопль, после чего та в приступе агонии чуть ли не свалилась в бездонную пропасть, что каньоном или даже окопом окружала разрушенный замок падшего короля. Лицо обездоленной и истощённой демоницы, наверное, должно было налиться слезами, но тысячилетнее хладнокровие и опыт не позволяли выпустить ни одной капли. И взяв себя в руки Эва решила осмотреть погибшее поместье Виего. Уже оказавшись в самом исчезнувшем с лица Рунтерры королевстве, демоница томно проходилась по однообразно усеянным обгладанными трупами улочкам, рассматривая футуристические здания, которые всего тысячи лет назад были живыми. Очевидно что в таком месте теперь некому страдать. Медленной походкой Эвелинн дошла до разрушенного и опустошённого фонтана на главной площади. Здесь один из сотни домов выделялся, гробовая тишина была нарушена щёлканьем, напоминающим клацанье ножниц. Слышалось оно из бедного домишки, вход в который спускался на цокольный этаж сего здания. Эвелинн медленно подошла к полуразрушенным каменным ступенькам, ведущим вниз. Выбитая дверь и женский плач, ножницы замолкли. Эвелинн медленно опустила босые ноги на камни и без раздумий зашла внутрь. Вокруг разбитая мебель, поросшая паутиной; вход в следующую комнату перекрыт перевёрнутой кроватью, к которой, по всей видимости, насильно был прибит относительно свежий труп. Он был проткнут мечом, весь прогнивший и облысевший, — было сложно понять мужчина это или женщина. В углу валялась синевласая, повёрнутая к углу кукла, рядом с которой лежали гигантские голубые и светящиеся ножницы. Эвелинн слышала плач, что эхом раздавался по всей комнате. Та медленно подошла к углу и подняла куклу. Сразу после этого плач прекратился. Эва направилась к выходу и уже собиралась уходить, но почувствовала позади себя непривычно сильную, человеческую боль. Повернув голову она увидела как в угол уткнулась длинноволосая красавица с двумя голубыми хвостиками, которые укутали её бледное заплаканное лицо. Незнакомая девушка упёрлась локтем в каменную стену и, вытерев свободной рукой слезы, повернула глаза к Эвелинн. — Прости, что заставила тебя это увидеть. Я никогда не плачу на людях, но когда эмоции бьют ключом, галвное выплакаться, но слабость показывать не стоит… — голос девушки ударялся и отскакивал от стенки к стенке, но это было не эхо. Такой звуковой эффект понравился Эвелинн — в будущем она смогла бы его освоить. — Чего же ты, эта ситуация мне даже помогла. Я благодарна тебе за слезы, — демонесса говорила правду, ведь она питается болью, а таких кристально-чистых эмоций очень тяжело добиться. Даже во время человеческой агонии такое почувствовать удаётся крайне редко. — Вы странно выражаетесь, но… — синевласая поднялась на ноги и, обернувшись, обратилась к демонице уже без слез на глазах. — Это звучит так знакомо. — Для меня это место тоже знакомо, — задумчиво ответила демоница, увязшая в собственных мыслях. — Что стало для тебя досадой, маленькая кукла? — все также вязко говорила Эва. — Не думаю что это будет для вас интересным, — настороженно ответила благая швея. — Я здесь только поэтому, — Эвелинн загадочно окинула взглядом синевласую девушку. — Что ж, позвольте представиться. Я — Гвен, — Девушка взялась за края платья и поклонилась, как делали это много веков назад. Эвелинн это довольно сильно смутило, ведь кукла прыгает от крайности в крайность: только что она плакала, потом с неким недоверием отводила взгляд, а теперь же без просьбы называет свое имя, так ещё и кланяется. — Ты довольно чудная кукла, — демонесса кинулась пальцами собственных губ и застыла в рассудительной позе. — Звучит очень грубо и некультурно, — Гвен подняла голову и посмотрела на собеседницу снизу вверх. — Тысячу лет назад здесь произошло нечто ужасно восхитительное. Я очень жалею что не смогла оказаться здесь в то время, но складывается впечатление, что это место сродне моей душе, — неожиданная откровенность также застала Гвен в расплох, не давая понять кто перед ней. — Ты демон, я права? — невероятное остроумие, или уже тогда с Эвелинн рисовали портреты? — Верно мыслишь. А ты? — глаза Эвы засветились ярко-жёлтым, явно что-то сигнализируя. Эвелинн хотела очаровать синевласую, но под ногами девушки-куклы расплылся голубоватый туман, который медленно заполнил всю комнату. У Эвелинн не вышло взять её под свой контроль, что неожиданно вызвало азарт в невероятно голодном нутре демоницы. — Не знаешь чем бы заполнить пустоту? — колотым эхом раздалось в чертогах разума Эвелинн, и та вспомнила где она находится — вся эта история в прошлом… Но по какой причине ей пришлось вспомнить это именно сейчас? И почему перед глазами возникает проткнутый копьём образ погибшей тысячелетия назад Калисты? Эвелинн схватилась за голову и с неестественным для неё демоническим криком закричала, заставив вздрогуть всё и без того разрушенное здание. Истина была где-то рядом, где-то под кожей Акали, и Эвелинн нужно было увидеть её. Почувствовать на своих пальцах, заставить их пропитаться ею. Эвелинн медленно открыла глаза: похолодевшая белая плоть, рельефная плоскость, кажется живот, а дальше оголённая, женская грудь и повёрнутое на бок знакомое лицо, лежащее на окровавленной подушке. — Акали?.. — тихо прошептала Эвелинн, судорожно поднимаясь ближе к посиневшиму лику. Нет пульса, нет дыхания, кровь и тёмная и алая, но уже засохшая, немного ранее вытекала из ушей. Эвелинн даже представить не могла, откуда такие последствия, но вот в голове, будто на сцене, медленно поднимается занавес. Истина впечатывается в её пальцы, татуировка с именем практически стёрлась. — Я ведь не в первый раз теряю сознание, оставляя свою демоническую сущность отдельно от здравого смысла… Казалось бы, всего сорок дней вместе, но теряя её, теряется и смысл пьесы. А пьеса — это моя жизнь? Окровавленные, острые как лезвия пальцы выводят ионийские гравировки на ближайшей стене, составляется полноценная надпись: «Возможно ты не захочешь меня прощать, но я не хотела этого. Я породила в себе человечность и познала любовь, но первородный голод оказался сильнее. Передай Гвен что она была права.» Поставив точку, Эвелинн хотела написать ещё кое-что, но от татуировки с именем осталась лишь одна буква: а значит, больше шанса не будет. Прошла секунда, всего одна, и вместо яркого света перед глазами Акали явился обездушенный облик Эвелинн, чьи волосы больше не светились — Эвелинн…? — самый яркий свет сменился на тусклые краски прежней жизни. Жизни вольной убийцы, которая видела перед собой очередной труп. Правда, если к остальным дела совершенно не было, то сейчас… — Эва? Нет… НЕТ!!! — вряд ли можно вспомнить хоть одного человека, йордла или демона, которого Акали могла пожалеть, или уж тем более заплакать над чьей-то смертью. Лёжа на груди мертвого тела, Акали увидела кровавую запись на стене. При её прочтении она даже понятия не имела что запись была сделана её же кровью. Внезапно на первом этаже слышатся многочисленные крики, а у самой двери лежит пара трупов, порождённых голодной демонической сущностью Эвелинн в канун прошлой ночи. Поняв что дела плохи, Акали разбила окно и подняв хладный труп Эвелинн на руки, выбежала на крышу. Мчясь по сероватой черепице мысли о неизбежном принятии смерти объекта своего обожания с каждой секундой уничтожал ранее холодный рассудок девушки. Между тем Акали мало понимала что на самом деле привело к таким последствиям, её мысли растворялись в тумане воспоминаний. Через время вольной убийце пришлось наблюдать за бездыханным, блеклым трупом Эвелинн. Веки вместе с глазами опускались к низу, и всё, что могла видеть Акали, — свои окровавленные руки. От осознания происходящего зрачки сузились и задрожали, в голове возник образ таинственного туманного острова, где мертвые могли получить второй шанс на жизнь; этот шанс Акали не упустит, она будет откровенна со своими чувствами, чтобы не жалеть об упущенной возможности снова.