***
Это было чертовски плохо. Хаджиме, наверное, ко всему относится слишком оптимистично. Пьесу почти никто не читал, поэтому половина всего времени была потрачена на рассуждения о том, что делать. Учитель смотрел на них с улыбкой, которую можно назвать только зловещей, и просто успокаивал их тем, что это последняя оценка. Когда неразбериха закончилась, и спектакль действительно начался, оказалось, что их «Джульетта», девушка по имени Хиери, хотела, чтобы все вышло как можно лучше. Она снова и снова просила повторить, но только те сцены, в которых участвовал Ойкава. Никто не возражал, затея была обречена с самого начала, но это все еще мешало им закрыть этот предмет. Ойкава, естественно, внес свою лепту, произнося нелепые фразы. Хаджиме ни за что бы не сказал ему об этом, но у него выходит гораздо лучше, чем у Хиери. Каждый раз что-то оказывается не так, то ее волосы взлохмачены, то она перепутала слова, то ей показалось, что что-то неправильно, и нужно обязательно это переделать. Особенно сцену на балконе. Нигде в сценарии не было ничего сказано про поцелуи, но каким-то образом они все-таки вплетаются в происходящее. И непременно нужно повторить несколько раз. Если не из-за того, что у Хиери что-то пошло не так, то потому, что учитель считал, что эта сцена очень важна. Они повторяют ее шесть раз. Ойкава отыгрывает свою часть, Хиери сетует на фамилию Ромео, и оба четко следуют сценарию. Он быстро целует ее, в этом нет ничего такого, но Хаджиме начинает раздражаться все больше и больше от этого беспорядка. — Отличная пьеса, правда? Матсукава садится рядом с ним, и его глаза выглядят слишком понимающими. Он указывает на Ойкаву, который в это время собирается наклониться, чтобы прижаться губами к Хиери. — Омерзительно, — невозмутимо отвечает Хаджиме. — Разве ты не умираешь в следующей сцене? — Нас могли бы заставить писать эссе о книге. Я благодарен. — Матсукава пожимает плечами. — Правда, в следующей сцене тебе придется их женить. Хиери, кажется, уже нацеловалась с Ойкавой. Хаджиме смотрит на импровизированную сцену, и они готовятся к тому, что он будет проводить их тайную свадьбу. — Не может быть, чтобы ей этого хватило, учитывая то, как часто она просит прогнать все по новой, — говорит он и поднимается с пола. Он снимает школьный пиджак и натягивает капюшон худи, надеясь, что это поможет войти ему в образ настолько, что он не будет злиться на Ойкаву. — Ива-чан! Я все думал, где же ты был. Ойкава отворачивается от девушек, которые его окружили. Некоторые даже не из их класса, но услышали, что они что-то исполняют. Его улыбка становится мягче в уголках, а возле глаз появляются небольшие морщинки. Хаджиме опускает плечи, которые до этого держал напряженными, сам того не замечая. Он открывает рот, чтобы произнести что-то в ответ, но урок заканчивается прежде, чем он успевает это сделать. Из комнаты выходит поток людей, и он закрывает свой рот. Ойкава вопросительно наклоняет голову, но Хаджиме отмахивается. Хиери легко касается ладонью руки Ойкавы и подмигивает ему, затем разворачивается и уходит, проведя на прощание своими пальцами. Он не может удержать себя от того, чтобы сузить глаза, смотря на то место, где они соприкасались.***
Самое худшее в этом спектакле, который они отыгрывают, помимо того, что это их наказание, это то, что он остается с ним надолго после окончания урока. Они оба на тренировке, и Хаджиме не может перестать думать о том, что чувствовала Хиери во время каждого из их поцелуев. Ей должно было понравиться, раз она захотела сделать это целых шесть раз. Он бросает взгляд на розовые губы Ойкавы, нижняя немного больше верхней, уголки растягиваются в гордой улыбке, когда Яхаба удачно бросает мяч Ханамаки. Он гадает о том, каково было целовать кого-то на сцене, и как бы он себя чувствовал, если бы целовал кого-то, кто ему нравился. Улыбался бы он в чужие губы, было бы его лицо не таким застывшим, как всегда, стукались бы они зубами. С Ойкавой, скорее всего, все было бы именно так. Хаджиме пытается выбросить эти мысли из головы. Он сосредотачивается на том, чтобы ударить по мячу, который должен вот-вот прилететь к нему, а не на губах его лучшего друга, в которого он влюблен уже много лет. Когда он натыкается на восторженную улыбку Ойкавы после удара по мячу, ему тяжело сдержаться, чтобы не прикоснуться губами к его лицу. У него руки чешутся сжать челюсть и наклониться, зная, что он увидит мягкие каштановые локоны, слегка влажные от пота, но он сжимает их в кулаки и идет к другой стороне сетки. Ему кажется, что он будет меньше отвлекаться, когда ему будут бросать крученые мячи, но в промежутках между ударами его взгляд все равно возвращается к Ойкаве. Такое ощущение, что между ними есть притяжение, которое только усилилось после того, как он поцеловал кого-то другого. Забавно, как у человека, одержимого звездами и космосом, может быть собственная ось притяжения. Он думает о том, наклонился бы Ойкава, чтобы поцеловать кого-то, кто ниже, или этому «кому-то» пришлось бы встать на цыпочки, чтобы оказаться на одном уровне. На одну прекрасную секунду между ударами он позволяет представить себя на этом месте. Может быть, его шея была бы теплой, как когда они забывали включить обогреватель во время ночевок зимой. Она даже может быть красной, как когда он слишком много времени проводит на улице и ужасно обгорает на солнце. Хаджиме пытается засунуть эту мысль поглубже, раздраженный тем, что думает об этом при других, и находится в идеальном поле зрения Ойкавы, который сразу заметит разницу между румянцем от упражнений и от чего-то еще.***
— Ива-чан, что такое? Выглядишь угрюмо, — говорит Ойкава, когда они идут домой после тренировки, нахмурив брови. — Ничего, я просто устал. Хаджиме улыбается ему, надеясь, что выглядит достаточно убедительно. Ойкава нахмуривается еще сильнее и ждет лучшего объяснения. Он запоздало вспоминает, что вчера вечером написал Ойкаве и сказал, что ляжет спать пораньше из-за их утреннего теста. — Ладно, ничего, если ты не собираешься мне рассказывать. Я все равно узнаю, — говорит Ойкава, пока Хаджиме молчит. Он ждет, чтобы всплыло что-то нелепое, вроде отсутствия завтрака или носков неправильного размера. — Тебе сейчас нравится кто-нибудь? Прям нравится, а не просто симпатизирует. Хаджиме пытается скрыть появляющуюся панику в ответ на этот странно конкретный вопрос. — Мне не нравится Хиери, если ты об этом, — говорит он, пожимая плечами. Он замечает, как Ойкава сужает свои глаза, и у него в животе тяжелеет от понимания, что он не ответил на вопрос. Он ждет допроса, во время которого за каждым его движением будут пристально наблюдать. Ему нравятся глаза Ойкавы, особенно когда они увлеченно смотрят на что-то, пытаясь поймать все, что происходит. В этом случае от раскрытия его отделяет всего ничего, и если Ойкава не сможет понять то, что написано у него на лбу, он пойдет заплетать волосы Ушиваке. Вместо этого Ойкава переходит к разговору об отвратительном качестве свитера, который подходит под его школьный пиджак. Оказывается, он растягивался.***
Учитель решил продлить пытку, устраивая викторины перед каждым днем выступлений. Что действительно доводит его раздражение до новых высот, так это то, что Хиери продолжает крутиться вокруг Ойкавы. Она все пытается заговорить с ним, и эта ста восьмидесяти четырех сантиметровая куча флирта отвечает ей с таким же энтузиазмом. Во время перемен она здесь. Во время обеда она тоже здесь. Он бы не удивился, если бы она в конце концов оказалась и на тренировке. Но ее здесь нет, и от этого еще сложнее не смотреть на Ойкаву. Прошла целая ночь, полная сна, но Хаджиме все еще отслеживает стекающую по чужому подбородку каплю воды, думая о том, как она смешивается с соленым потом. Он отдергивает голову, чувствуя, как в нем поднимается волна отвращения к самому себе за то, что он думает так о ком-то, кто видит в нем просто друга, и еще одна за то, что он начал об этом думать только после того, как появился намек на то, что Ойкава внезапно может оказаться недоступным. Он слышит шаги и начинает рассматривать свои ногти, морщась от того, что даже не успел открыть рот, как уже выдал себя. — Итак, Ива-чан, что ты видишь? Хаджиме поднимает глаза и видит расчетливый и слегка обнадеживающий блеск во взгляде Ойкавы, который застает его врасплох. Он стоит наклонив голову и выглядит так, как выглядит во время учебы, когда внезапно ухватился за что-то важное, но пока сам не понял, за что именно. Он смотрит на Хаджиме в ожидании ответа, и тот не знает, что ответить. Вместо того чтобы высказать те слова, что успокоили бы лихорадочный блеск чужих глаз, он поворачивается и комментирует команду. — Кьетани снова пришел, и Яхаба в хорошей форме. Ты даешь ему дополнительные советы, чтобы он стал капитаном в следующем году? Ойкава гордо ухмыляется, затем качает головой. — Нет, Яхаба наблюдал за мной. — Он быстро смотрит на Хаджиме. — Он не может быть капитаном без хорошей пары глаз, и он наконец-то их использует. — Когда ты собираешься сделать объявление? — В эту субботу. Можешь убедиться, что все встретятся в том месте через дорогу от библиотеки? Спасибо, Ива-чан, я всегда могу на тебя положиться! — Я тебе еще даже не ответил, прекрати принимать решения без моего согласия. — Как будто ты бы отказал мне. О! Пока я не забыл, приходи ко мне после этого. Мне нужно порепетировать реплики с кем-нибудь, и моя мама будет готовить тушеное мясо. Хаджиме тут же соглашается, две хорошие вещи абсолютно задаром.***
Когда они стоят друг напротив друга у Ойкавы в комнате, это оказывается намного тяжелее, чем он думал. — Последний раз спрашиваю, зачем мы это делаем, Ойкава? Мы играем эту пьесу только для учителя. — Да, но я хочу, чтобы она была идеальной! Это длинный диалог и самая драматичная часть, я обязан сделать все без ошибок. Хаджиме хочет спросить, почему он не репетирует с Хиери, но задумывается, не будет ли это звучать слишком странно. А Хаджиме очень не хочет показаться странным. — Мы ведь даже не близко к этой части пьесы. — Если ты так не хочешь репетировать, я могу найти кого-то другого для этого, Ива-чан. Хаджиме вздыхает и берет в руки сценарий, начиная играть роль Джульетты. Он говорит о том, что Ромео должен остаться, дольше, чем надо было бы, затем Ойкава рассказывает о том, как избежать смерти. Они продолжают и продолжают, и Хаджиме чувствует, что его горло медленно начинает сжиматься по мере развития сюжета. Целовать Ойкаву, когда этого просит представление — одновременно боль и облегчение. Но так он хотя бы может не бояться того, что его отвергнут.***
Увидев боковым зрением ноги Ойкавы в носках, он поднимает голову и видит, что Ойкава с любопытством смотрит на него. Его скулы заливаются румянцем, и Хаджиме хочет провести по ним пальцами, что понять, насколько горячая кожа наощупь. Осталось сказать всего несколько строк, так что он держится, пока не наступает очередь Ойкавы. Ойкава поднимает руку, чтобы положить на его щеку, и он внезапно понимает, что с Хиери все было по-другому. С ней не было ни намека на тяжелый взгляд Ойкавы, который тот сейчас бросает на него, ни большого пальца, поглаживающего щеку, и рот Ойкавы никогда не был приоткрытым. Хаджиме немного наклоняется и кусает губу, осознавая, что атмосфера слишком напряженная для того сценического поцелуя, каким он должен был быть. Ойкава проводит языком по нижней губе, и, пока Хаджиме не начал снова сомневаться, он прижимается к нему губами. Он делает это так быстро, что Ойкава шокировано замирает. Он слегка шевелит губами, надеясь, что не просто все неправильно понял, и уже собирается отстраниться с извинениями, как Ойкава ему отвечает. У него уверенные движения, и о таком Хаджиме даже не мечтал. С Хиери такого определенно не было. Он отстраняется, и руки Ойкавы падают между ними. — Это я должен был поцеловать тебя, а не наоборот! — хихикает Ойкава, и Хаджиме с облегчением вздыхает, понимая, что все в порядке. Ойкава снова наклоняется, прижимаясь к нему губами и придерживая голову рукой. Он приоткрывает свой рот чуть больше, и что-то мокрое проходится по его губам, а потом и по языку. Хаджиме зарывается пальцами в чужие волосы, улыбаясь в поцелуй из-за того, какие мягкие и пушистые у него пряди. Он смутно чувствует привкус молочных булочек, которые тот ел после тренировки. На этот раз первым отстраняется Ойкава, и Хаджиме почти хочется сфотографировать, как расширены его зрачки, как он медленно моргает от внезапного света, как его волосы превратились в беспорядок, как он неконтролируемо краснеет. Его губы покраснели, и все, чего хочет Хаджиме, это вернуться к тому, что они делали. Копии пьесы лежат на полу давно забытые. — Ужин готов, — шепчет Ойкава. Он говорит это, практически затаив дыхание, и его накрывает странной смесью гордости и удовольствия от того, что он довел Великого Ойкаву Тоору до такого состояния. Хаджиме кивает, но они все еще стоят достаточно близко для того, чтобы можно было поцеловать его снова. Ойкава снова облизывает губы, и Хаджиме смотрит на то, как приток крови возобновляется в тех местах, на которые он надавил зубами. Ойкава задумчиво молчит, и Хаджиме ждет, что он скажет что-то еще. — Тогда давай спустимся и поедим. Мы можем вернуться к этому после еды, — говорит он спустя несколько мгновений. Он наконец ощущает легкое присутствие голода после того, как комок нервов рассосался. Ойкава кивает, и Хаджиме разворачивается, чтобы уйти. Однако, до того, как он успевает сделать еще хоть шаг, его снова утягивают в поцелуй. Он быстрый и мимолетный, его едва ли можно назвать поцелуем по сравнению с предыдущими, но он подтверждает, что это не репетиция для спектакля, если вообще что-то из этого ей было. Он поправляет волосы Ойкаве, а тот разглаживает его рубашку, прежде чем они спускаются. Он не понимает, что это изменит, если по губам Ойкавы и его собственной самодовольной и безмятежной улыбке и так все понятно. Но, видимо, это работает по-другому, когда ты сталкиваешься со своей матерью. Наверное, рано или поздно он увидит разницу. Абсолютное преимущество быть соседями.