Мой Вергилий

Я вёл его проверенным путём — К богам, вершине славы и почёта! Что до черты за миг увидел он? Или кого-то?.. Нити (Рок-опера «Орфей»)

— Я много раз задавался вопросом, почему мой спутник, Итер, некогда благородный и милосердный, спасающий страны и народы от гибели, выбрал путь ненависти и саморазрушения, готовый, не оглядываясь, пожертвовать миллионами жизней тех, кого когда-то защищал. Но Люмин… Люмин отвергла Бездну. Она осталась верной своим принципам даже после всего зла, что ей причинили люди, и той мерзкой правды, которую она узнала о мире и о богах. Быть может, ты сможешь разгадать тайну, что мучает меня по сей день? Паймон медленно оторвалась от стакана виноградного сока, в шоке вытаращившись на своего собеседника. Меньше всего она ожидала подобных вопросов в таверне, куда пришла насладиться изысканными напитками. — Тебе, наверное, тяжело жить? — сочувственно произнесла она, перекинувшись через весь стол и ободряюще похлопав его по плечу. Впрочем, Дайнслейф поторопился скинуть ее руку. В ответ она надулась. — Перед тобой стоит восхитительная курочка в медовом соусе и бутылка лучшего одуванчикового вина, но вместо этого ты думаешь о подобных вещах?! Сумеречный меч покачал головой, уже сожалея, что обратился именно к ней — этой наивной и инфантильной фее, зацикленной на еде и сокровищах. Впрочем, он все равно был уверен в том, что это все — лишь оболочка, которой прикрывается загадочная богиня. И он бы многое отдал, чтобы узнать ее планы. Тем не менее, Паймон чинно допила свой напиток, неторопливо вытерла оставшиеся на губах капли салфеткой и наконец обратила на него внимание, приняв собранный вид. Она выглядела так, будто никуда не торопилась, хотя прямо сейчас Орден Бездны наверняка разрабатывал очередной ужасный план по свержению богов и уничтожению цивилизаций. И вместо того, чтобы остановить все на корню, они тратят время в этой таверне! Подобная трата драгоценного времени невероятно раздражала Дайна. Он… он был просто не способен спокойно сидеть на месте. Все эти пятьсот лет он провел в бесконечной борьбе со своими врагами, но ни разу он не останавливался в каком-нибудь месте, чтобы перевести дух и насладиться жизнью. Стоило ему расслабиться, отпустить мысли, и ужасные картины прошлого всплывали перед глазами, заставляя погружаться в горькие думы и топить себя в стыде и вине. — Я отвечу на твой вопрос, — воздух разрезал непривычно серьезный голос Паймон. Она спокойно смотрела на него своими глазами, в которых плескалось ночное небо, полное звезд. И в нем действительно можно утонуть. — Но перед этим расскажи, как проходило ваше путешествие. Дайн не хотел этого. Вспоминать о днях, проведенных возле Итера, — как ковыряться в ране, которая никогда не заживет. Словно выворачивать себя наизнанку и копаться во внутренностях. Больно. Больно-больно-больно-больно-больно. …есть чаша, которую хочешь, не хочешь, а приходится испить до дна, и эта чаша — собственные жизнь и судьба. Она внимательно наблюдала за его внутренней борьбой. За то время, что он провел с ней и Путешественницей, Сумеречный Меч понял одно — проницательности в Паймон было в избытке. Каким-то образом ей всегда удавалось тонко чувствовать состояние людей, окружающих ее, и даже он сам, стараясь держать лицо, не стал для нее загадкой. — Можешь не отвечать, — она повела головой. — Просто… ты никогда не думал, что дело в тебе? В нас? Дайн дернулся, как от пощечины. Паймон, конечно же, не думала его осуждать — голос ее звучал буднично, будто она рассуждала о чем-то далеком и их ни в коем случае не касающемся. — Я хочу сказать, что мы, став их проводниками в совершенно незнакомом мире, берем ответственность за их судьбы. От нас зависит, как именно они будут воспринимать мир. Наверное, ты думаешь, что наша задача — привести их к цели, и это правда. Но каким именно станет этот путь? Только нам решать, какими тропами их вести. Дайн посмотрел ей в лицо… …и оторопел. Маска как будто слегка спала, и на него смотрела богиня, которой минуло много веков, и чьи глаза светились мудростью, недостижимой человеку. На секунду она будто растеряла все свои детские черты, хотя облик маленькой девочки оставался неизменен. — Они — наши отражения. Быть может, его ненависть — это твоя ненависть. Быть может, его боль — это твоя боль, а его месть — это твоя месть, в желании которой ты боишься себе признаться. Он видел мир твоими глазами, но в твоих глазах Тейват ничего не стоит, ведь твое сердце навсегда отдано твоей родине. Что ты показывал ему? Наверное, вы искали сокровища, обшаривая каждый уголок руин и решая загадки древних цивилизаций? Возможно, вы задерживались в городах, чтобы увидеть фестивали и праздники? Или, полагаю, вы заводили дружбу с людьми со всех уголков Тейвата? Наслаждались национальными блюдами в уютных ресторанах? Ты молчишь... Однако все это — и есть смысл путешествия. Люмин любит этот мир, потому что он стал частью ее жизни. Дайн крепко сжал зубы. Может быть, сама по себе Паймон слаба, но ее главным оружием оставались слова. Подобно стрелам, она безжалостной рукой запускала их точно в цель — и они вонзались в его сердце, заставляя задыхаться не от крови, но от горечи. Получается, виноват только он? Впрочем, он и так это знал. Однако едва ли он мог подумать, что дело заключается в чем-то столь… обыденном. Она пытается сказать ему, что вкусно покушать с другом и найти спрятанные сокровища — гораздо более важные и счастливые события, чем могут казаться на первый взгляд? Она почему-то смотрела на него с пронзительной грустью и тоской, будто сама испытывала боль того, что он, Дайнслейф, не мог испытать за свою долгую жизнь все эти чудесные, по ее словам, вещи. — Какой бы стала ее жизнь, если бы она только и делала, что искала информацию о брате и познавала жестокость этого мира? Это измотало бы ей и душу, и тело, и не осталось бы в ней этого восхитительного света, а только пустота. Голос ее был пропитан бесконечной любовью к Люмин, нежностью и заботой, которые могли бы тронуть даже самое черствое сердце. Возможно, он и сам когда-то с таким же трепетом относился к Итеру, отдавая загадочному страннику из другого мира свою душу. Однако сейчас от этого чувства остались только едва тлеющие угли. Он впервые не мог подобрать слова в свою защиту. Пожалуй, это был первый раз за все их знакомство, когда Паймон вышла безоговорочной победительницей. Впрочем, радостной та не выглядела. Но и вины не испытывала. Дайн сам спросил и свой ответ получил, а уж дальше она ответственности не несет. Кто-то же должен был открыть ему глаза? Ее руки сами потянулась к пустому лицу напротив, нежно касаясь острых скул и заставляя поднять голову, чтобы вновь заставить посмотреть в глаза-небосводы. — Прежде, чем спасать других, стоит спасти свою душу, — промолвила она с надеждой, пытаясь передать этому сломанному человеку веру, коей у нее было в достатке. — Нет, — Дайнслейф тряхнул головой и вновь принял сурово-отстраненный вид, в который отводя от себя ее руки, пытающиеся помочь ему, давая понять, что разговор окончен. «Душу мою не спасти, ибо от нее остались одни только осколки, да и те скоро превратятся в стеклянный порошок»