Цветок апельсина (Orange Blossom)

Запыхавшийся прислужник с вытаращенными глазами разбудил Хиромасу от утреннего сна и протянул ему записку, сложенную вчетверо. Все еще сонный, Хиромаса заглянул в нее, с возгласом вскочил, стряхнув с себя сонливость, и начал кружить по комнате, пытаясь натянуть придворную накидку. Он несся по дворцу, а длинный шлейф из черной камки трепыхался и хлопал у него за спиной. При мысли о столь неизящном зрелище он покраснел и остановился, чтобы поправить ниспадающие шелка. Прислужник, бежавший за Хиромасой с его туфлями в руках, чуть не врезался ему в спину. – Постой-ка! – Хиромаса вытащил записку из рукава и снова заглянул в нее на тот случай, если при ближайшем рассмотрении в ней откроется более понятный смысл. Время от времени Сэймэй присылал ему письма, строки которого появлялись, исчезали и изменяли содержимое послания. Хиромаса сомневался, что кто-либо еще при дворе мог сотворить подобное, но лучше было проверить, просто чтобы убедиться. Записка состояла всего из двух знаков, начертанных торопливым почерком на простой бумаге мичиноку. Они гласили «Сэймэй», и от того, как были написаны эти знаки, на Хиромасу повеяло ощутимым осуждением. В записке не было подписи, но по аромату, нанесенному на бумагу, Хиромаса понял, что она была написана рукой Правого министра. Вспыльчивый и в лучшие времена, Правый министр питал особую неприязнь к оммёджи в целом и к Сэймэю в частности. У Хиромасы никогда не возникало желания спросить почему, но он часто задавался этим вопросом. – Поторопитесь, господин. Сюда, – жестом пригласил его прислужник. Хиромаса сложил записку и сунул ее обратно в рукав, а затем продолжил путь через дворец, пока не достиг двора Шишиндэн. Там уже собралась толпа, жавшаяся в тени под колоннадами, несмотря на теплый, наполненный ароматами цветов день. Дамы прятались за веерами, а господа хмурились и перешептывались. Бормоча извинения, Хиромаса пробирался сквозь толпу, пока не увидел, что привлекло их внимание. – Господин Хиромаса! Он повернулся и поклонился Правому министру, чье обычно кислое лицо приняло неподвижное, каменное выражение. Хиромаса выпрямился и улыбнулся ему. – Да, Ваше превосходительство! Что случилось? Правый министр встретил его радостную улыбку леденящим взглядом. – Случился, господин Хиромаса, ваш… друг Абэ-но Сэймэй. Он домогается императорских деревьев. Хиромаса в ужасе уставился на него. – Сэймэй не домогается деревьев! Правый министр выпрямился во весь свой отнюдь не впечатляющий рост. – Я сам видел это. Он похотливо прикасался к Апельсиновому древу Правой стражи, как будто это была обнаженная женская нога! Какой скандал! Это дерево – символ самого Императора! Символ наших прежних гармоничных отношений с Китаем! И вот нате вам – господин Сэймэй позволяет себе вольности и ласкает дерево, как если бы это была женщина. Возмутительно! Стоявшие рядом придворные с подобострастием выразили согласие с его словами. Хиромаса оставил их без внимания и посмотрел на блестящий белый гравий, тщательно выровненный граблями по всему двору. Перед дворцом Шишиндэн росли два дерева, Сакура Левой стражи и Апельсин Правой стражи. Оба цвели, и хотя на сакуре было больше цветов, в воздухе витал аромат апельсина. Сэймэй преклонил колени перед Апельсиновым древом Правой стражи, дружелюбно улыбаясь чему-то в его ветвях. Он, казалось, был увлечен беседой, и, пока Хиромаса наблюдал, Сэйэмэй провел пальцами по воздуху перед деревом. Правый министр повернулся к Хиромасе. – Вы это видели?! – Он не прикасался к дереву, – нахмурился Хиромаса, следя за изящными жестами Сэймэя. Его движения, осторожные и уважительные, что-то напоминали. Наложение заклинания? Хиромаса нахмурился еще сильнее и направился к товарищу из-под колоннады. Несколько мгновений спустя он понял – это не было заклинанием. Движения больше походили на то, как если бы Сэймэй держал в руках что-то невидимое – возможно, ткань или длинные женские волосы – как будто он расправлял длинный подол шелковых одежд или укладывал прядь волос, чтобы создать наиболее красивый вид. Хиромаса от таких глупых мыслей покачал головой. С хрустом шагая по гравию, он переводил взгляд от Сэймэя к апельсиновому дереву и обратно. У ног Сэймэя лежала россыпь цветов, и белые лепестки усыпали бледно-голубой шелк его рукавов. Казалось, он не обращал никакого внимания на приближение Хиромасы, полностью сосредоточившись на нижних ветвях дерева. Там ничего не было видно. Едва трепетали при малейшем намеке на ветерок глянцевые темно-зеленые листья, дрожали белые цветы, но больше ничего не шевелилось. Хиромаса вглядывался в дерево под разными углами, даже пригнувшись до уровня Сэймэя, но так ничего и не увидел. Оставаясь на корточках, он подобрался ближе к другу, шурша сапогами по белому гравию. – А, – произнес Сэймэй. Все еще не обращая внимания на Хиромасу, он с выражением глубочайшего интереса слегка качнулся вперед на носочках. – Да-да, вижу. Правда. Ты права. Но что нам с этим делать? Его слова ясно разнеслись по воздуху. Хиромаса услышал, как наблюдавшие за ним придворные зашептались, обсуждая услышанное, и почувствовал прилив смущения. Хотя он был уверен, что Сэймэй находится здесь с какой-то особой целью, он не мог отделаться от мысли, что, если бы Сэймэй слишком заскучал, то с него сталось бы провести весь день, болтая с неодушевленным предметом просто для того, чтобы вызвать волнения среди придворных дам и господ. Хиромаса посмотрел на дерево, затем снова на друга и прочистил горло. – Сэймэй. Ты разговариваешь с деревом. – Он сделал паузу и добавил: – На китайском языке. Сэймэй поджал губы и издал тихий раздраженный звук. Все еще глядя на дерево, он сказал: – Это? Это Минамото-но Хиромаса. Да, он такой, не спорю, – и рассмеялся. Хиромаса почувствовал, как у него отвисает челюсть. – Сэймэй, – взорвался он, – не будь смешным! Наконец соизволив взглянуть в его сторону, Сэймэй одарил Хиромасу невинным взглядом. – Ты прерываешь нашу беседу. – Какую беседу? Там никого нет! Сэймэй вздохнул, поднес ладонь к глазам Хиромасы, пробормотал несколько слов и убрал ее. – Это должно улучшить твое зрение. Хиромаса моргнул, затем еще раз. Его внимание привлекло колебание прозрачной ткани цвета слоновой кости. Он проследил взглядом от длинного подола до того места, где ткань нескромно расходилась спереди на две части, открывая пару стройных ножек. Он снова раскрыл рот, поспешно отвел взгляд от волнующего вида обнаженных ног и поднял глаза вверх. На дереве сидела красивая молодая китаянка и улыбалась ему, совершенно не смущаясь его пристального взгляда. Испустив совершенно немужественный визг, Хиромаса шарахнулся назад, споткнулся и опрокинулся на спину. Он растянулся на гравии, чувствуя, как острые камешки колют его сквозь плотный шелк, и услышал очаровательное хихиканье девушки, вторящей смеху Сэймэя. Он сел, возвращая себе утраченное достоинство. Встав на колени, он осмелился коснуться края ее платья. Ткань, отделанная оранжевой лентой, становилась темнее до зеленого цвета у середины бедер, а затем снова светлела до нежного желтовато-белого оттенка выше талии. Оранжевый пояс, расшитый золотом, сочетался с такими же изукрашенными туфельками. Девушка позволила ему дотронуться кончиком пальца до носка своей туфельки, а затем подвернула одну ступню под другую и принялась болтать ножками в воздухе. Хиромаса отступил и прижался к Сэймэю. Не в силах оторвать от нее глаз, он прошептал в сторону: – Это какой-то фокус. Она одна из твоих шикигами. – Ничуть. – Сэймэй выглядел удивленным. Он протянул руку и поймал девушку за лодыжки, не позволяя ей болтать ногами. Обращаясь к ней, он сказал: – Изволь вести себя пристойно. Принцессы не брыкаются, или, по крайней мере, они не брыкаются при официальном представлении... Хиромаса, позволь мне представить тебе Цветок Апельсина, Древо Правой стражи. Хиромаса уставился на нее. – Она из тех девушек, что живут в деревьях… – Дух Апельсинового древа, – поправил его Сэймэй. Хиромаса не мог перестать пялиться, и не только потому, что она была духом дерева. Льнущая к телу тонкая драпировка платья облегала ее фигуру куда откровеннее, чем многослойные шелка, которые носили придворные дамы. Он оторвал взгляд от ее обнаженных плеч и, наконец, заставил себя посмотреть на Сэймэя. – И что же, во всех деревьях живут красивые девушки? – У более мощных деревьев охранители – красивые юноши. – Сэймэй поднялся на ноги, стряхивая пыль с белоснежного подола своего каригину. – Цветок Апельсина страдает от истощения. – Разве? – удивленно взглянул на него Хиромаса. – Как по мне, она выглядит совершенно здоровой. Сэймэй состроил гримасу. – И это говорит человек, который считает, что сады созданы исключительно для их эстетического влияния на поэзию. – Но это так и есть, – озадаченно сказал Хиромаса. В ответ он получил раздраженный взгляд и один из тихих вздохов Сэймея. – Посмотри на дерево, Хиромаса. Ты видишь, что с ней происходит? Цветок Апельсина положила ногу на ногу и скромно поправила платье на коленях. Хиромаса попытался посмотреть сквозь нее на само дерево. Его внимание было рассеянным, и он заставил себя сосредоточиться на блестящих темных листьях позади головы Цветка Апельсина. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что он видит, а затем он перевел дыхание. – Ты видишь. Хорошо. – Сэймэй одарил его довольной улыбкой. – Листья становятся коричневыми, – присмотревшись, Хиромаса заметил, что в нижних ветвях среди зелени скрываются несколько пожухлых листьев. – И… – он сделал паузу, сморщив нос. За сладким ароматом цветов скрывалось что-то гниющее и болезненное. Он встал, шагнул вперед и раздвинул листья, открывая маленькие круглые плоды. В это время года апельсины еще только созревали, наливаясь светло-золотистым цветом, и все же на некоторых плодах виднелись пятна, золото кожуры было испорчено коричневыми струпьями болезни и гниения. Он отступил назад и посмотрел на Сэймэя. – Она… она больна? – Просто устала. – Сэймэй провел рукой по ближайшим к нему протянутым листьям. Цветок Апельсина вздрогнула и хихикнула, а он улыбнулся ей нежно и терпеливо. – Я заметил ее недомогание еще на прошлой неделе и расспросил об этом садовников. Они сказали, что обрезали и поливали дерево с большой осторожностью и не могли объяснить внезапное увядание листьев и потемнение плодов. Они подозревали заражение, но никаких следов насекомых найти не удалось. Это было загадкой – Цветок Сакуры благоденствует, а Цветок Апельсина истощается. – Цветок Сакуры… – Хиромаса посмотрел на Сакуру Левой стражи. Он мельком увидел прекрасную юную японку среди розовых цветов, но та быстро спряталась, и до него донеслось ее застенчивое хихиканье. Зачарованный, Хиромаса дернул Сэймэя за рукав. – Ах! Сэймэй! Ты ее видишь? – Конечно, – приподнял брови Сэймэй. – Цветок Сакуры – очень утонченная молодая дама, Хиромаса, так что, пожалуйста, воздержись от того, чтобы щупать ее платье, как ты сделал с Цветком Апельсина. – У меня и в мыслях не было! – Хм, – Сэймэй бросил на него недоверчивый взгляд, изогнул губы в улыбке, и снова обратил внимание на Цветок Апельсина. – Поскольку императорские садовники не смогли назвать мне причину, я решил спросить у нее самой, что случилось. Она устала и немного тоскует по дому. – Тоскует по дому… – Хиромаса отвел взгляд от Цветка Сакуры и посмотрел на Цветок Апельсина. – Как дерево может тосковать по дому? Сэймэй поднял взгляд к небу. – Она – китайское дерево, помещенное в японскую землю. Если бы тебя вырвали с корнем и пересадили в Цзычжоу, как бы ты себя чувствовал? – Я даже не знаю, где это. – Что ж, – Сэймэй подошел ближе к дереву. – Я заберу ее к себе домой. Цветку Апельсина нужен полный покой. Во дворце слишком шумно и полно дураков, которых мало заботит ее благополучие. – Он протянул руку девушке. – Иди сюда, моя милая. – Подожди! – Хиромаса отбил его руку и схватил Сэймэя за рукав. Повернув Сэймэя в пол-оборота к себе, он прошептал: – Ты не можешь забрать ее домой. – Почему нет? – спросил Сэймэй с легким любопытством. – Потому что... потому что... – Хиромаса попытался придумать достойное оправдание. На ум не приходило ничего, кроме правды, а именно то, что ему не нравилось, когда красивые женщины проводили время с Сэймэем, а не с ним, и ему не нравилось, что вообще кто-либо проводил время с Сэймэем, кроме него самого. Признаться в такой мелкой ревности было ниже его достоинства, поэтому Хиромаса приложил более целенаправленные усилия. Его мысли понеслись вихрем. Он открыл рот. – Мицумуши не одобрит! Мягкое выражение лица не изменилось. – Напротив, – сказал Сэймэй, – Мицумуши будет рада снова повидаться с Цветком Апельсина. Они давние подруги. – Он бросил взгляд на Хиромасу. – Помоги Цветку Апельсина спуститься с дерева, Хиромаса. Ты можешь отнести ее. А я займусь воловьей повозкой. Хиромаса отпустил рукав Сэймэя и отступил на несколько шагов по гравию. – Я? А отчего она не может идти сама? – Потому что она слаба и нуждается в нежной заботе. – Озорная улыбка вспыхнула и исчезла. – Будь благородным дворянином, Хиромаса. Отнеси даму. Сэймэй ушел, оставив Хиромасу смотреть на дерево. Цветок Апельсина протянула ему обе руки в жесте одновременно властном и полным надежды. Вздохнув, он подошел к ней. Он никогда не умел отказывать женщинам, нуждающимся в помощи, какую бы форму ни принимала эта помощь. Он почтительно склонил голову – ведь Сэймэй назвал ее принцессой, – пробормотал извинения за неуважительное прикосновение к ней, а затем обвил руками ее тонкую талию, чтобы поднять с ветки. Вся в трепещущих щелках, Цветок Апельсина скользнула в его объятия. Вместе с ней на него опустился аромат цветов, деликатно, но требовательно всколыхнув его чувства. Она прижалась к Хиромасе, одной рукой обнимая за плечи, другую положив ему на грудь. Шагнув прочь от дерева, он почувствовал, как ее волосы, собранные вверх и украшенные оранжевыми лентами и золотыми подвесками, коснулись его щеки. Она ощущалась почти невесомой. Только тепло тела давало ей схожесть с настоящей девушкой. Хиромаса посмотрел вниз и проследил очертания ее груди сквозь тонкий шелк платья, затем перевел взгляд на шею и плечи. В нем вспыхнул жар, и от смущения он чуть не споткнулся, когда поворачивал, чтобы вынести ее со двора перед Главным залом. Он успел поймать равновесие, чтобы не потерять устойчивость. Шуршание гравия у ног, казалось, прорвалось сквозь явь, и на мгновение, бросив взгляд вниз, Хиромаса увидел не прекрасную женщину в своих объятиях, а одинокий нежный цветок апельсина, который покоился в его руках. Хиромаса остановился, не понимая, явью или же наваждением было то, что он видел сейчас. Он услышал бормотание наблюдавших за ним придворных, а затем Правый министр ворчливо спросил: – Господин Хиромаса, что вы себе позволяете? Повернувшись к нему, Хиромаса почувствовал, как цветок перекатывается по его ладоням. Это было похоже на прикосновение шелка, а за ним последовало ощущение теплого, благоухающего женского тела, прижатого к его груди. Явь – или именно это и было наваждением? – опять померкла, и он снова держал в руках Цветок Апельсина. Хиромаса повернулся к Правому министру. – Ваше превосходительство, я несу эту даму туда, где она может исцелиться. – Зачем вы поощряете выходки господина Сэймэя? Я доложу о вашем поведении Его Величеству вашему деду! – возмущенно закудахтал Правый министр. Хиромаса заколебался, пойманный в ловушку между двумя реальностями. Женщина в его руках превратилась в россыпь белых лепестков, а цветок поднял к нему прекрасное личико и улыбнулся. Цветок Апельсина обвила обеими руками его шею, возвращая его внимание к себе. Она улыбнулась еще ярче, сияя темными глазами. – Вы очень сильный, господин Хиромаса. – Благодарю вас, госпожа. – Раздуваясь от гордости, он приподнял ее чуть выше и вынес из двора Шишиндэн, не обращая внимания на вопли Правого министра за спиной. – Мужчины, которые каждый день ухаживают за мной, – унылые, непривлекательные создания без малейшего воображения, – сообщила ему Цветок Апельсина. – А вы совсем другой – такой высокий и красивый. – Ее ресницы затрепетали, а на гладких щечках выступил румянец. Хиромасе потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что мужчины, о которых она говорила, должно быть, императорские садовники. Сравнение было не столь лестным, как он подумал сначала, но он улыбнулся ей в ответ с очаровательной теплотой и сказал: – Может быть, вы позволите мне время от времени навещать вас, когда вы вернетесь к своему… дереву. Цветок Апельсина прижалась к нему. – Как мило! Буду признательна за ваше внимание, господин Хиромаса. Ее губы, казалось, коснулись его шеи. Хиромаса сглотнул и заторопился через дворец туда, где Сэймэй стоял рядом с повозкой, запряженной волами, с длинным прутом подмышкой. – А где же погонщики? – поинтересовался Хиромаса, оглядываясь в поисках слуг. – Полагаю, ждут волеизъявлений владельца повозки. – Сэймэй изогнул бровь. – Я просто одолжил ее. Правый министр даже не заметит, что ее нет. Хиромаса открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. – А кто будет управлять волами? – Я, – улыбнулся Сэймэй. – Замечательно, – пробормотал Хиромаса. Он отнес Цветок Апельсина к задней части повозки, где занавески были завязаны, и поставил ее на первую складную ступеньку, ведущую внутрь. Она схватила его за руку для равновесия, взмахнула шелками и поднялась по остальным ступенькам. – Господин Хиромаса будет сопровождать тебя, – сказал ей Сэймэй. Она радостно захихикала и захлопала в ладоши. Через мгновение она исчезла. Хиромаса шагнул вперед, но все, что он увидел – был белый цветок, катающийся по полу воловьей повозки. Он забрался внутрь и присел на подушку, в ужасе уставившись на цветок. – Госпожа... – А, это она кокетничает. – Сэймэй посмотрел на цветок апельсина со снисходительной улыбкой, а затем одарил таким же взглядом Хиромасу. – Во время поездки, я думаю, ей будет удобнее всего у тебя на коленях. Хиромаса чуть не задохнулся. – Сэймэй! Сэймэй протянул руки и поднял лежавший на полу цветок, бережно взяв его в ладони. Он повернулся и осторожно перекатил цветок на колени Хиромасе, при этом лицо его сияло невинностью. – У нее хрупкие лепестки, их легко повредить... Позаботься о ней, Хиромаса. А теперь вы оба – наслаждайтесь поездкой.

* * *

Прошло несколько дней, когда Хиромаса, наконец, смог освободиться от дворцовых обязанностей и пригласить Сэймэя. Он несколько раз видел его во дворце – Сэймэй являлся якобы для того, чтобы проверить здоровье Апельсинового Древа Правой стражи. Однажды Сэймэй появился перед покоями Хиромасы в Осеннем дворце с кувшином очень хорошего сакэ, странным блеском в глазах и замечанием, что его дом просто переполнен женщинами, слишком громко щебечущими о сочетаниях цветов для следующего сезона. Хиромаса удивился, но сакэ принял и позволил Сэймэю остаться ночевать. Его собственное любопытство, а также обещание, данное Цветку Апельсина, привлекали Хиромасу к деревьям во дворе Шишиндэн дважды на дню. Утром он наблюдал, как императорские садовники ухаживали за Сакурой Левой стражи и Апельсином Правой стражи, а вечером он подходил к деревьям и беседовал с ними обеими по очереди. Он проверял листья апельсинового дерева, довольный тем, что увядание отступило, а коричневые пятна исчезли с плодов. К его радости, появились новые побеги и свежие цветы. Хиромаса поздравил себя, уверенный, что восстановление дерева было результатом его возвышенного внимания. Даже едкие замечания Правого министра не могли охладить его воодушевления. Когда его недельное дежурство во дворце подошло к концу, Хиромаса поехал на воловьей повозке в поместье Сэймэя на окраине города. Ворота открыли Мицумуши и Цветок Апельсина, которые затанцевали вокруг в сиянии разноцветного шелка и лент, приветствуя его. Он прошел через заросли трав и буйство цветущих растений и обнаружил Сэймэя, котом растянувшегося на энгаве, опершись на локоть и с отстегнутыми рукавами каригину. Перед ним стояло блюдо с сушеными фруктами и орехами, а также неоткупоренный кувшин сакэ и две чашечки. Он опустил веер в оранжевых и золотых узорах в знак того, что увидел его, и улыбнулся. – Приветствую, Хиромаса. Ты как раз вовремя, чтобы выпить. Хиромаса лучезарно улыбнулся своему другу и сел на татами, поправляя вокруг себя свои шелка. Он со вздохом вытянулся, наслаждаясь приятным ощущением солнца на босых ногах и следя взглядом за Цветком Апельсина, шедшей по саду между цветами. – Думаю, что ей намного лучше, – сказал он. – Апельсиновое Древо Правой стражи почти исцелилось, по крайней мере, так говорят садовники. Они поражены переменой в нем. Как мне по строжайшему секрету сказал главный садовник, он опасался, что им придется срубить дерево, чтобы избавиться от гнили. Он сказал – это чудо, и поблагодарил меня за то, что я проводил время, разговаривая с деревом. Сэймэй медленно, планка за планкой, сложил веер, треща бумагой. – Ты играл на флейте для Цветка Апельсина? – Лишь однажды, несколько дней назад. Думаю, Цветку Сакуры тоже понравилось – она осыпала меня своими лепестками. Сэймэй усмехнулся. – Именно. – Он приложил веер к щеке, наблюдая за женщинами, притаившимися у ручья в тени сосен. – Это как и все в нашей жизни. Когда ты уделяешь чему-то внимание, кормишь его, лелеешь, оно будет цвести и расти. Без этого внимания оно сморщится и умрет. – А как же насчет императорских садовников? – спросил Хиромаса. – Они заботятся об Апельсиновом Древе Правой стражи, но оно все равно устало и захворало. – А, – сказал Сэймэй, – так ведь это их работа – заботиться о ней и обо всех других растениях в императорских садах. Такая забота может стать обязанностью, и тогда она перестанет быть чувствами, которые дарят от души. В отличие от людей, деревья и растения не просят многого, но, когда они просят, они хотят получить нечто искреннее. Хиромаса посмотрел на него. – Поэтому, когда мы срезаем головки цветов, чтобы изготовить благовония или обвязать письма наутро после свидания... – Это жертва, которую они рады принести. – Сэймэй положил веер на пол и сел. – Выбирая их в расцвете красоты или с подобной целью, ты воздаешь им хвалу. Ты выбираешь их, потому что находишь их красивыми, ароматными или сама их природа имеет важный смысл. – Я понял, – сказал Хиромаса, хотя и не был в этом уверен. Его внимание привлекли развевающиеся шлейфы платьев Цветка Апельсина и Мицумуши. Они шли по одной из дорожек, склонив головки друг к другу, шептались и хихикали. Хиромаса улыбнулся этой сцене. – Кажется, Мицумуши нравится общество Цветка Апельсина. Сэймэй поднял свой веер и лениво провел пальцами вдоль него, прищурив глаза от жары и слепящего солнца. – У бабочек и цветов много общего. Хиромаса некоторое время сидел молча, размышляя, как лучше истолковать это замечание. Самые безобидные слова Сэймэя иногда могли иметь двоякий смысл. Однако на этот раз Хиромаса решил принять слова за чистую монету. Он кивнул и потянулся за кусочком сушеного фрукта на блюде. Жуя, он оглядел сад. Сейчас, казалось, самое подходящее время, чтобы задать вопрос, о котором он часто задумывался. – Твой сад, – начал он. – Почему у тебя так много растений цветет не по сезону? Мне кажется, они никогда не умирают. Почему так? Сэймэй резко раскрыл веер и всмотрелся в рисунок, нарисованный на нем. – Я оммёджи. Я могу заставить цветы цвести вечно. Хиромаса фыркнул на намеренную тупость Сэймэя. – Не будь таким. Скажи мне, Сэймэй. Почему? – Может быть, для того, чтобы тайком сочинять банальные стихи об их вечной красоте. – Я тебе не верю, – усмехнулся Хиромаса при одной этой мысли. – Сомневаюсь, что ты вообще представляешь, как сочинить достойное стихотворение. Сэймэй издал короткий смешок и отложил веер. Наклонившись вперед, он сломал печать на кувшине с вином, налил сакэ и протянул ему чашечку. – Ты не проведешь меня, Хиромаса. Если бы я хотел поделиться с тобой стихами, то не при таких обстоятельствах. Хиромаса взял чашечку и поставил ее на ладонь. – И когда же ты это сделаешь? Сэймэй взглянул на него поверх чашечки и высунул кончик языка, пробуя капли сакэ, поблескивающие вдоль края. Медленное тепло разлилось по телу Хиромасы. Он подавил тонкий стон и уткнулся носом в свою чашечку, а выпив, едва ощутил вкус сакэ. – Возвращаясь к твоему вопросу… – Сэймэй сделал паузу, запрокинув голову в размышлениях. Он повертел чашечку в руках и снова отхлебнул, а затем продолжил: – Все довольно просто. Мне нравится иметь цветы под рукой круглый год для медицинских целей, ритуалов или составления благовоний. Хиромаса поболтал сакэ в своей чашечке. – А еще? – Разве должно быть что-то еще? – Если речь идет о тебе, то да, – Хиромаса потянулся к кувшину с вином. – Бессмертный дух бабочки. Бессмертный дух апельсинового дерева. Цветы, которые никогда не умирают. Ты окружаешь себя постоянством, но при дворе мы любим и оплакиваем совершенно противоположное. В нашем мире бабочки и цветы – преходящие создания, живущие лишь несколько дней. Вот почему мы пишем стихи об их красоте. Но здесь, в твоем саду, они живут вечно. Сэймэй посмотрел на него. – Но разве постоянство умаляет их красоту? Хиромаса задумался. – Нет. Но мне почему-то становится грустно. Грустнее, чем когда я думаю о них как о чем-то преходящем. Некоторое время Сэймэй молчал, а затем пробормотал: – Мне нравится постоянство на моих собственных условиях, а не на тех, что зависят от смены времен года. – Но зачем тебе постоянство? – продолжал настаивать Хиромаса. Сэймэй улыбнулся в свою чашечку мягкой загадочной улыбкой. – И в самом деле, зачем? Налив еще вина и устроившись поудобнее, Хиромаса сказал: – Это потому, что тебе на самом деле очень много лет, не так ли? Когда вокруг тебя бессмертные вещи, ты чувствуешь себя молодым. Улыбка превратилась в смех. – Возможно, – сказал Сэймэй, и его глаза блеснули. – Возможно.