Дом (Home)

После того, как отношения уже упрочились, любовнику было не обязательно сочинять предмету его обожания утренние письма после проведенной вместе ночи, но, тем не менее, Хиромасе очень нравилось делать это. Рассвет был идеальным временем для нежных размышлений, особенно в это время года, когда на траве лежала густая роса и первые тонкие узоры инея касались побуревших листьев. Всходило солнце, проливая поначалу мягкий и приглушенный, как сама нежность, свет, затем прожигало лучами пелену тумана и являлось миру во всем великолепии. Да, это было прекрасное мгновение, воистину совершенное утро для поэзии. Однако Хиромаса обнаружил, что все еще сидит, кутаясь в одежды с полураспущенными завязками рядом с жаровней, а перед ним лежит девственно чистый лист бумаги и кисть, даже не смоченная глубоко-черной тушью, которую он с такой тщательностью растирал и смешивал. Мысленно он превращал слова во фразы, отбрасывая одни, оттачивая другие, и все это время не сводил глаз с Сэймэя. Длинные черные волосы, распущенные и растрепавшиеся во сне, разметались по изголовью. Резкие черты лица смягчились, губы изогнулись в улыбке более щедрой, чем он позволил бы себе, бодрствуя. Изящные кисти рук прятались в складках фиолетового и белого узорчатого шелка. От него веяло уютом и негой... Чувства переполняли сердце Хиромасы. Он придвинул лист бумаги поближе и окунул кисточку из кроличьего меха в тушь. Стихотворение было готово вот-вот родиться. Хиромаса закрыл глаза, сосредоточился, собирая воедино свои ощущения и... Невероятный по мощности грохот разорвал тишину. Хиромаса выронил кисть. Она ударилась о его колено, отскочила, разбрызгивая тушь по красивой оранжевой бумаге, и покатилась по полу, оставляя за собой черный след. Вскрикнув, Хиромаса вскочил на ноги как раз в тот миг, когда в комнату ворвалась дюжина шикигами. Хиромаса пригнул голову, спасаясь от вихря, вызванного их прибытием. Он был слишком ошеломлен продолжающимся шумом и грохотом - неужели это рушился дом? или случилось землетрясение? или на них напали демоны? - чтобы беспокоиться о своем полураздетом виде. Сэймэй поднялся с такой небрежной аристократичностью, что Хиромаса заподозрил, что тот уже давно проснулся и лишь притворялся, что спит. Так или иначе, Сэймэй сел, накинул фиолетовые шелка на плечи и, склонив голову вбок, наблюдал за тем, что творили в отчаянии шикигами. Некоторые стенали и плакали, забившись в дальний угол комнаты. Одна уменьшила себя настолько, что втиснулась в горлышко отставленного прошлой ночью винного кувшинчика. Несколько с жужжанием летали по комнате, по форме напоминая людей, но вели себя скорее как насекомые или листья на ветру. Пусть даже Хиромаса не понимал языка, на котором шикигами говорили, но и без того их смятение и паника были очевидны. Сэймэй встал, что-то произнес своим звучным раскатистым голосом, и шикигами успокоились. Одна за другой они превращались в бумажных кукол или в опавшие листья. Та, что залезла в винный кувшинчик, снова превратилась в золотую хризантему. Осталась только Мицумуши, издававшая звуки, сильно отличающиеся от человеческой речи, которой она иногда баловалась. Ее синие шелка шуршали, а украшения для волос звенели и сверкали. Закончив свой диковинный рассказ, она сжалась и превратилась в бабочку. На мгновение она зависла в воздухе над Сэймэем, затем описала круг над головой Хиромасы и полетела за энгаву в сад. – Похоже, что восточное крыло разрушено, – сказал Сэймэй. Хиромаса оторвал взгляд от танцующей в воздухе Мицумуши. – Разрушено?! Как?! Сэймэй завязал свои хакама и нижние одеяния из элегантного белого, ледяного голубого и фиолетового шелков. – Донесения были довольно путанными, но… – Он не закончил фразу и зашагал прочь - как был, босой и со все еще неубранными волосами, рассыпавшимися по плечам. Хиромаса последовал за ним, чувствуя холод в воздухе. Сэймэй оставил цепочку теплых следов на полированных половицах, но отпечатки продержались всего несколько мгновений, прежде чем холод украл их. Пожалев, что не захватил с собой накидку, Хиромаса потер руки и ускорил шаги, спеша мимо складных ширм, сундуков из сандалового дерева и незажженых жаровен, мимо астрономических инструментов, стопок книг и кучи свитков, пока не вышел на энгаву с видом на мостик, ведущий к восточному крылу. Вернее, к тому, что осталось от восточного крыла. Изломанные бамбуковые шторы и решетчатые ставни валялись тут и там. Глазурованная черепица провалилась внутрь комнаты. Расколотые и переломанные балки торчали, как ребра разлагающегося трупа. Висящие занавеси были сорваны, татами разбросаны, сундуки и шкафы опрокинуты, все содержимое вывалилось на пол. Это была сцена полнейшего опустошения, и причина всего этого ползла по руинам, вытягивая толстые, твердые усы побегов и волоча за собой несоразмерные, слишком большие плоды. Растение исследовало новую территорию, подрагивая пожелтевшими рваными листьями. Сэймэй обозревал разрушения с мягким выражением лица. – Наверное, мне не стоило поливать ее водой из реки Камо. Хиромаса потерял дар речи. – Сэймэй! Зачем эта тыква разрушила твой дом? – Сомневаюсь, что она действовала преднамеренно, – ответил Сэймэй с легкой улыбкой. – Но как можно расти так быстро! И быть настолько разрушительной! – Это лоза, – сказал Сэймэй, как будто это все объясняло. – Как и все растущие создания, ее нужно воспитывать. К сожалению, в последнее время я небрежно ухаживаю за садом. – Ты был занят придворными делами, – твердо сказал Хиромаса, – и это… это растение воспользовалось этим. Взгляд Сэймэя, брошенный на него, выражал вежливое недоверие. – Ну, – продолжил Хиромаса, понизив голос до бормотания, – в конце концов, это ведь тыква-людоед; естественно, она невоспитана и неотесана. Благоразумный человек не стал бы ей доверять. На самом деле, ее следовало бы срубить и сжечь дотла, но кое-кто предпочел посадить ее в своем саду и ухаживать за ней, и вот как она отплачивает за его доброту… Губы Сэймея дрогнули; он отвернулся, чтобы скрыть улыбку. – Я исправлю это, Хиромаса. – Ну а пока? Ты же не можешь здесь оставаться! – Хиромаса с такой силой взмахнул рукой, что его рукав из гвоздично-коричневого камчатного шелка затрепетал в воздухе. – Твой дом – один из старейших в столице. Поверь мне, Сэймэй, я уже видел подобное раньше – дом моего двоюродного деда был почти таким же старым, как и твой, построенным еще во времена императора Хэйдзэя. Более приятной усадьбы не придумаешь, с садом, над которым пускали слезу поэты… Так или иначе, в Музыкальный павильон ударила молния, и огонь быстро перекинулся на западное крыло. К счастью, у дедушки была целая армия прислуги, чтобы потушить пламя, и дом был спасен, но он не успел вовремя отремонтировать западное крыло из-за каких-то разногласий с дворцом по поводу найма плотников, и... – он сделал паузу, чтобы перевести дух, понимая, что давно сбился с мысли, что часто случалось, когда он был рядом с Сэймэем. –И? – мягко подсказал его товарищ. – И… ну, его дом рухнул, – Хиромаса сомкнул ладони в беззвучном хлопке. – Один за другим галереи и мостики рушились, рассыпая черепицу, разваливая стены, прорывая перегородки и запутывая бамбуковые шторы. Получился ужаснейший беспорядок. И знаешь, что сказал мастер-плотник, когда пришел посмотреть на то, что осталось? Он сказал, что это было неизбежно, – Хиромаса кивнул, убежденный, что донес свою мысль. – Было неизбежно, что рухнет весь дом, потому что дедушка начал ремонт в западном крыле не сразу. Сэймэй помолчал, изучая узловатые стебли лозы, цепляющейся ко всему мертвой хваткой в руинах восточного крыла. – Ремонт – это дорого и трудоемко, особенно в это время года. Погода мешает ремесленникам делать свое дело. Хиромаса попытался быть тактичным, задавая очевидный вопрос: – А ты… не мог бы использовать другие способы для ремонта? Темные глаза весело сузились. – Я знаю, ты думаешь, что я имею неограниченную власть над шикигами, но они делают только то, что хотят. Одеваться в платья из тончайшего шелка и сопровождать меня по городу или угощать меня напитками и закусками летним вечером – все это очень хорошо, но заставлять их работать, восстанавливая мой дом? – Сэймэй вздернул брови. – Они отозвались бы на это предложение так же любезно, как если бы я попросил тебя сделать это самому. Хиромаса почесал затылок. – Я не очень хорошо умею работать руками… Сэймэй тепло рассмеялся. – Я бы так не сказал. – Сэймэй! – Хиромаса поерзал от удовольствия с залитым румянцем лицом. – Хорошо, о магии не может быть и речи. – Всякий раз, когда Сэймэй признавал, что не может сделать все, это лишь добавляло ему очарования. – К счастью, Главный домоправитель императорского двора – мой родственник… – Ну естественно, — пробормотал Сэймэй. – Он второй муж моей тетушки, – продолжил Хиромаса, не обращая внимания на замечание, – так что формально он мой дядюшка, хотя и ненамного старше меня и… Ну, моя тетушка говорит, что он очень энергичный человек, так что, должно быть, хорошо справляется со своей работой. Плечи Сэймэя задрожали – он беззвучно смеялся. Хиромаса смерил его взглядом. – Ну и, в конце концов, Накамаро будет рад помочь тебе. Вернее, мне, но через меня тебе. Я навещу его сегодня утром и попрошу помощи. А пока… – тут ему пришла в голову воистину блестящая идея, поднявшая настроение, – ты можешь переехать ко мне. Сэймэй повернулся к нему с каменным лицом, на котором не осталось и следа веселья: – Что, прости? Хиромаса не ожидал такого холодного формального ответа. Он сглотнул и широко улыбнулся. – Переезжай ко мне. Пока дом в такой разрухе, тут нельзя оставаться, а когда прибудут мастера, тебе и не захочется здесь оставаться из-за всего этого шума и суеты кругом. Починка восточного крыла... или, правильнее сказать, постройка восточного крыла заново, – он нахмурился, глядя на побеги лозы и отмечая, как широко они растянулись по развалинам здания, – займет несколько недель. Возможно, весь остаток года. Сейчас осень, становится холодно, и я не хочу, чтобы ты оставался без крова. – Спасибо за предложение, но мне и так хорошо. – Ответ был почти таким же ледяным, как промерзшая земля. Боль была внезапной и острой, как от мелкого пореза. Все еще улыбаясь, хотя мышцы лица заныли от напряжения, Хиромаса сказал: – Пожалуйста, Сэймэй, просто подумай об этом. Уверяю, что ничего не жду взамен. Но так ли это было? Хиромаса отвернулся и закусил губу, пытаясь разобраться в спутанном клубке своих чувств. Он давно знал, что проживание в разных домах было единственным разумным способом поддержания их отношений, учитывая характер Сэймэя и его неустойчивую роль при дворе, но это не означало, что он не жаждал более тесной связи. Сэймэй лишь изредка бывал в доме Хиромасы на Шестой линии – так же редко, как и ночевал в его покоях в императорском дворце. Уже слишком долго Хиромаса мирился с таким положением дел, но теперь, когда пришло время надавить на Сэймэя и задать вопрос "почему", он не был готов и боялся возможного ответа. Возможно, прочитав его мысли на лице, Сэймэй протянул руку. Хиромаса принял ее, сжав в своих ладонях. Сэймэю было холодно, его дыхание вырывалось облачком, его узкие босые ступни казались очень бледными на припорошенной инеем энгаве. – Я был бы ужасно дурным гостем. Хиромаса покачал головой. – Я знаю, что это не так. Поверь мне, Сэймэй, нет ничего проще. Северный павильон будет подготовлен исключительно для твоего пользования. Он хорошо обустроен и удобен, с видом на сад, и достаточно велик, чтобы ты мог принести все свои книги, свитки, астролябии и все, что тебе может понадобиться. В саду есть укромный уголок, где цветы цветут даже в конце года. Я надеюсь… думаю, и Мицумуши там понравится. – Ты очень хороший человек. – С печальной улыбкой Сэймэй высвободил руку. Узорчатый шелк его одежд замер, поблескивая холодом. – Но я должен отказаться. Мое место здесь. У меня есть связь с этим домом. На этот раз Хиромаса даже не пытался скрыть обиду. – Но я думал… Разве у тебя нет связи и со мной? Сэймэй посмотрел на него горящими глазами и разомкнул губы. Хиромаса приготовился к ответу, расправив плечи и напрягая мышцы, как вдруг все испортил громоподобный стук в ворота. – Хиромаса… – Что-то изменилось во взгляде Сэймэя; он протянул руку. Стук продолжался, теперь сопровождаемый бессвязными криками. Проклятый иней попал Хиромасе в глаза, и их защипало. – Ты должен ответить им. – Он сохранял ровный тон, но выговаривал слова сквозь ком в горле. – Похоже, это что-то важное. *** У Левого министра господина Фудживары, принявшего их в своем кабинете во Внутреннем дворце, выражение лица было еще более хмурое, чем обычно. Его аккуратные усики, казалось, обвисли, а черные придворные шелка, в которые он был одет, подчеркивали его худощавое телосложение. На его узких плечах лежало огромное бремя государственных забот, брови были сведены к переносице, глубокие морщины прорезали лоб, а вся его поза говорила о том, что он хотел бы оказаться где-нибудь в более приятном месте, желательно подальше от столицы. Рядом с ним стоял министр церемоний господин Моротада, дородный человек, который часто вытирал лоб и громко вздыхал. На его одеяниях из темно-красного и желто-зеленого шелка вышитые серебром журавли летали среди осенних цветов. Моротада постукивал ногой и смотрел на движение солнца. Несомненно, будь у него под рукой переносные водяные часы, он бы отслеживал каждую каплю. Хиромаса поклонился каждому из них; Сэймэй кланяться не стал. Левый министр оставил такое пренебрежение без внимания, но Моротада оскорбленно засопел носом. – Когда господин Сэймэй отвечает на вызов, господин Хиромаса спешно следует за ним, – заметил Фудживара с полуулыбкой. – Нет, нет, не возмущайтесь, Хиромаса; это не упрек, я лишь отмечаю удачное стечение обстоятельств. Одна голова хорошо, а две лучше, а мне представили головоломку, способную стать испытанием даже для хитроумия господина Сэймея. Брови Сэймэя слегка приподнялись. – Что за головоломка, Ваше превосходительство? Левый министр сделал жест Моротаде. – Приведите купца и его сына. На мгновение показалось, что министр церемоний собирается отказаться, но затем, еще раз пристально взглянув на положение солнца и протяжно вздохнув, он повернулся и заковылял по полированному деревянному полу. У резной ширмы из каллитриса у двери он остановился и крикнул хриплым голосом, совершенно несовместимым с его ростом: – Пусть пострадавшие войдут! Хиромаса уставился на него. – Пострадавшие? Совершено преступление? – В некотором роде, – сухо ответил Фудживара. – И оно выглядит довольно загадочно. Кроме того, обстоятельства весьма неприятные. Они затрагивают самое сердце дворца и вызывают опасения по поводу… природы тех, кто здесь служит. – Он бросил несколько презрительный взгляд в сторону Моротады. – Как видите, отчасти задето достоинство министра церемоний. Поэтому он так суетится, а я не люблю суеты. Темные глаза изучали Хиромасу, а затем скользнули по Сэймэю. – Ваши предыдущие успехи в… неприятных ситуациях наводят меня на мысль, что вы сможете найти способ разрешить это затруднение. – Благодарю вас за доверие, Ваше превосходительство. – Довольный возможностью преуспеть, даже если это было сопряжено с пока неустановленными неприятностями, Хиромаса засиял от воодушевления. – Вы можете положиться на нас. С каменным выражением лица и задумчиво прищуренными глазами, Сэймэй ответил лишь: «М-м». Моротада вернулся. Его сопровождали двое мужчин, один средних лет, в простой темной одежде изысканного покроя из добротной ткани. Другой был моложе и, судя по сходству облика, приходился сыном тому, что был старше. Молодой человек носил серые узорчатые шелка, не менее прекрасные, чем те, в которых щеголяла придворная знать, и его лицо выражало сдержанную ярость. Отец похлопал его по руке, когда они остановились и поклонились всем присутствовавшим в комнате. – Это торговец шелком Мунэё и его сын Цунатэ, – представил их Моротада. – Они пришли во дворец на рассвете с ужасной историей, которую засвидетельствовал один из городских ночных сторожей. Я счел это столь необычным, что тотчас же послал известие Его превосходительству. Левый министр подался вперед и обратился к мужчинам. – Расскажите этим господам о том, что произошло прошлой ночью. Не упустите ни одной подробности – господин Сэймэй довольно известный оммёджи. Если он не сможет вам помочь… Сэймэй напрягся, уловив скрытый в этих словах вызов. Стоявший рядом с ним Хиромаса подавил улыбку. Господин Фудживара, казалось, знал, как подзадорить Сэймэя. Всякого рода состязания при дворе были образом жизни, способом скоротать время. Сэймэй презирал такие занятия как легкомысленные, но, когда ему ставили задачу, бросающую вызов его мастерству, он без устали работал над ее решением. Купец ступил вперед, заламывая руки. Его щеки были бледны, а волосы несколько всклокочены. Его взгляд метался от Сэймэя к Хиромасе, а потом замер на полу где-то между ними. – Господа, – произнес он тихим дрожащим голосом, – всего четыре дня назад моя жена Анэко отправилась к своим предкам… – Сожалею о вашей утрате, – пробормотал Хиромаса, проникнувшись сочувствием. Мунэё одарил его благодарным взглядом, затем продолжил говорить: – Как сказал господин Моротада, я торговец шелком, и весьма преуспеваю в этом. Я мог позволить себе самое лучшее для моей дорогой жены. Мы соблюли все обряды правильно, заплатили за молитвы монахам из нескольких храмов и выбили надпись на камне. Все было готово к похоронам. Прошлой ночью... прошлой ночью… Его лицо сморщилось, и он отвернулся, прижимая руку ко рту. Взглянув на отца, Цунатэ подхватил рассказ. – Мою мать положили на похоронные носилки в нашем доме. Я нашел для нее цветы. Она всегда любила цветы… – Молодой человек стиснул зубы и откашлялся. – Мы с отцом оделись в траурные одежды, как и положено. Постились весь день и заняли свои места по обе стороны от матери, готовые к совершению обряда. Мы зажгли свечи и приступили к бдению… – Все было хорошо, – Мунэё взял себя в руки и теперь говорил бесцветным тоном, – почти до полуночи. Мы услышали, как ночной сторож объявил час, а потом свечи погасли, как будто сильный ветер пронесся по дому. Наступила мертвая тишина, и тут дверь скользнула в сторону. Я до сих пор слышу этот тихий звук! А потом… – Оно вошло. – Цунатэ сжал кулаки. – Что-то ползло, припав к земле, как собака. Но это была не собака. Оно было крупнее и ползло по полу на четвереньках. Оно бормотало себе под нос какую-то несуразную бессмыслицу, и... и пускало слюни... Мунэё схватил сына за плечо. Его лицо осунулось, и он дрожал, бремя рассказа о пережитом было слишком тяжелым для него. – Мы пытались пошевелиться, заступить дорогу этому существу, – сказал торговец. – Но на нас будто заклятье наложили. Мы не могли пошевелиться, даже закричать. Не могли повернуть голову, чтобы посмотреть друг на друга. И было темно, очень темно… – Как будто наползла туча? – спросил Сэймэй. – Как будто вся тьма ночи сосредоточилась в той комнате? – Да, именно так. – Мунэё придвинулся ближе к сыну. – Мы ничего не видели. Но нам было все слышно. Он замолчал, и на этот раз Цунатэ не торопился продолжать рассказ. Они стояли, погруженные в свои мысли. На лице Мунэё застыло выражение крайнего страдания; Цунате выглядел так, будто его сейчас стошнит. Хиромаса бросил взгляд на Сэймэя и спросил: – Что вы слышали? Дрожь пробежала по всему телу Мунэё. Он поднял голову и мрачно взглянул на Хиромасу. – Отвратительные влажные звуки. Звук рвущейся плоти. Звук хищника, пожирающего добычу. У Хиромасы к горлу подступила тошнота. – Вы говорите… Мунэё сглотнул. – Да. Цунатэ закрыл лицо руками и судорожно зарыдал. Министр церемоний выглядел встревоженным. Левый министр сочувственно смотрел на обоих мужчин. – Прошу прощения, господа, – сжал руки сына Мунэё. Чувствовалось, что он исполнился решимости довести историю до конца. – Вскоре после этого прошел ночной сторож. Он добросовестный малый, всегда обходит каждый закоулок. Он увидел, что дверь открыта, и крикнул: «Эй, там!» Мой сын и я не могли ответить, все еще застыв на месте, пока демон терзал тело моей жены. Сторож поднялся по ступенькам и посветил фонарем в комнату. В этот момент мы все увидели, что сделали с Анэко. Ее белые одежды были в беспорядке, и бес изглодал… сожрал ее… Хиромаса посмотрел на Сэймэя. Они вместе сталкивались со многими демонами и божествами, но это было воистину отвратительно. Когда он был ребенком, его няня рассказывала ему страшные истории о голодных призраках; когда он стал старше, отец предупредил его, чтобы он не проходил через столичные кладбища, особенно ночью, из опасения, что на него нападет призрак. Он вздрогнул. Старые истории оказались правдой. Цунатэ вытер лицо рукавом. Когда он заговорил, его голос был холодным и злым. – Сторож пришел нам на помощь. Он закричал и поднял тревогу. Как только он переступил порог со своим фонарем, демон сбежал. В то же время мы с отцом обнаружили, что снова можем двигаться. Это был сущий кошмар – чудовище, рыча, уворачивалось от света, а затем сбило с ног сторожа и выбежало из дома. Сторож уберег свой фонарь от падения, и мы с ним бросились в погоню. Отец остался, чтобы… накрыть тело матери и позвать слугу сесть рядом с ней, а потом последовал за нами. Сэймэй сложил ладони вместе и поднес кончики пальцев к губам. – Вы хорошо разглядели демона перед тем, как он сбежал? Отец и сын переглянулись. – Было темно, – ответил Мунэё. – Когда свет от фонаря осветил комнату, все, что я мог видеть, было тело Анэко. Демон промелькнул, как размытое пятно, – серокожее существо с тонкими конечностями и раздутым животом. Будто паук, но одетый в рваную одежду. Мне очень жаль, господин Сэймэй, но в ту мгновение я ничего больше не разглядел. – А вы? – спросил Сэймэй у Цунатэ. Молодой человек покачал головой. – Я видел его лишь мельком, а потом он сбежал. У него были дико растрепанные распущенные волосы. Я увидел его глаза, круглые и белые, как луна. И красную мокрую пасть. Это было ужасно. Сэймэй кивнул. – Куда побежал демон? На запад или на восток? – Я догнал Цунатэ и сторожа у ворот Расёмон, – сказал Мунэё. – Мы побежали на восток, через реку Камо. Мы были уже близко к кладбищу, когда снова увидели его – оно скорчилось у обочины дороги так, что кусты почти скрыли его из виду. Оно копошилось в подношениях, которые, должно быть, таскало с гробниц, перебирало цветы, растирало морду благовониями и набивало пасть рисом из дешевых мисок. Увидев нас, оно с криком вскочило на ноги и засунуло остатки добычи в свою истлевшую одежду. – На этот раз вы его ясно разглядели? – спросил Сэймэй. – Да. – Цунатэ выпрямился и стал казаться выше. – Та же серая кожа и тонкие конечности, те же нечесаные волосы и молочно-белые глаза. Мы со сторожем бросились на него. Я не знаю, что мы собирались делать, если бы поймали его, я ничего не соображал. Но мы не смогли подобраться к нему. Свет фонаря опять напугал демона, и он побежал через подлесок быстрее, чем мог бы обычный человек. Мы бросились в погоню, но когда оказались в самой глубине кладбища, решили больше не преследовать его. – Мудрое решение. Кладбища небезопасны для живых между закатом и рассветом. – Сэймэй опустил руки. Некоторое время он стоял в раздумьях, затем склонил голову и взглянул на Мунэё. – А вы не погнались за ним. Почему? Торговец покачал головой. – Я был слишком потрясен. Я не мог в это поверить. Видите ли, я узнал демона. – А, – сказал Сэймэй. – Вот мы и подошли к этому. Вы уверены, что узнали его? – Да, – на лице Мунэё отразилась боль. – Я много раз доставлял ему одежду, пока он еще был жив. Он так красиво одевался, с таким изяществом! Его добрые слова при дворе о качестве моего шелка привели ко мне много покупателей… Сердце разрывается, как подумаю о том, что теперь с ним стало. – Отец! – Цунатэ потрясенно взглянул на него. – Какое сострадание ты можешь испытывать к этому демону! Подумай о том, что он сделал – что он сделает с другими невинными людьми, если его не остановить! Мунэё кивнул и расправил плечи. – Ты прав, сынок. Ваше превосходительство, господа, я узнал демона даже в его жалком состоянии. Это был Таджихи-но Ёшицугу. Хиромаса был поражен до глубины души. – Музыкант?! – Он самый, господин. – Мунэё разгладил рукава, забеспокоившись о ткани. – Даже сейчас, спустя несколько месяцев после его кончины, его легко узнать. Хиромаса повернулся к Сэймэю. – Ты столь редко бываешь при дворе, что, возможно, не знаешь, но Таджихи-но Ёшицугу был талантливым музыкантом. Его любимыми инструментами были кото и флейта, а уж в исполнении и сочинении мало кто мог сравниться с ним. Я до сих пор помню музыку, которую он играл на фестивале Камо в этом году… – Он отогнал от себя воспоминания о веселых мелодиях. – Как такое возможно, что он стал демоном? И опустился до нападений и уничтожения тел несчастных умерших – какой ужас, Сэймэй! Мы должны что-то сделать! – Именно, – кивнул Сэймэй. – Уверен, что вы сможете разрешить это дело, господин Сэймэй, – Левый министр решительно поднялся на ноги. Черные шелка его одежд на мгновение превратили министра в единый высокий столб тьмы. – Я ожидаю вашего доклада через господина Моротаду, если вам что-нибудь понадобится – в первую очередь обращайтесь к нему. Моротада издал недовольный звук и, казалось, собрался возразить, но Фудживара повернулся и пригвоздил его взглядом. – Этот вопрос очень сильно влияет на ваше министерство, друг мой. Ёшицугу был музыкантом, выступавшим непосредственно на церемониях. Если он демон, с этим нужно разобраться быстро, надлежащим образом и, прежде всего, осмотрительно. – Мягкий взгляд министра пробежался по остальным. – Само собой разумеется, что репутация придворных, развлекающих императора и его семью, должна быть безупречной. – Даже когда они мертвы? — спросил Хиромаса. Холодная улыбка скользнула по губам Фудживары. – Особенно когда они мертвы. – Он слегка наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена. – Я жду отчета о вашем успехе. Господин Сэймэй, господин Хиромаса, доброго вам дня. Они поклонились, и Левый министр удалился, купец и его сын последовали за ним. Как только шаги его начальника затихли в коридоре снаружи, Моротада заговорил: – Вам будет оказана всяческая помощь. Все, что вам понадобится. Дворцовая стража, секретари, доступ к архивам… Все, что сочтете нужным. – Переминаясь с ноги на ногу, он бросил взгляд на солнце, будто пытался отследить его движение. Его пальцы подрагивали. – Только, прошу вас, запишитесь на прием. Я занятой человек. Очень занятой. Предстоит большая подготовка к Церемонии Поэтических танцев, и без участия Ёшицугу… Было бы проще, если бы назначили нового Второго музыканта, но… – Он развел пухлыми руками и вздохнул. – Как жаль, что мой Первый помощник не может взять на себя часть этого множества хлопот; со всем этим надо что-то делать, но где найти время? К несчастью, Второй помощник Санэда – совершенный вертопрах, и главная его забота – как бы подобрать цвета своих одеяний точно в тон наряду очередной придворной дамы, за которой он хочет приволокнуться. Я все время говорю ему: красивое оперение – это замечательно, однако если ум скуден, вам нечего предложить в долгосрочных отношениях. – Совершеннейшая правда, – примирительно сказал Хиромаса и улыбнулся. – Мы запишемся прямо сегодня и будем ждать, когда вам будет удобно нас принять. – Весьма обязан вам, господин Хиромаса, безмерно обязан, – сказал Моротада, прощаясь. – Как я всегда говорю: признак истинно благородного мужа – терпение. Когда они остались в комнате одни, Хиромаса потер затылок. – Ну что ж, Сэймэй. Это весьма неприятное дело. Демон, пожирающий трупы! Никогда бы не заподозрил Ёщицугу в подобном. Он всегда был таким милым, вежливым молодым человеком. Сэймэй наклонил голову набок и выгнул бровь. – Возможно, на жену Мунэё напал не Ёшицугу. – Но тот видел его. Цунатэ и сторож тоже. Все трое видели Ёшицугу. – На кладбище – да, задумчиво произнес Сэймэй глубоким голосом. – Но не в доме Мунэё. – Ты думаешь… – Хиромаса уставился на него. – Я пока ничего не думаю. – Подняв руку, Сэймэй поправил ленты на своей лакированной придворной шапочке. – Мне нужно идти в Оммё-рё и приступить к расследованию. – Мы приступим к расследованию, – достаточно твердо сказал Хиромаса. Помолчав одно мгновение, Сэймэй расслабился и улыбнулся. – Спасибо, Хиромаса. Я бы не хотел принимать твою помощь как нечто само собой разумеющееся. — Ты примешь мою помощь в охоте на демонов, но не примешь, если я предложу тебе крышу над головой? Сэймэй задержался у двери. – В этих двух ситуациях есть некоторое различие. – Вовсе не обязательно, – крикнул ему вслед Хиромаса. – Мы можем охотиться на демонов из моего дома. Там тепло и уютно, а главное, – он повысил голос настолько, что его стало слышно в галерее, – нас не достанет тыква-людоед! Он подождал, но если Сэймэй и ответил, то Хиромаса не услышал. *** Хиромаса вышел из Внутреннего дворца и первым делом направился к мужу своей тетушки, Главному домоправителю императорского двора. Хиромаса довольно подробно изложил все обстоятельства, которые его привели в дом родственника с просьбой, а Накамаро, приветливый, привлекательный молодой человек, внимательно его выслушал. Вместе, за чашечкой вина, они набросали план строительства, и Хиромаса ушел довольный, убедившись, что Накамаро вызвал три артели плотников и зодчих для немедленной отправки в дом Сэймэя на улице Цучимикадо. Пока он пробирался через сосновый сад к различным служебным зданиям, в совокупности составлявшим Министерство церемоний, на его губах играла самодовольная улыбка. Если Сэймэй не смягчится настолько, чтобы согласиться погостить у него пару месяцев, то ему придется вынести позор, зная, что его новое восточное крыло было разработано и оплачено не кем иным, как Минамото-но Хиромасой. Он шагал по ковру из опавших сосновых иголок, земля под ногами была мягкой и остро пахнущей. Мороз не коснулся этой части территории дворца, и птицы пели на блестящих темно-зеленых ветвях. Он улыбнулся еще радостнее и ускорил шаг. Глупо ревновать к дому, особенно такому старому и настолько обветшалому. Но он все равно ревновал и завидовал привязанности Сэймэя к дому и глубокой связи с ним. Но теперь, с его вкладом в новое восточное крыло, Хиромаса полагал, что Сэймэй тоже должен будет признать их связь. Осознать и признать ее. Несколько мгновений он провел в счастливых мечтах о том, в чем могло бы выражаться признание Сэймэя, и очнулся от мечтаний только тогда, когда перешел с мягкой земли на тщательно выровненный гравий. Хиромаса моргнул, внезапно ощутив холод в воздухе. Придется захватить свою подбитую ватой накидку из покоев при дворце, прежде чем отправиться домой. Хотя солнце стояло высоко в безоблачном небе, зима уже вступала в свои права. Перед ним находились ворота Кокамон, с обеих сторон окруженные несколькими зданиями из темного дерева с глазурованной черепицей. Ознакомившись с вывесками у входов в здания, Хиромаса поднялся по нескольким ступенькам и вошел в одно из управлений. Он надеялся увидеть, как Моротада бездельничает, угощается закусками и пьет вино, но в комнате не было ни души. Два стола, один из которых был чист, а другой завален документами, стояли по бокам от входа в кабинет министра. Комната была открыта, а Моротада явно занимался делами в другом месте. Пользуясь возможностью удовлетворить любопытство, Хиромаса изучил бумаги, сваленные на неопрятном столе. Письма от настоятелей и настоятельниц, просьбы о монашеских именах, подсчет пожертвований нескольким храмам… Он пролистал их, затем отложил в сторону и медленно, размеренно прошелся по комнате. Небольшие фусума справа открылись, и оттуда выглянул худощавый человек, с лица похожий на сову, в простой темно-синей одежде. В кабинете позади него горел фонарь, освещая стопку писем. Руки у мужчины были мягкими и чистыми, но левый рукав был в пятнах черной туши. Мужчина пристально посмотрел на Хиромасу. – Я младший секретарь Киёкава, господин. Чем могу быть полезен? Хиромаса изобразил свою лучшую улыбку и указал на пустой стол. – Я здесь, чтобы записаться на прием к господину Мородате, но мне любопытно… где Первый помощник министра? – Вам нужен Отомо-но Канэмичи? – Нахмуренные брови приподнялись от едва заметного удовлетворения. – Вы ищите его не в том месте. – Почему? – Он умер. – Умер?! – Хиромаса уставился на него с отвисшей челюстью. Когда Моротада упомянул своего Первого помощника, он говорил о нем так, словно этот человек всего-навсего занемог, а не покинул мир живых. – Распорядком дел министра временно заведует Второй помощник Санэда, – Киёкава вошел в комнату и жестом указал на беспорядок на другом столе, – но если вы хотите, чтобы я записал вас на прием, господин, я... буду рад служить. Хиромаса поблагодарил его за предложение, не сводя глаз с пустого стола. – А как давно скончался Отомо-но Канэмичи? – Он умер в седьмом месяце. – Киёкава наклонился к захламленному столу Санэды, явно намереваясь поболтать. – Его похоронили в ямах простолюдинов к западу от города. Печальный конец для чиновника, да к тому же странный. – Почему странный? – Хиромаса никогда не видел похорон простолюдина, но издалека видел многолюдные общие могилы, окруженные лесами простых деревянных дощечек, на которых были начертаны имена усопших. Киёкава снова поднял брови, но, если его и оскорбила или позабавила незамутненная наивность Хиромасы, он воздержался от замечаний. Вместо этого он сказал: – А вы подумайте сами, господин. Человек служил при дворе сорок с лишним лет, восемнадцать из них в качестве Первого помощника министра церемоний… У Канэмичи, должно быть, деньги водились, и все же его похоронили как нищего. – Теперь, когда вы упомянули об этом, действительно кажется странным, – согласился Хиромаса. – Но… – развел руками Киёкава, – возможно, он потратил все деньги на вино и женщин. Разумеется, здесь у него близких друзей не было. По крайней мере, я ни разу ни с кем его не видел, а работаю здесь довольно давно. Видите ли, господин, у моей семьи всего лишь младший седьмой ранг; у Канэмичи был старший шестой ранг, и он использовал это, как только мог. Не то чтобы это пошло ему на пользу, как я уже сказал. Он не имел успеха в обществе и поэтому посвятил себя работе… отчего его круг общения еще больше сократился. – В самом деле? – нахмурился Хиромаса. – О, да, – Киёкава доверчиво наклонился ближе. – Канэмичи был одержим гробницами и усыпальницами. Он посещал такие места в те дни, когда был свободен от службы, а летом отправлялся на места захоронений в Нару вместо того, чтобы посетить озеро Бива, как любой другой разумный человек. – Какой своеобразный господин. – Да, таким он и был, – подтвердил Киёкава. – Честно говоря, он, наверное, рад, что умер. Теперь он может вечно бродить по таким местам. Хиромаса поморщился. Какими бы странностями ни отличался Первый помощник при жизни, шутка была в дурном вкусе. Призвав все свое достоинство, Хиромаса выпрямил спину. – Какие обязанности были здесь у Канэмичи? Очевидно, поняв, что перешел границу допустимого, Киёкава перестал вести себя как сплетник. – Бывало по-разному, господин, но в основном Канэмичи отвечал за распределение старшинства императорских усыпальниц и уход за ними. Это важные, заметные роли. Второй помощник Санэда сорился с ним по пустякам – Санэда сам хотел иметь дело с наиважнейшими обязанностями, но у него не было опыта Канэмичи, поэтому вместо этого ему пришлось довольствоваться устроением музыкальных представлений и присвоением названий храмам и имен монахам и монахиням. – Музыка! – Хиромаса с облегчением ухватился за смену темы. – Вот почему я здесь. Я имею в виду, помимо записи на прием к министру. Киёкава просиял. – Вы хотите заказать музыкальное произведение для особого случая? Или представление? В отсутствие Санэды я тот, кто вам поможет, господин. В данный момент у нас свободна пара очень хороших исполнителей на биве, и… – А, благодарю, но это не так, – сказал Хиромаса. – Я хотел побольше узнать о Таджихи-но Ёшицугу. Киёкава отшатнулся с испуганным взглядом. – Второй музыкант? Могу я спросить, зачем? Хиромаса принял непринужденный вид. – О, я просто выполняю поручение Его превосходительства Левого министра. – Понимаю. – На лице Киёкавы отразилась тревога. Он откашлялся и вытянул из рукава спрятанный там оберег – заклинание, защищающее от зла. – Второй музыкант Ёшицугу умер в седьмом месяце. – Он сжал пальцами оберег. – По странному совпадению он умер в тот же день, что и Канэмичи. *** Хиромаса ворвался в кабинет Сэймэя в Оммё-рё, обогнул китайские водяные часы и бросился к другу, насилу переводя дыхание. Его переполняло волнение от совершенных открытий, но Хиромаса заставил себя остановиться и успокоиться. Он сделал глубокий вдох, ощущая запах старого дерева и свежей туши, и собрался с мыслями. – Я записал нас на прием к Моротаде через пять дней, – сказал он и усмехнулся, когда Сэймэй фыркнул в ответ. – Видимо, это самое ближайшее время, когда у него будет возможность нас принять. Я видел его расписание ежедневных дел, мне его показал младший секретарь Киёкава. Ты удивишься, Сэймэй, но у него каждый день есть несколько часов, на которые не записывается ни одно дело. Как мы и подозревали, министр умудряется находить время для неофициальных занятий. Но, по словам Киёкавы, Моротада проводит эти часы не за выпивкой или развлечениями с женщинами. Он ходит удить рыбу! К огромному удовольствию Хиромасы, эти сведения, припасенные как лакомый кусочек, вызвали у Сэймэя проблеск удивления. Он поднял голову от документов, которые изучал, и его брови приподнялись еще выше, а в глазах заплясали смешинки. – Удить рыбу? Хиромаса прохаживался вокруг стола, отчего язычки пламени свечей трепетали и мерцали. – Ловить карпов, если быть точным. В Шинсэн-эн. Но, – он остановился, сунув большие пальцы за пояс, и откинулся назад, – я пришел рассказать тебе не об этом. – Хоть это и было познавательно, – пробормотал Сэймэй. – Я так и подумал, – просиял Хиромаса. – Как бы то ни было… я кое-что обнаружил. Это может быть важно. По крайней мере, я полагаю, что это важно. Видишь ли, Сэймэй, Таджихи-но Ёшицугу и еще один придворный, Первый помощник министра Моротады, Отомо-но Канэмичи, умерли в один и тот же день седьмого месяца. Сэймэй выпрямился, держа палец на странице, чтобы отметить место, на котором остановился. Он склонил голову набок. – А дата? – Пятнадцатого дня, – с победоносным видом произнес Хиромаса, усевшись на стол Сэймэя и закидывая ногу на ногу. – День Праздника духов. Это ведь может оказаться важным, да? Младший секретарь Киёкава был поражен этим совпадением, и я признаю, что это действительно кажется странным. – В этом городе люди умирают каждый день, – мягко возразил Сэймэй. – Да, но два высокопоставленных придворных из одного министерства? И не только в один и тот же день, но и в один и тот же час – час Дракона! Разве тебе не кажется это странным? Или… – Он замолчал, наконец разглядев смысл аккуратно выписанных записей в учетных книгах и осознал, что перед Сэймэем лежали те же самые сведения. Покраснев, Хиромаса вскочил со стола. – Сэймэй! Ты все знал и, тем не менее, позволил мне устроить это представление, когда я тут провозглашал свои новости? Сэймэй одарил его снисходительной улыбкой. – В этих записях, – он постучал по самой верхней учетной книге, – нет ничего похожего на твой бурный восторг, мой дорогой Хиромаса. Кроме того, я могу почерпнуть из них лишь скудные подробности – имена и даты. Хиромаса с любопытством вгляделся в бумаги. – Оммё-рё ведет учет всех умерших людей? – Да, всех, кто умирает в нашем городе, или всех жителей города, умерших за его пределами. – В темных глазах Сэймэя промелькнула смешливая искорка. – Это бывает полезно, чтобы распознать тех, кто, скорее всего, станет демоном. Хиромаса уставился на него, раскрыв рот. – Шучу, – Сэймэй опустил голову, все еще улыбаясь. – Но этим записям все же находится применение. На тот случай, если бы у меня не было тебя, чтобы разыскать важные для меня сведения… Покраснев еще больше, Хиромаса что-то пробормотал и отмахнулся от похвалы. Он взял со стола свиток с развязанными тесемками и развернул его. – О боги! – выпалил он, потрясенный тем, что было нарисовано на старой, пятнистой от времени бумаге. Туманные существа поднимались из-под земли или стояли и плакали возле могил. Справа женщина в красных одеждах с длинными волосами, развевающимися за спиной, приближалась к перепуганной девушке с младенцем на руках. Это напомнило ему о госпоже Сукэхиме, которая своей ревностью навлекла на себя проклятье и превратилась в наманари , и он быстро перевел взгляд на следующую сцену. Здесь призраки были еще ужаснее. Узнать в них людей удавалось с трудом, вместо ртов у этих существ были хоботки толщиной с игольное ушко, а глаза горели огнем. Следующая группа выглядела по-звериному – на изображении ползали и прыгали существа с тощими конечностями, раздутыми животами, растрепанными волосами и торчащими ребрами, они ползли и прыгали по странице. Белые глаза пристально следили за невинными людьми. Некоторые призраки скрывались за гробницами, намереваясь схватить подношения, оставленные скорбящими, в то время как другие пожирали только что похороненные трупы или запихивали обеими руками экскременты в рот. Хиромаса оттолкнул свиток. – Какой ужас! Сэймэй, неужели это и в самом деле то, что стало с бедным Ёшицугу? – Да брось, Хиромаса, ты же знаешь о бесчисленных разновидностях духов, населяющих этот мир, – с едва заметным упреком произнес Сэймэй, словно ожидал, что Хиромаса опознает все виды призраков и демонов. Это несправедливо, решил Хиромаса. Можно было поспорить, что далеко не все сослуживцы Сэймэя из Оммё-рё смогли бы назвать их всех поименно. – Я опознал живого призрака, – сухо сказал он и отвел взгляд в сторону. – Прости. – Сэймэй потянулся к руке Хиромасы, на мгновение накрыл ее своей, а затем взял и развернул свиток. – Ну что ж. Это не исчерпывающий документ, но в качестве основы его вполне достаточно. Вот обычные призраки, – он указал на изображение туманных созданий, – дальше они подразделяются на более, скажем так, своеобразных призраков. – Он указал пальцем на существ, пожирающих экскременты. – Это гаки , которые при жизни были алчными людьми. А это муэнботокэ , которые… – А что за демон напал на жену торговца шелком? – А, – Сэймэй провел пальцем по поверхности свитка. – То, что описали Мунэё и его сын, было джикининки – трупоядным призраком. Это духи жадных, нечестивых и эгоистичных людей. Как показано на этой картинке, они питаются телами недавно умерших или подношениями, оставленными для покойных. Они бродят по кладбищам, оплакивая свою судьбу, и грабят трупы и могилы в поисках ценных вещей. Покачав головой, Хиромаса снова прервал его. – Бессмыслица какая-то. Я лишь немного знал Таджихи-но Ёшицугу, но он был хорошим человеком. Уважительным, талантливым, преданным своему делу и всегда был счастлив поделиться своим мастерством, выступая и давая уроки. Он не был жадным и нечестивым – совсем нет. – Человек может носить одно лицо прилюдно и совершенно другое наедине с собой. – Только не Ёшицугу. – Хиромаса обдумывал то, что узнал о музыканте, пытаясь увязать эти сведения в одну цепь. – Младший секретарь Киёкава сказал, что одиннадцатого дня седьмого месяца Ёшицугу попал под повозку. У него была сломана рука. Дворцовый врач вправил кость и надеялся на благополучное исцеление, хотя и полагал, что снова играть на том же уровне Ёшицугу будет трудно. Услышав это, Ёшицугу пришел в полное уныние. На него напала лихорадка, а спустя четыре дня он скончался. – Думаешь, Ёшицугу стал голодным призраком из-за того, каким образом он умер? – изогнул бровь Сэймэй. – Это возможно, конечно. Представь, если бы ты был талантливым музыкантом, и вдруг, не по своей вине, ты лишился возможности играть. Я был бы ввергнут в отчаяние! А, как всем известно, лихорадка легче нападает на человека, находящегося в отчаянии. Да, если бы я был Ёшицугу, я был бы достаточно сильно огорчен, чтобы вернуться призраком. – М-м. – Сэймэй вернулся к изучению лежащих перед ним документов, отложив свиток с картинками в сторону и перебирая другие бумаги. – Что еще ты узнал о нашем погибшем музыканте? Хиромаса на мгновение отвлекся мыслями, наблюдая за движением белых изящных рук Сэймэя, но тут же вернул свое внимание к разговору. – А… отец Ёшицугу тоже был придворным музыкантом. Его звали Таджихи-но Норинага. На самом деле, это он учил меня играть на биве, когда я был ребенком. Пока я не услышал это имя, я даже не вспомнил об этих уроках. Но в то время я был очень юн; это было еще до того, как моего батюшку временно отправили в ссылку за то, что он рассердил дедушку… Сэймэй весело фыркнул. – Твоего дедушку, императора. – Ну да. Он был вспыльчив, но редко оставался в плохом настроении надолго, и вскоре нас призвали обратно во дворец. – Хиромаса улыбнулся воспоминаниям. – Должно быть, я предпочитал стрельбу из лука музыке, потому что не помню многих обязательных уроков после тех. Но дело в том, что ближе к концу правления дедушки отец Ёшицугу был Главным музыкантом императора и позаботился о том, чтобы его сын получил назначение при дворе. Сэймэй пролистал страницы учетной книги. – Кажется, я помню его отца. Его мастерство владения кото уступало только одному моему знакомому. Вот смотри – он умер пять лет назад. Хиромаса взглянул на книгу и кивнул. – Его супруга, мать Ёшицугу, была придворной дамой одной из императорских жен. После смерти мужа госпожа О-Хирако покинула двор и постриглась в монахини. Сэймэй с глухим стуком закрыл учетную книгу и положил на нее руки. Уголки его губ изогнулись в довольной улыбке, и когда он взглянул на Хиромасу, его взгляд потеплел. – Я не думаю, что твой болтливый младший секретарь указал тебе направление к монастырю, не так ли? – Собственно говоря, я сам спросил об этом, и он мне рассказал. – Хиромаса немного выпятил грудь. – Это в Хигашияме, полдня езды отсюда. Бросив взгляд на водяные часы, Сэймэй поднялся на ноги. – Сегодня мы уже не успеем совершить такую поездку до темноты. Мы отправимся завтра и нанесем визит почтенной даме. Если Ёшицугу стал демоном-трупоедом, его матери стоит об этом знать. – Если она хоть в чем-то похожа на мою матушку, – добавил Хиромаса, – ей тоже будет что сказать по этому поводу. *** Хиромаса сидел на подушке, скрестив ноги, с чашечкой подогретого вина в руке, перебирая пачку документов, которые он получил от младшего секретаря Киёкавы. На плечи он свободно набросил подбитую ватой накидку. Время от времени он тянулся за маринованной редькой или хрустящими водорослями из стоящих рядом мисочек и грыз их, пока читал. Вероятно, он напрасно терял время, но совпадение времени смерти Ёшицугу и Отомо-но Канэмичи поразило его до глубины души. И да, Сэймэй был конечно прав: люди умирали каждый день в одно и то же время, особенно в таком большом городе, как Хэйан-кё, но все же… И Ёшицугу, и Канэмичи работали в Министерстве церемоний. Что, если между ними существовала некая связь как в жизни, так и в смерти? Он лениво поворошил ломтики редьки пальцем. Пока что в бумагах Канэмичи он не обнаружил ничего интересного. Младший секретарь вручил ему сведения обо всех делах, над которыми работал первый помощник, как недавно завершенных, так и продолжавшихся на момент его смерти. Чтение было невероятно скучным. Документ, который Хиромаса в данный момент просматривал, был тому примером: длинный список ремонтов, проведенных в императорских гробницах, с исчерпывающими подробностями о датах, состоянии каждой гробницы при первом осмотре и после, когда работа была завершена, о видах выполненных работ и кем выполнялись эти работы, сколько времени они заняли, количество использованного камня и так далее, и тому подобное. Такое внимание ко всем мелочам было весьма похвальным, но от него у Хиромасы разболелась голова. Тем более что в этих деловых бумагах навряд ли содержалось что-то, способное пролить свет на причину, по которой Ёшицугу, служивший бок о бок с Канэмичи, сделался голодным призраком. И все же Хиромаса не сдавался. Младший секретарь Киёкава дал ему так много полезных сведений, что Хиромаса счел за честь отплатить тем или иным образом, хотя бы и просто сложив бумаги в исходном порядке. Хиромаса сделал глоток вина и покатал его на языке, наслаждаясь теплом и вкусом. Возможно, был лучший способ выразить свою благодарность. Господину Моротаде был нужен новый Первый помощник. Когда он и Сэймэй раскроют это дело, наступит самый удобный момент, чтобы замолвить благосклонное словечко на ухо министру. Трудолюбие и способность отделять зерна от плевел, когда дело доходило до придворных сплетен, были ценными навыками, и младший секретарь Киёкава воплощал их оба. Его отвлек от размышлений трепет сине-белого шелка, и Хиромаса улыбнулся, увидев, как Мицумуши, танцуя, входит в комнату. Когда она закружилась, легко впорхнув с холода веранды в тепло внутренней комнаты, ленты реяли позади нее, как знамена. – Хиромаса. – Она так стремительно опустилась на пол перед ним, что ее платье вздулось колоколом вокруг стройной фигурки. Она сложила ладони вместе и прижалась к ним щекой, ее глаза сияли, а серебряные украшения позвякивали в волосах. – Хиромаса слишком много работает. Он усмехнулся. – Это лишь ненадолго. – Он подвинул к ней блюдо с подслащенным рисом и орехами, хотя никогда не видел, чтобы шикигами ели человеческую пищу. Мицумуши, улыбаясь, покачала головой. Он улыбнулся в ответ, радуясь ее присутствию. – Надеюсь, тебе нравится мой сад. – Нравится, – ответила она и рассмеялась прелестным звонким смехом. Хиромаса постарался не выглядеть слишком самодовольным. Он вовсе не был уверен, что Мицумуши переедет к нему из усадьбы Сэймэя, хоть и не жалел усилий, чтобы заманить ее, опустившись даже до беззастенчивой взятки в виде великолепной орхидеи с розовыми пятнышками. Но она без колебаний поселилась в его зимнем саду с подветренной стороны северного павильона. Его прислуге еще предстояло привыкнуть к ее присутствию. Он был великодушен со своими людьми, и в ответ они терпели некоторые странности. В прошлом году, например, в декоративном озере Хиромасы временно поселился китайский водяной дракон, потому что пруд в собственном саду Сэймэя был слишком мал для такого благородного зверя. По сравнению с ним Мицумуши в человеческом обличье – милая девушка с ограниченным словарным запасом и любовью к цветам – едва ли стоила того, чтобы поднимать из-за нее переполох. Однако она была девушкой, которая могла в любой момент превратиться в бабочку… Ну, по крайней мере, она не была китайским водяным драконом. – Мицумуши, – сказал он, размышляя, не могла бы она помочь ему разобраться в документах, – не могла бы ты… Где-то вдалеке звякнул колокольчик. Мицумуши села на пятки и расплылась в улыбке чистого восторга. – Сэймэй! Спустя несколько мгновений в комнату вошел Сэймэй, за ним следовала служанка. На своей накидке он принес с собой обещание мороза, и за ним остался след бледной пыли. Его обычно безупречный каригину был запачкан, а под накидкой он нес тыкву-горлянку. Остановившись на полушаге, он уставился на Мицумуши прищуренным взглядом и поднял бровь. – Так. В ответ она подняла подборок. – Так. С намеренно преувеличенным вниманием Сэймэй оглядел комнату, отметив кедровые сундуки и резные сосновые ширмы, искусно вышитые стоячие занавеси, удобные подушки и лакированные шкафы. Он оглядел еду, разложенную на блюдах с зеленой глазурью, и чуть шевельнул ноздрями от глубоких, сладких нот ладана, горящего в жаровнях. Он снова посмотрел на Мицумуши и поднял обе брови. – Предательница. Шикигами расхохоталась. – Предательница! Предательница! – Она затанцевала по полу, кружась в бело-голубых шелках, и приняла форму бабочки. Описав в воздухе несколько петель, она выпорхнула из комнаты, заставив испуганную служанку пригнуться. – Я не виноват, что она предпочла тишину и покой моего сада. – Хиромаса запустил запасную подушку по полу, надеясь, что это побудит его сесть. Он попросил служанку принести дополнительную чашечку, а затем пододвинул блюда с едой на татами в знак приглашения. – Тишина и покой, – задумчиво проговорил Сэймэй. – Я и забыл, что это такое. Хиромаса опустил глаза, изображая внезапный интерес к засахаренным каштанам. Он пообещал рабочим дополнительное вознаграждение, если они будут доставлять как можно больше неудобств своим присутствием, и щедрый барыш, если они устроят беспорядок и не приберутся. Он также поощрял их как можно больше пилить, стучать молотками, свистеть, петь и кричать. Тщательно следя за выражением своего лица, он сказал: – Сожалею, что строительные работы причиняют тебе такое беспокойство. – И не мне одному. Лоза была весьма оскорблена, когда они начали разбирать завалы восточного крыла, – Сэймэй достал из-под накидки тыкву – большую, оранжевую, с зеленоватыми крапинками, – и передал ее служанке. – Приготовьте ее в ближайшие дни, чтобы получить самый насыщенный вкус. Служанка взяла тыкву и унесла. Хиромаса, глядя на ее удаляющуюся фигуру, нахмурился. Неужели он послал рабочих на гибель? – А, – сказал он. – Сэймэй… а эта тыква… – Всё в порядке. Это просто тыква. – Сэймэй расстегнул накидку и перекинул ее через одну из ширм. – Ее не кормили ничем неподобающим. – Какое облегчение. – Хиромаса собрал бумаги Канэмичи и отложил их в сторону. – Садись, Сэймэй. У меня есть превосходное вино. Останешься на ужин? Сэймэй со смущенным видом прекратил бродить по комнате и остановился, безрезультатно пытаясь оттереть пятно на рукаве каригину. – Я надеялся, что первое приглашение все еще в силе. Хиромаса ждал, склонив голову набок. Теплый румянец залил бледные щеки Сэймэя. Он опустил голову, и выбившаяся из под шапочки прядь волос соблазнительно скользнула по шее. – Можно мне остаться, Хиромаса? Великодушный в своей победе, Хиромаса просиял. – Конечно! Живи сколько угодно. Северный павильон для тебя уже подготовлен. Пожалуйста, чувствуй себя как дома. – Это временное соглашение, – напомнил ему Сэймэй, наконец завладев предложенной подушкой. – Возможно, только на сегодня. Так как завтра рано утром нам предстоит путешествие. – Да-да, конечно. – Хиромаса взглянул на снова появившуюся служанку со второй чашечкой. Он поблагодарил ее, и та вышла из комнаты, задвинув ширмы, чтобы оставить их в уединении. Вино было налито, и они разделили пищу на двоих. Угли в жаровнях прогорели, свет угас, а лучистое тепло между ними только возрастало. Их шелка соприкасались, накладывались друг на друга. Блюда были опустошены, пальцы облизаны дочиста. Они пили вино, смакуя каждый глоток. Согретый и довольный, Хиромаса сбросил с плеч подбитое ватой кимоно. Сидевший напротив него Сэймэй снял свою придворную шапочку и распустил завязки на вороте каригину. – Я никогда раньше не покидал свой дом, – произнес он тихим и мягким голосом. Хиромаса, успевший развалиться на татами, приподнялся, сминая подушку под локтем. – Что ты имеешь в виду? – Когда я в столице, я всегда дома. – Задумчивое выражение придало чертам Сэймэя некоторую напряженность. – Конечно, когда путешествую, я нахожусь вдали от дома, но всегда ставлю на него обереги и повсюду расставляю шикигами в качестве охранников. На этот раз я не могу этого сделать, чтобы не напугать рабочих. И я не могу оградить усадьбу защитными чарами, так как люди должны ходить взад и вперед по дюжине раз на дню, а то и больше, а я не хочу мешать их работе. Хиромаса ощутил укол вины. Этого он не учел. Глядя в свою чашечку с вином, он сказал: – Я попрошу Накамаро поставить пару охранников. – Спасибо, но я уверен, что дом вполне способен позаботиться о себе сам. – Сэймэй поставил свою чашечку и посмотрел на тлеющие угли в жаровне. – Лоза отступила вглубь сада. Один из рабочих предложил построить ей шпалеру, так что пока она довольна. Но если вдруг дому будет что-нибудь угрожать, не сомневаюсь, что она снова станет непослушной. – Непослушной, – эхом отозвался Хиромаса, задаваясь вопросом, подходит ли это слово для описания выходок растения-людоеда. Сэймэй высвободил руки из рукавов каригину, и белый шелк расплескался волнами вокруг него. Он вздохнул, на мгновение прикрыв глаза. – Прости меня, Хиромаса. Считается, что мы должны избавляться от привязанностей к вещам, но у меня и моего дома долгая совместная история. Сначала это был дом моего деда, построенный шикигами при основании столицы и оплетенный мощными заклинаниями. – Твой дед, – осторожно уточнил Хиромаса, – тот самый лис. – Верно, – губ Сэймэя коснулась легкая улыбка. – Это больше, чем дом; это убежище. Но сегодня днем, стоя посреди разрухи и ремонта, я понял, что у человека может быть не одно единственное место, которое он может назвать домом. Ведь он может найти убежище и где-то еще. Сердце Хиромасы екнуло. Его охватил восторг, отчего он стал неловким, довольным и застенчивым. – Тебе здесь всегда рады. Улыбка Сэймэя стала еще теплее, а затем угасла. – Я благодарен тебе, правда. И я признаю, что твои предложения по обустройству нового восточного крыла и удобны, и красивы. Но, – в голосе Сэймэя прозвучал намек на упрек, – тебе не стоило оплачивать ремонт. Я вполне могу заплатить сам. – Но мне захотелось это сделать, – пробормотал Хиромаса, уставившись на подушку. – Пусть это будет моим подарком тебе. – Тебе нет нужды покупать мою привязанность. Ни щедрыми подарками, ни утренними письмами со стихами после свидания. – Повернувшись к Хиромасе, Сэймэй развалился на собственной подушке так, что светло-голубой шелк соскользнул с одного плеча. – Ты ведь и так знаешь, что я уже твой. – А, – произнес Хиромаса, и во рту у него пересохло. – Наша связь самым восхитительным образом была предназначена нам судьбой. – Сэймэй перекатился на четвереньки и подполз ближе с раскрасневшимся от тепла и вина лицом, блестящими глазами и ленивой хищной улыбкой на губах. Он развязал бумажную ленту, стягивающую волосы, и встряхнул головой, распуская их по спине чернильным каскадом. – Мне стоило бы лучше оберегать свое сердце, но, по правде говоря… Откинувшись назад, чтобы как можно лучше лицезреть столь соблазнительного и решительного Сэймэя, Хиромаса отклонился слишком сильно и опрокинулся на спину. Взмахнув руками от неожиданности, он разметал стопку бумаг. Сэймэй тихо рассмеялся. Хиромаса в смущении попытался сесть. Он снова нахлобучил шапочку и, в попытке сохранить достоинство, начал собирать документы. – Сэймэй, в самом деле, у тебя странное представление о юморе. – Он говорил слишком быстро, краснея. – Если ты, наконец, закончил шутить, мы можем пойти и… – Хиромаса, – Сэймэй поймал его за руки и удержал на месте, – тсс! А затем поцеловал его. *** Они достигли женского монастыря к середине часа Лошади. Он располагался в живописнейшем месте, на изгибе горы, где по утрам задерживалось солнце. Воздух вокруг храма, защищенный от пыли сосновым лесом, был свеж и чист, и Хиромаса нашел это место весьма притягательным. Путь шел по извилистой тропе между покрытыми мхом валунами; крошечные белые анемоны подмигивали им, когда они проезжали мимо. На деревьях кричали птицы, а из цветов выпорхнула бледно-желтая бабочка и заплясала перед ними. – Воистину, это должно быть прекрасным убежищем для дворянок, отошедших от придворной жизни, – одобрительно сказал Хиромаса, любуясь священными воротами и деревянным частоколом, окружавшим монастырь. – М-м, – ответил Сэймэй. – С другой стороны, это уединенное место, – продолжил Хиромаса, – и вдали от дворцовой суеты дамы могут взгрустнуть из-за того, как сложилась их жизнь. – Какое счастье, что их день будет оживлен твоим визитом. – Сэймэй бросил на него ласковый взгляд, совершенно не вяжущийся с сухостью его тона. – Пойдем, я вижу, нас уже ждут. Они спешились и повели лошадей в небольшой дворик, где ждала пара слуг. Один ударил в колокол, призывая монахиню, а другой увел лошадей, чтобы накормить и напоить. Пока они ждали, Хиромаса изучал простые постройки, составлявшие четыре крыла монастыря, осознавая, что за деревянными ставнями на всех этажах его могут пристально разглядывать десятки глаз. Он выпрямился и, как мог, разгладил помятые в дороге придворные шелка. На каменных ступенях показалась одетая в серое женщина с вуалью на голове. Она жестом пригласила их следовать за ней, и они, перешагнув через высокий порог, пересекли маленький дворик, проследовали по галерее, а затем, нырнув под притолоку, вошли в маленькую, но удобно обставленную комнату. – Господин Сэймэй, господин Хиромаса, прошу вас, садитесь, – голос монахини был тихим, чуть громче шепота, но звучал мелодично. Она снова сделала жест рукой, на этот раз в сторону закусок, расставленных на столике. – Мы сами делаем вино, и оно считается очень хорошим. А мочи приготовили сегодня утром. Хиромаса замер, не успев налить себе вина. – Вы знаете, кто мы? Монахиня села на самую тонкую подушку и сложила руки на коленях. – Конечно, господин. Вперед вас был отправлен гонец, чтобы сообщить нам о вашем визите и его цели. Не каждый день нас посещает внук покойного императора. – А, - озадаченный Хиромаса искоса взглянул на Сэймэя. – Желтая бабочка?.. Легкая улыбка изогнула губы Сэймэя. – Верно. – Он присел к столу, взял одну из чашечек и поднял ее в приветствии. – Ваше здоровье, госпожа О-Хирако. Монахиня вздрогнула и прижала белую руку к груди. – Этого имени я не слышала уже давно. – Прошу простить, что мы нарушили ваш покой, – Хиромаса бросил укоризненный взгляд в сторону Сэймэя, – но если вы действительно прежде были госпожой О-Хирако, супругой Первого музыканта Таджихи-но Норинаги, то нам необходимо обсудить с вами дело большой важности. Она кивнула. – Я уже получила уведомление об этом в присланной записке. Скажите, благородные господа, чем я могу вам помочь? Если это касается музыки, вы должны знать, что мой муж оставил все свои книги и сочинения нашему сыну Ёшицугу. И хотя я знаю, что мой сын скончался пять месяцев назад, боюсь, я понятия не имею, каким образом он завещал свое имущество и работу. Хиромаса бросил еще один взгляд на Сэймэя. – Мы пришли из-за Ёшицугу, госпожа. Вуаль колыхнулась от ее вздоха. – Что вы имеете в виду? Хиромаса отставил свою нетронутую чашечку с вином и придвинулся ближе к монахине. Задетый им столик сдвинулся, заскрежетав по полу. Проклиная свою неловкость, Хиромаса придал лицу мягкое выражение. – Мне нелегко говорить это, госпожа, но, боюсь… мне кажется... есть основания полагать, что... О-Хирако выпрямилась, и ее плечи заметно напряглись. – Вы можете говорить откровенно, господин. – Что ж, прекрасно. – Он хотел бы придумать более щадящий способ сообщить дурные вести, но вдохновение покинуло его, и он сказал прямо: – Ваш сын стал голодным призраком, и его обвиняют в нападении... – тут он понял, что все же не в состоянии сказать, как есть, – на других. О-Хирако долго сидела молча, не шевелясь. В солнечном луче плавали пылинки. Сэймэй водил кончиком пальца туда-сюда по краю чашечки. В воздухе витал аромат вина, легкий и сладкий. – Ясно. – О-Хирако резко дернулась, будто намереваясь встать на ноги, но снова опустилась на подушку и выдохнула. – Госпожа? – Хиромаса вскочил со своего места, готовый предложить помощь. – Благодарю вас. Со мной все хорошо. – Она на мгновение отвернулась, затем снова выпрямилась. Повернувшись к ним лицом, она подняла руки и откинула вуаль, глядя на них темными глазами, в которых явственно читалось потрясение и какое-то иное чувство. У монахини был совершенный овал лица, тонко очерченные черты и белая кожа. В молодости она, должно быть, считалась красавицей, но именно доброта, которой светился ее лик, наполнила сердце Хиромасы теплом и участием к этой женщине. Он взял свою чашечку с вином и вложил ей в руку. – Прошу вас, госпожа О-Хирако, выпейте немного. И извините меня за неуклюжие речи. – Нет, не извиняйтесь. Я все понимаю. – Она посмотрела в чашечку, где плескалось вино. – Это точно известно? Вы уверены, что голодный призрак – это Ёшицугу? – Торговец шелком по имени Мунэё утверждал, что это так, – Хиромаса присел рядом с монахиней и предложил ей сделать глоток вина, прежде чем продолжить. – Его сын был с ним во время, э-э, явления призрака, и городской ночной сторож тоже. – Мунэё… Я помню его. Выходит, это правда. – Голос О-Хирако прервался; она на мгновение приложила руку к голове, затем глотнула еще вина и устремила на Хиромасу повелительный взгляд. – Скажите мне правду, господин – что за преступление совершил призрак моего сына? – А, – Хиромаса в панике повернулся к Сэймэю, подняв брови. Ни при каких обстоятельствах он не мог сказать этой красивой, утонченной женщине, что ее сына обнаружили, когда тот пожирал труп жены купца. – Возможно, лучше спросить, почему Ёшицугу стал голодным призраком, – проговорил Сэймэй; его глубокий голос словно растекся по комнате. О-Хирако сжала чашечку обеими руками и вздернула подбородок. – Ах, тому может быть множество причин. Мне говорили, что за несколько дней до смерти сын получил травму и боялся, что больше никогда не сможет играть на своих любимых инструментах. Такой страх может вызвать горестное сожаление, а человек, умирающий от душевных терзаний, становится призраком, не так ли? Или, может быть, здесь замешана любовь, какое-нибудь глубокое чувство, что обернулось несчастьем... Она помолчала, рассматривая Сэймэя. Черты ее лица будто заледенели от тревоги. – Я должна спросить, что вы собираетесь делать с… моим сыном в его нынешнем состоянии. Если он и вправду совершил все те ужасные поступки, в которых его обвиняют, – да, господин, я благодарна вам за вашу осторожность, – заверила она Хиромасу, положив руку ему на рукав, – но, живя здесь, в монастыре, я хорошо узнала, что такое живущие в нашем мире существа, находящиеся на границе между жизнью и смертью, – и если Ёшицугу действительно натворил бед, что вы с ним сделаете, господин Сэймэй? Вы покараете его? О-Хирако подалась вперед, взволнованно дыша в ожидании ответа. Румянец горел яркими пятнами на ее щеках. Хиромаса поймал себя на том, что тоже с тревогой ждет ответа, склонив голову и глядя на товарища. Сэймэй поднялся на ноги. – Тут требуется не наказание. – Черты его лица утеряли привычную резкость; сейчас он выглядел почти как человек, исполненный сочувствия. – Поверьте мне, госпожа О-Хирако, я хочу спасти вашего сына. Она посмотрела на него долгим взглядом, а затем опустила глаза. – Я верю вам. Что вам нужно знать? – Судя по вашему отклику на это известие, большую часть я уже понял и так. – Сэймэй подошел к маленькому окошку и выглянул через полупрозрачный занавес. Солнечный свет коснулся его лица и резко очертил все острые линии и тени. – Нужно лишь уточнить пару мелочей. – Сэймэй? – Совершенно сбитый с толку Хиромаса, снова усевшись на свое место, переводил взгляд то на Сэймэя, то на монахиню, пытаясь сложить кусочки головоломки воедино. То, как она приняла известие о перерождении Ёшицугу, ее защитное поведение в попытках найти объяснение произошедшему… Хиромаса нахмурился. Все выглядело так, будто О-Хирако не особенно удивилась тому, что сын стал призраком, но отчего? Единственное, что пришло на ум… – Ёшицугу был вашим приемным сыном, – негромко произнес Сэймэй, и Хиромаса выдохнул, перестав сдерживать дыхание. – Но его усыновление произошло тайно. О-Хирако поставила чашечку с вином на пол и сплела пальцы на коленях. Она сидела совершенно неподвижно, облитая серым шелком своего одеяния. – Вы правы, господин Сэймэй. Мы с мужем не могли иметь детей. Ёшицугу был подкидышем. Сиротой. Он словно стал ответом на наши молитвы. Я отвезла его в деревню, в небольшое поместье, которым мы владели, а подругам при дворе сказала, что я в положении, что вынашивание ребенка отняло у меня много сил, и я хотела бы отдохнуть в спокойном месте. Мой муж вернулся ко дворцу выполнять свои обязанности, но я нашла предлог, чтобы остаться в деревне, пока Ёшицугу не исполнилось два года. К тому времени, когда и я вернулась ко двору, никому уже не было дела до моего малыша. Все просто приняли то, что Ёшицугу – мой ребенок, к тому же не по годам развитый. – Я немного знал Ёшицугу, – сказал Хиромаса, преисполненный по отношению к О-Хирако добросердечием, – и он был хорошим человеком. Вы явно воспитали его в любви и привязанности. О-Хирако обратила на него благодарный взгляд. – Благодарю вас, господин. Мы старались – и Норинага, и я, – мы хотели, чтобы у нашего мальчика были все возможности. Ведь он был нашим сыном. — А что насчет его кровных родителей? – спросил Хиромаса. – Что с ними стало? – Они умерли. – Только сейчас самообладание О-Хирако пошатнулось, и на глазах выступили слезы, а губы задрожали. – В тот год случилась вспышка оспы. Погибло очень много людей, как простолюдинов, так и дворян. Но среди всей этой смерти мы нашли жизнь. Это было чудо, рожденное трагедией. Она промакнула глаза, опустив голову. – Говорили, что мастерство моего мужа в игре на кото было даром божьим. Когда люди слушали его исполнение, они забывали о своих заботах. И поэтому Норинага пытался облегчить страдания людей, играя для них. Во дворце, на рынке, у рек, в деревнях… Каждый день он брал свое кото, шел куда глаза глядят и играл, только чтобы облегчить боль, смятение и ужас тех страшных дней. – Я помню его музыку, – сказал Сэймэй, все еще глядя в окно. – А еще я помню, порой вы сопровождали его и пели своим чистым и нежным голосом. Хиромаса бросил на него пораженный взгляд, затем продолжил расспросы. – Выходит, что во время ваших путешествий по деревням вы с мужем и нашли младенца? О-Хирако кивнула. – В колыбели. Отец и мать его были мертвы – мать так и лежала на полу, протягивая руку к колыбели, а отец свернулся калачиком под одеялом. Мы взяли младенца с собой, думая поначалу просто избавить его от дальнейших страданий. Шли дни и недели, Норинага расспрашивал выживших; но если и была какая-то семья, которая могла заявить права на ребенка, то они либо умерли, либо сбежали, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом, не затронутом оспой месте. Поэтому мы оставили его у себя и воспитали как своего собственного сына. Она помолчала, собираясь с мыслями. – В течение нескольких лет после этого мой муж продолжал осторожные расспросы. Но никто ничего о семье малыша не знал. К тому времени Ёшицугу быстро рос, улыбался нам и называл матушкой и батюшкой, и… Да простятся мне мои грехи! Я не хотела от него отказываться. Ее голос сорвался. Она сцепила руки вместе так, что костяшки пальцев побелели. – Он был моим сыном. Мой Ёшицугу. Мы были так счастливы вместе, только втроем, в доме, полном любви и смеха. И когда мы поняли, что у него есть музыкальный дар, что ж… – она мягко и нежно рассмеялась, предавшись счастливым воспоминаниям, – мы восприняли это как знак, что поступили правильно. Сэймэй повернулся к ней. – Вы когда-нибудь говорили ему правду о его рождении? О-Хирако помедлила, потом покачала головой. – Нет. Я хотела сказать, когда он стал бы достаточно взрослым, чтобы понять, но Норинага умолял меня сохранить тайну. Я поклялась хранить молчание, но, – ее губ коснулась слабая улыбка, – полагаю, сейчас это уже не имеет значения. – Конечно. Хиромаса взял чашечку Сэймэя и налил себе вина. Медленно потягивая, рассеянно смакуя вкус, он сказал: – Я все еще не понимаю, как Ёшицугу стал голодным призраком. Ведь нет ничего грешного или противозаконного, если пара усыновляет осиротевшего ребенка и воспитывает его в любящей семье! – Конечно нет, – согласился Сэймэй. – Только наш случай не имеет ничего общего с грехом. – Его темный взгляд остановился на О-Хирако. – Похоже, что Ёшицугу – один из муэнботокэ, – призрак без кровных связей, дух, у которого нет живых родственников. – Выражение его лица снова смягчилось от сочувствия. – Мне жаль, госпожа. Она склонила голову, нащупывая в рукаве нитку четок. – Я буду за него молиться. Что еще я могу сделать? Это мое эгоистичное желание иметь ребенка привело к тому, что мой мальчик теперь скитается по земле в виде призрака. – Мы можем ему помочь. Слова Сэймэя упали, будто камешек в воду, всколыхнув тишину в комнате. О-Хирако подняла глаза, и ее лицо осветилось надеждой. – Скажите мне, что я должна сделать, господин Сэймэй, и я это сделаю! – Ничего затруднительного. – Сэймэй повернулся к окну и закрыл ставни. – Простой ритуал. Хиромаса моргнул, чтобы глаза привыкли к слабому свету. Комната погрузилась в сумрак, и лишь между ставнями и внизу закрытой двери были видны узкие щели, через которые пробивались лучи яркого зимнего солнца. Он встал, чувствуя, что все, что должно произойти, требует его уважительного отношения. – Что я должен делать, Сэймэй? – Отодвинь в сторону столик с подушками и помоги госпоже О-Хирако налить немного вина и положить на блюдо два мочи. Они понадобятся нам в качестве подношений. – Сэймэй стремительным шагом обходил комнату, и его одежды светились в темноте светлым пятном. В каждом углу он останавливался и низким раскатистым голосом проговаривал заклинания. О-Хирако встряхнула подол своих одежд и поднялась на ноги. Подойдя к столику, она сказала: – Кажется, я знаю, что вы собираетесь сделать. Ритуал сэгаки. Хиромаса убрал всю утварь в сторону, затем передал ей кувшин с вином и держал чашечку, пока она наливала. – Обряд, который проводят во время Праздника духов? – Его можно провести и в другое время, – сказала ему О-Хирако. – Когда это необходимо. – Ее голос дрогнул, но руки оставались твердыми, пока она раскладывала мочи на блюде. Она глубоко вздохнула и отступила назад. – Я готова, господин Сэймэй. Сэймэй поднял руку, пробормотал одно слово, и на кончиках его пальцев вспыхнула искра света. Он стряхнул ее, и она, как светлячок, поплыла к точке на полпути к одной из стен. Он повторил этот жест еще трижд, и вокруг них обозначилась тонкая световая линия, которую удерживали на месте яркие искры, висящие в воздухе. – Госпожа О-Хирако, не могли бы вы взять подношения и встать лицом ко мне. – Сэймэй занял свое место, резким взмахом отбросив назад широкие края рукавов. – Хиромаса, если хочешь, иди в северо-восточный угол. Там будет безопаснее всего. Хиромасе потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, какой угол светового квадрата был северо-восточным, а затем он резко шагнул на назначенное ему место. Оттуда ему хорошо было видно остальную часть комнаты: Сэймэя со спокойным и сосредоточенным лицом, и О-Хирако, с горящими глазами и дрожащими губами, стоявшую с чашечкой вина в одной руке и блюдом с мочи в другой. – А теперь, – негромко произнес Сэймэй, – госпожа, не могли бы вы что-нибудь спеть?.. О-Хирако бросила на него взгляд. По ее телу пробежала дрожь страха, но она подняла голову, перевела дыхание и начала петь. Сначала ее голос был неуверенным, отвыкшим от пения за столько лет в монастыре, но после первых неверных нот ее голос разогрелся, плечи расслабились, и расцвела прелестная и чистая мелодия. Хиромаса покачивался в такт песне, представляя себе аккомпанемент кото. Как, должно быть, было волшебно услышать совместное выступление мужа и жены! Неудивительно, что юный Ёшицугу был вдохновлен стать музыкантом, воспитываясь такими талантливыми родителями. О-Хирако завершила песню, протянув последнюю ноту, а затем начала другую. На этот раз ее голос был грустным, задумчивым; в каждой ноте билось волнение, каждое слово проникалось могучей тоской: Что же в мире земном неизменным пребудет вовеки? Там, где только вчера простиралось глубоководье, нынче мель на реке Асука… На середине песни Хиромаса понял, что Сэймэй нараспев читает заклинание, не вторя женщине, но как бы вплетая свой низкий голос в ее мелодию. Глаза его были полузакрыты, слова заклятия отдавались по комнате странным эхом. О-Хирако продолжала петь, и по ее бледным щекам текли слезы. И вдруг перед ней появилась слабая дымка, туманное облачко, которое закручивалось белым вихрем и увеличивалось на глазах, пока не начало обретать форму. Глаза О-Хирако расширились, но она не сдавалась и продолжала петь. В этот момент Сэймэй начал другое заклинание, более властное и звучное, и О-Хирако бросила на него быстрый взгляд. Туман заколебался, стягиваясь в столб. Сквозь него пробивались тонкие лучи света, отделяя материю от нематериального. Хиромаса ахнул и тут же зажал рот ладонями. Он увидел – и почему он до сих пор так удивляется, когда происходит что-то подобное? – как из тумана появился красивый молодой человек. Окруженный сиянием бледного света, он ступил в комнату, словно был из плоти и крови. На его лице сияла улыбка, и он протянул руки, словно хотел обнять О-Хирако. – Матушка! – Ёшицугу! – радостно воскликнула она. Сэймэй оборвал заклинание. Наступила полная тишина. Мать и сын смотрели друг на друга, и тысяча недосказанных вещей была в этом долгом взгляде, которым они обменялись. Затем О-Хирако подняла чашечку и блюдо. – Должно быть, ты сильно проголодался. Выпей, сынок, и поешь. Подкрепи силы, прежде чем продолжить свой путь. – Благодарю, матушка. – Ёшицугу принял чашечку и сделал большой глоток вина, затем съел мочи. Допив вино, он вернул чашечку О-Хирако. Сэймэй снова начал читать заклинания, медленно и звучно. Столб тумана превратился в яркий и мощный луч света. Прищурив глаза, Хиромаса смог разглядеть в луче света цветы и деревья. Дивный аромат наполнил комнату - аромат, подобный летнему дню, океану и водопаду в горах, великолепным благовониям, превосходному вину и всему, что есть самого лучшего в мире. – Прощайте, матушка! – Ёшицугу ускользал, его дух тянулся к лучу света и обещанию Чистой Земли. Он снова протянул руку, и О-Хирако улыбнулась сквозь слезы. – Прощай, мой милый! Луч света становился тоньше. Четыре парящие искры света влетели в него, а потом свет исчез совсем, и комната погрузилась во мрак. – Вот и все, – тихо произнес Сэймэй. О-Хирако опустилась на колени, чашечка и блюдо выпали из ее пальцев. Она закрыла лицо руками и заплакала. Хиромаса, спотыкаясь, подошел к окну и поднял ставни. Поморгав от солнечного света, он подошел к О-Хирако и помог ей подняться. – Благодарю, – она смахнула слёзы, возвращая себе самообладание. Взглянув на Сэймэя, она снова сказала: – Благодарю. Сэймэй поклонился. – Это мы благодарим вас, госпожа. Вы помогли нам разгадать одну загадку; теперь мы должны решить другую. *** – Ведь ты никогда не верил, что это Ёшицугу напал на жену Мунэё, правда? Был вечер, солнце тонуло в огненно-красном небе. Сгущались сумерки, окрашивая знакомые пейзажи по дороге к столице в скучные серые цвета. Городские стены были уже совсем близко, и все же Хиромасе казалось, что им еще предстоит проехать много ри. Под цоканье копыт их лошадей его настроение испарилось. У него голова шла кругом от того, что произошло в монастыре, и по мере того, как солнце медленно уходило, а ледяное дыхание ночи подкрадывалось все ближе, он начинал осознавать, как замерз и проголодался. Сэймэй оглянулся, выражение его лица было спокойным. – Это казалось маловероятным, – ответил он, – а после того, что ты узнал про Ёшицугу, это выглядело еще более невероятным. Мне с самого начала было ясно, что мы имеем дело с двумя разными голодными призраками. – Ты думаешь, что тот, кто напал на жену торговца, Анэко, – это Отомо-но Канэмичи? — Сэймэй кивнул, и Хиромаса продолжил: — Тогда какая связь может быть между двумя людьми, служащими в Министерстве церемоний, которые умерли в один и тот же час одного и того же дня? – На мой взгляд, никакой. Иногда совпадение – это просто совпадение. Хиромаса уставился на него. – Но они оба умерли в день Праздника духов! Это наверняка что-то значит! – Только то, что превращение в голодного призрака произошло быстрее обычного. – Сэймэй бросил на него быстрый смешливый взгляд. – Мы должны быть благодарны хотя бы за это, Хиромаса. Иначе Его превосходительство вызвал бы нас для решения этого вопроса будущим летом, в самую жару, и… – он поджал губы, – что ж, зимнее время имеет свои преимущества, коли приходится иметь дело с мертвецами. На мгновение Хиромаса задумался, потом до него дошло, и он издал приглушенный возглас отвращения. Подумать только, о каких вещах ему приходилось размышлять с тех пор, как он встретил Сэймэя! Скривившись, он рискнул ответить: – Потому что холод делает мертвые тела менее, э-э… менее пахучими? Сэймэй усмехнулся. – Потому что призраков легче увидеть темной зимней ночью. Хиромаса осадил свою лошадь. – Сэймэй! В ответ донесся лишь отзвук удаляющегося смеха. Ворча себе под нос, Хиромаса пришпорил коня и вскоре догнал Сэймэя. Они поехали рядом, и их кони инстинктивно начали ускорять шаг по мере приближения к воротам Расёмон. За стеной показались огни, а из города донеслись ровные удары Барабанной башни, отбивающие час. Солнце опустилось еще ниже. По телу Хиромасы пробежал озноб, взъерошив волосы на затылке. Возможно, им стоило переночевать в одной из многочисленных гостиниц по дороге с Хигашиямы. Вместо этого они двинулись дальше, и теперь оставалось лишь продолжать путь, понукая своих усталых лошадей идти сквозь клубящийся туман. Хиромаса с беспокойством наблюдал, как туман клубится и завивается кольцами. После того, чему он стал свидетелем сегодня, он не удивился бы очередному явлению чего-нибудь сверхъестественного. Он совершенно не жаждал лицезреть призраков, особенно здесь, за городскими стенами. Недалеко было кладбище, и хотя Хиромаса знал, что он в полной безопасности, находясь рядом с могущественным оммёджи, у него вовсе не было желания испытывать судьбу. И все же… Он откинулся в седле и вгляделся в темноту слева от себя. Там было западное кладбище, ряд больших глубоких ям, вырытых в земле и окруженных поросшими травой холмами и кустарником. А вдруг прямо сейчас за ними наблюдает орда призраков? Или, может быть, один определенный призрак? Он прочистил горло в тишине и испуганно подпрыгнул от неожиданного уханья совы. Его лошадь фыркнула, тряхнула головой, и Хиромаса похлопал ее по выгнутой шее, извиняясь за свою глупость. – О чем задумался? – спросил Сэймэй, понукая своего коня подойти к ближе к Хиромасе, пока носки их сапог не соприкоснулись. Обрадованный этим знаком поддержки, каким бы кратким тот ни был, Хиромаса сказал: – Я думал о Канэмичи. Если день, когда он умер, не имеет отношения к тому, почему он стал голодным призраком, то должна быть какая-то другая причина. Ёшицугу стал муэнботокэ, потому что умер, не имея кровных родственников, которые могли бы его оплакивать, так что же, интересно, заставило Канемичи стать… э-э… – Джикининки, – подсказал Сэймэй. – Призраком-людоедом. Мне тоже это интересно. – По словам младшего секретаря Киёкавы, Канэмичи умер дома, – сказал Хиромаса, размышляя вслух. – Он был старшего шестого ранга и в министерстве его недолюбливали. Кроме того, он был вдвое старше Ёшицугу и у него было слабое сердце. Он умер нищим, и его тело бросили в яму на западном кладбище. У него не было никого, кто бы оплакивал его, но Киёкава полагает, что в городе все еще живут его дальние кровные родственники. – М-м, – Сэймэй поднял руку в знак приветствия двум стражникам при въезде в ворота Расёмон; те вытянулись в струнку, а затем поспешили открыть ворота. – Тебе не кажется это странным? Дворянин такого ранга оканчивает свои земные дни в могиле для нищих? – Ну, да, это странно. Я так и сказал младшему секретарю Киёкаве. Но разве Канэмичи не поэтому стал голодным призраком – от обиды на похороны, не соответствующие его положению в жизни? Сэймэй наклонил голову, и улыбка осветила его острые черты. – Порядок подобных вещей не таков, Хиромаса. В противном случае мы все после смерти превратились бы в голодных призраков, ибо кто не чувствовал обиды за какое-нибудь пренебрежение или несправедливость, настоящую или воображаемую, в то или иное время? Нет, судьба Канэмичи – наказание за то, что он сделал при жизни. – Но, по словам младшего секретаря, он не сделал ничего необычного. В своей работе он был усерден. Даже чрезмерно усерден, по мнению Киёкавы – и, если честно, по моему мнению тоже, – добавил Хиромаса, вспомнив подробные примечания к отчетам, которые он позаимствовал в Министерстве церемоний. – Он отвечал за императорские гробницы и казался совершенно одержимым работой. Ведь он даже предпочитал проводить лето, путешествуя по императорским гробницам Нары, а не отдыхая на озере Бива! Глаза Сэймея сузились. – Как необычно. – Я тоже так думаю. – Хиромаса прервался, чтобы перекинуться парой слов со стражниками, а затем проехал через ворота вперед Сэймэя. Старое дерево скрипело над ними; булыжники были отмыты, а бедняки, которые обычно сидели и просили милостыню под большой аркой, уже перебрались туда, где они ночевали. Впереди тянулась главная улица, вдалеке мерцали дворцовые фонари. Всего пять кварталов до дома, подумал Хиромаса, живо представляя себе зажженные жаровни и восхитительную еду, подогретое вино и удобные подушки, на которых можно расслабиться, и, что самое приятное, Сэймэя рядом с ним, уютного и близкого. Какое-то время он наслаждался этой воображаемой картиной, а затем со вздохом отодвинул ее в сторону и пришпорил пятками свою лошадь. – Мы должны осмотреть дом Канэмичи. – Наши мысли совпали, – изогнул бровь Сэймэй. – Поедем сейчас, Хиромаса, или ты предпочитаешь подождать до завтра? В животе Хиромасы заурчало. С этим надо было что-то делать, но перед ним встали воспоминания о вчерашних слезах Мунэё и Цунатэ, когда они рассказывали о своем горе, а затем он подумал о госпоже О-Хирако – о том, какое у нее было лицо, когда она пела призраку своего сына. Они сделали хорошее дело сегодня, прекрасное дело. И казалось единственно верным, что они должны продолжать расследование как можно быстрее, чтобы спасти других людей от горя. – Едем прямо сейчас. Оставив позади Расёмон, они проскакали по проспекту Судзаку и свернули налево мимо Западного рынка. Вдали от главной улицы районы становились все беднее. После вспышки оспы в этой части города усадьбы были заброшены, а дома пришли в упадок. Даже Западный рынок уже не был таким процветающим, как раньше. Единственным районом, который все еще процветал, был квартал развлечений, поскольку и богатые, и бедные аристократы стекались в питейные заведения и дома удовольствий, чтобы забыть о бремени высокого поста на час или на всю ночь. Не обращая внимания на приставания нескольких распутных девок и предложений попробовать вина от зазывал питейных заведений, Хиромаса прокладывал путь по тесным узким улочкам. Где-то выли собаки; крысы бегали по дорогам, становившимся все более и более разбитыми. Сквозь поломанные ставни домов пробивался тусклый свет. В нос била вонь мусора. – Канэмичи жил в доме между проспектом Досо и улицей Хигучи, – сказал Хиромаса, вспоминая свой разговор с Киёкавой. – Это должно быть в следующем квартале. На перекрестке дорога была настолько разбита, что им пришлось спешиться и повести лошадей под уздцы, чтобы те не повредили ноги. Сэймэй сотворил шар яркого света – простое заклинание, которое Хиромаса уже видел десятки раз, и все же на этот раз оно было выполнено напоказ и с большой помпой. Вероятно, это делалось ради тех, кто притаился в тени и, без сомнения, разглядывал их шелка и прикидывал их ранг. Защищенные таким образом, они шли по запущенной грязной дороге, чавкая сапогами, а по подолам их одежд поползла вверх влага. Они остановились возле обшарпанного дома, которым когда-то, должно быть, гордились. Ворота и забор давно пропали, вероятно, соседи увезли их для строительства в другом месте. Двор совершенно зарос беспорядочной мешаниной из дикого тутовника и сухих побегов. Сэймэй создал еще один шар света и послал его вперед. Мягкое сияние высветило павильон, от которого осталась одна-единственная колонна на ступеньках с зияющей дырой посередине. Два крыла дома рухнули; центральная часть все еще оставалась нетронутой, но окна просели, ставни повисли, а черепица покосилась. – Выглядит еще хуже, чем твой дом, – сказал Хиромаса, пытаясь изобразить беспечность. – Значит, мне повезло, – сухо ответил Сэймэй. Он призвал второй световой шар, и объединил его с первым, который все еще висел над ними, как крошечная луна. Какое-то движение рядом заставило их обернуться. Раздался скрип открывающихся шёджи, затем шаги по энгаве. Свет качнулся вперед, явив их взору пожилого мужчину в залатанной одежде и деревянных сандалиях. Тот прищурился на свет, потом оглядел пустой кувшин из-под вина, который держал в руке. Возможно, это он сам все и выпил, потому что пожал плечами и ничего не сказал о странном световом шаре. Вместо этого он сосредоточил свое внимание на Сэймэе и Хиромасе. – Мужики, вы старика Отомо ищете? – Он подошел к краю энгавы и прислонился к покрытой лишайником колонне. – Мы знаем, что он умер, – ответил Хиромаса. – Мы… нас послали из Министерства церемоний, – это не было откровенной ложью, – чтобы забрать кое-какие документы, касающиеся, э-э, порядка очередности по старшинству репетиции Малого почитания в следующем месяце. Старик почесал голову свободной рукой. – А завтра при дневном свете вы этого сделать не можете? – Да мы-то можем, – сказал Сэймэй, придав своим словам тон усталого циника, – но министр настоял на этом прямо сейчас. Как будто нам больше делать нечего! – Ай, ну, те шишки, что правят страной, вовсе не думают о тех, кто ниже их, – ответил старик. – Только имейте в виду, друзья, что дом этот странный. Среди здешних о нем идет дурная слава. Не скажу, что тут водятся призраки, чего нет, того нет; но – есть какое-то ощущение. Что-то здесь нечисто. Хотя старика Канэмичи нет на этом свете уже пять месяцев, даже самый последний нищий не хочет ночевать в этом месте. – Спасибо тебе, дружище! – Хиромаса взглянул на Сэймэя, гадая, что же они найдут внутри. – Мы будем осторожны. – Ну, смотрите там. Спокойной ночи. – Пожилой мужчина бросил пустой кувшин в кучку, где таких сосудов было уже несколько штук, и, шаркая ногами, вернулся в дом. – Ну что ж, – Хиромаса снова окинул дом взглядом. – Может нам лучше вернуться утром? – Думаю, нет, – ответил Сэймэй. – Что ж, Хиромаса, будем храбрыми вместе. Они пробирались по разбитой дорожке, заросшей сорняками, осторожно выбирая, куда ступать. Светящийся шар летел впереди них, чтобы осветить путь по расщепленной и прогнившей энгаве. Они добрались до главного входа и обнаружили, что тот заколочен, а затем обследовали одну сторону крыла. Когда они прошли, бамбуковые занавеси довольно громко затрещали, и, наконец, Сэймэй и Хиромаса проследовали вдоль фусума и вошли в главный зал дома. Свет упал на скудную мебель. Стоячие ширмы истерлись десятки лет назад; татами, которые не менялись больше года, покрылись плесенью и пахли сыростью; футон был настолько тонким и комковатым, что никто не удосужился его украсть. Палочки туши, истертые почти до огрызков, облысевшие кисти, почти лишенные щетины; видавший виды столик и сундук, настолько древний, что его дерево казалось черным. – Не ахти какой дом, да? – Хиромаса поднял крышку сундука и поморщился, увидев пачку бумаг, отсыревший и слипшихся. Написанные на верхнем листе строчки расплылись почти до неразборчивости. – Каждый видит свой дом по-своему, – сказал Сэймэй, проходя дальше во внутренние покои. – Это ты на меня намекаешь? – Хиромаса бросил бумаги и последовал за Сэймэем. – Я только хочу, чтобы в твоем новом восточном крыле было уютно. И практично. И полезно, и красиво. Чтобы это было место, в котором тебе понравится проводить время. Место… Хиромаса остановился и дотронулся рукой до головы. Верх его придворной шапки задевал потолок. Но это было невозможно; у большинства домов кровля была островерхой и поднималась к середине дома. У некоторых министерских зданий были плоские крыши, но… Он посмотрел вверх. Темнота сгущалась, и комната, казалось, стала еще теснее. Он оглянулся, изучая линию потолка. Несмотря на тени, которые отбрасывал световой шар, бросалось в глаза, что наклонный потолок наружных покоев сменялся низким и плоским в этой внутренней комнате. Сэймэй вернулся к нему - видимо, ему стало любопытно, что заставило Хиромасу умолкнуть на полуслове. Ну конечно, ведь он немного уступал Хиромасе ростом и, похоже, даже не заметил низкого потолка. Хиромаса обнажил меч. – Смотри, – сказал он и отступил назад, поднял меч и ткнул острием клинка в потолок. – Это фальшивка. По команде Сэймэя световой шар подлетел по дуге вверх и начал двигаться вперед и назад. – Сработано кое-как, – пробормотал Сэймэй. – Бумага, прокленная в несколько слоев. Должно быть, Канэмичи сам делал этот потолок. – У него не было друзей, которые могли бы навещать его и проводить здесь время, – сказал Хиромаса, тыча чуть сильнее и чувствуя, как прогибается утолщенная бумага. – Но, возможно, к нему время от времени заходили дальние родственники или соседи, и он хотел, чтобы у него было тайное, скрытое от чужих глаз место. Но зачем? Глаза Сэймея блеснули в полумраке. – Давай выясним. Отработанным движением запястья Хиромаса полоснул мечом по фальшивому потолку. Бумага с глухим треском лопнула, раскрылась широкой черной прорехой, а затем оттуда что-то зазвенело, полыхнуло ярким блеском, и на пол обрушился пылающий, сверкающий ливень из золота и драгоценных камней. *** – Все украдено из императорских гробниц. – Хиромаса отодвинул кипу бумаг, разложенных на письменном столике, и оперся подбородком на переплетенные пальцы. Документы, позаимствованные у младшего секретаря Киёкавы, лежавшие сейчас на его столе, казалось, насмехались над ним. – Это, – он указал подбородком на густо испещренные пометками списки, — вся эта бумажная волокита с подробным описанием ремонтных работ в императорских гробницах, работ, за которыми Отомо-но Канэмичи сам и надзирал, было законным прикрытием для его истинной цели – кражи драгоценностей и ценных вещей из гробниц. – Он сел, размяв затекшие плечи, и повернулся лицом к своему товарищу. – Воистину, Сэймэй, Канэмичи был отвратительным человеком. – И он вполне заслужил судьбу стать джикининки. – Сэймэй встал с того места, где он праздно разлегся на полу, и наполнил чашечку вином. Он поднес ее к столу и, присев рядом, сделал глоток, а затем предложил чашечку Хиромасе. От жаровни исходил теплый свет, заливающий комнату мягким золотом. Над зажженными «черными» благовониями тонкой спиралькой курился дымок – терпкий аромат, идеально подходящий для этого времени года. Бамбуковые занавески были опущены, а ширмы расставлены так, чтобы создать домашнюю, уютную ауру близости. Небрежный полураздетый вид Сэймэя – каригину и придворную шапку он снял, а волосы распустил по плечам, – только добавляли настроения. Хиромаса взял с блюда маринованую сливу и бросил ее в рот. Хотя они поужинали сразу же, как только вернулись домой, он почти не ощущал вкуса, настолько был занят просмотром документов Канэмичи из Министерства церемоний. Теперь он нашел ответы, и к нему вернулся аппетит. Он принял чашечку от Сэймэя и выпил немного вина. – Здесь, – сказал он, перебирая свободной рукой кучу документов, – есть записи о вещах, захороненных вместе с каждым императором. Потребуется время, чтобы просмотреть их все и определить, какие предметы были украдены из какой гробницы, но некоторые из них очевидны. Вот этот золотой убор с бусинами, – он наклонился в сторону и поднял украшение, и бусины прохладно замерцали на его коже, – принадлежал императору Дайго – моему деду! А эта инкрустированная драгоценностями шкатулка, как памятный дар, принадлежала императору Коко – моему прапрадеду! А это… Он забыл, что хотел сказать, поскольку ход его мыслей замер при виде хихикающей Мицумуши, вынырнувшей из-за груды украденных сокровищ. Ее голову украшали золотые венчики и уборы, в волосах сверкали заколки с драгоценными камнями. Ожерелья звенели о нагрудник из нефрита, искусно изготовленный из множества раздельных деталей. На руках позвякивали браслеты, а чужеземные перстни горели огнем рубинов, изумрудов и сапфиров. Таинственно мерцали нити жемчуга, а ее верхнее платье, казалось, было сделано из свитков с прекраснейшей каллиграфией и самой изысканной росписью. – Разве ей можно все это надевать на себя? – Хиромаса запрокинул голову, наблюдая, как Мицумуши поднялась в воздух и медленно закружилась, блистая и сверкая тысячами лучей света, отраженных от драгоценностей. – Я имею в виду, – продолжил он, когда она снова рассмеялась, и ее смех был таким же серебряным, как священные сосуды, которые она держала в руках, – разве сокровище не проклято? Сэймэй следил за ее движениями со снисходительной улыбкой. – Единственная причина, по которой она не была наказана за святотатство, заключается в том, что она шикигами, и при этом необычайно сильная. Хиромаса вспомнил о своем вине и сделал еще глоток. – Это императорское проклятье превратило Канэмичи в джикининки, или все приключилось из-за его жадности? – Думаю, и то, и другое. – Завладев снова чашечкой, Сэймэй поднялся, и его белые и лиловые шелка свободно заструились вокруг него. – Несомненно, есть и другие причины. Тот, кто готов нарушить священный закон, чтобы ограбить императорских покойников, – бесстыдный человек. Несмотря на то, что он был исключен из линии наследования сразу после рождения, Хиромаса считал, что у него есть причины испытывать нечто большее, чем обычное возмущение безнравственным поступком. Он, внук императора, считал преступление Канэмичи личным оскорблением. – Отомо-но Канэмичи заслужил свою участь, – Хиромаса скривил губы, его голос был полон отвращения. – Пусть он бродит голодным призраком вечно! – Мы не можем этого допустить, – Сэймэй легко коснулся рукой плеча Хиромасы и прошелся по комнате. – Вспомни, как он напал на жену купца… Если его жадность останется безнаказанной, он станет сильнее. По мере того, как его будет все больше терзать жажда плоти, его нападения станут все чаще. Скоро он перестанет довольствоваться исключительно свежими покойниками. Сэймэй повернулся, всколыхнув глянцевые шелка своих одежд, и посмотрел на Хиромасу серьезными темными глазами. – Если мы не остановим его, Канэмичи, в конце концов, начнет нападать на живых. Во рту Хиромасы пересохло, и он сглотнул. – А как мы его остановим? Ты сможешь использовать ритуал сэгаки, как ты сделал с Ёшицугу? – Да. – Сэймэй снова устроился на подушке и наполнил чашечку вином. – Однако, вспомни: Ёшицугу пришел к нам, потому что услышал песню матери. Он хотел нашей помощи и был готов обрести вечный покой. Отомо-но Канэмичи может оказаться не таким сговорчивым, тем более что за его преступления его дух отправится не в Чистую Землю, а в ад. Гнев утих, уступая место беспокойству. Хиромаса встал из-за стола и немного прошелся, сметая струйки ароматного дыма..Потом глубоко вздохнул и присел на подушки рядом с Сэймэем. – Прекрасно. И как же нам поймать призрака? Сэймэй заговорщицки улыбнулся. – Мы его подкупим. Мицумуши промчалась над ними, в волнении описывая круги по комнате. – Подкупим! Подкупим! – воскликнула она, а потом уронила груду звенящих, сверкающих драгоценностей прямо на колени Хиромасе. *** – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – пробормотал Хиромаса в восьмой раз за день. Он вовсе не был уверен, что Сэймэй вообще его слышит – магия, позволявшая Сэймэю слышать его мысли, высказанные вслух, становилась тем менее надежной, чем дальше от моста Ичиджё-Модори они находились, – но, тем не менее, ему хотелось высказать свое мнение. Он чувствовал себя несколько глуповато, облачившись в самые роскошные из своих одежд – сочетание нижнего глянцевого шелка цвета красной сливы и верхнего черного камчатного шелка, самого изысканного, что был у него, – и развалившись внутри лучшей из своих воловьих повозок, занавеси которой были спешно заменены на новые из отреза китайской парчи. Хиромаса со своей свитой с неспешной важностью и помпезностью с полудня продвигался по улицам столицы, направляясь в Укё-ку в западной части города. Следом за ним прислуга катила две повозки с подношениями. По бокам повозок сидели мальчики-прислужники, одетые в самые лучшие одежды. Гвардейцы, позаимствованные им из его собственного полка Левой дворцовой охраны, шагали рядом с ним, держа руки на рукоятях мечей и внимательно ожидая любого намека на опасность. Как будто этого было недостаточно, он взял с собой пару своих вассалов, вооруженных крепкими дубинками. Это была прекрасная ловушка для поимки голодного призрака, но у него не было никакого желания привлекать алчное внимание всякого разбойничьего сброда по пути. Сэймэй поклялся, что путешествие пройдет без происшествий. Хиромаса догадывался, что Сэймэй наложил на его отряд защитное заклинание, но надеялся, что ему не придется проверять, насколько оно действенно. Он отдернул занавеску и выглянул из повозки. Сейчас они двигались еще медленнее; дороги в западных районах были испещрены выбоинами и тонули в грязи. Волы неспешно брели вперед к цели путешествия. Мимо спешили закутанные в утепленные одежды и соломенные накидки люди, не удостаивая Хиромасу и его свиту даже взглядом. Сначала это показалось ему странным, но потом он понял, что снаружи, за стенками его уютной воловьей повозки, было довольно холодно. Солнце уже садилось, и на узеньких улочках сгущалась темнота. В домах стали зажигать фонари, и до Хиромасы донесся запах вареной рыбы и дешевых благовоний. Он отпустил занавес, позволяя ему упасть, и откинулся на сиденье. При свете затененной лампы он открыл сундучок из вишневого дерева и еще раз перебрал самые ценные предметы. Свитки китайской поэзии, написанные самой изысканной каллиграфией. Чайный прибор из глазурованной глины с золотыми вставками. Бронзовые сосуды и серебряные зеркала, украшенные изящными узорами. Все драгоценные и не имеющие себе равных реликвии, собранные в семье Хиромасы на протяжении веков. Вид разложенных перед ним семейных драгоценностей отчего-то причинил ему боль. Раньше он никогда по-настоящему не ценил то, что имел. Хиромаса поклялся, что, если замысел Сэймэя увенчается успехом, он будет более уважительно относиться к предметам, которые так долго принимал как данность. Взгляд его устремился на кувшины с вином, запечатанные печатью монастыря на горе Коя. Сэймэй обнаружил их в северном павильоне и заявил, что это вино урожая, который превосходит все остальные, и поэтому является достойным подарком для почившего императора. Хиромаса взглянул на ближайший кувшин и прикинул, не будет ли его пра-пра-пра-прадедушка очень сильно возражать, если он выпьет капельку. Просто чтобы придать себе мужества. Никаких иных причин не было. Просто… Колесо повозки попало в выбоину. Хиромаса выругался и поправил свою высокую лакированную шапку. Его руки дрожали. Он еще раз бросил взгляд за окно, слегка отодвинув занавеси. Он понятия не имел, где они сейчас находились. Его вассалы зажгли факелы, чтобы хоть как-то помочь лунному свету; они шли рядом с повозками, а охранники шагали сразу за кругами света. Больше нигде не было видно ни огонька – должно быть, последние жилые дома уже остались позади. Они были почти на месте. Хиромаса закрыл глаза и коротко помолился, вопрошая, приемлемо ли то, что они с Сэймэем намеревались сделать. С неподготовленной душой вступать в общение с призраками и духами на более высоком уровне совсем не годилось. – Господин, мы прибыли, – крикнул его погонщик. – Гробница почитаемого императора Саги. – Благодарю, – ответил Хиромаса, глубоко вздохнул и отдернул занавес. Мальчик-прислужник бросился ему на помощь и выдвинул ступеньки, чтобы Хиромаса мог выйти. Хиромаса поблагодарил мальчика, расправил свои шелка и взял в руки сундучок из вишневого дерева. Тот был тяжелым, и Хиромаса держал его обеими руками, крепко прижимая к себе, пока шел в сопровождении слуг к круглому кургану, что возвышался над гробницей его царственного предка. За ним шли мальчики-прислужники, каждый нес дары, привезенные на одной из повозок. В их руках были свертки дорогих тканей, лучшая бумага, самая качественная тушь, корейская керамика из серо-зеленого фарфора, специи из дальних стран, чай из Китая. В последнее время этот напиток утратил популярность, но двести лет назад пра-пра-пра-прадедушка Сага был знатоком чая. Солнце окончательно скрылось, оставив лишь тонкую красную полоску вдоль горизонта. Наступала ночь, принося с собой леденящий холод. Каждый выдох Хиромасы превращался в облачко пара. Его пальцы заледенели, и он дрожал, несмотря на тепло многослойных одежд. Приближаясь к гробнице своего предка, он старался держать голову высоко и шагать ровно. Мощеная дорожка уступила место земляной тропе. Вокруг гробницы росла высокая трава. Во время Праздника духов представители императорского двора посетили каждую императорскую гробницу с подношениями от лица Его величества, в остальном усыпальницы никто не тревожил. Это было местом поклонения и личной молитвы, но никто особо не позаботился о том, чтобы обустроить к гробницам хороший подход и нанять садовника, который бы содержал территорию в порядке. Это казалось неправильным. Хиромаса сдвинул брови. Обеспечивать содержание императорских гробниц в порядке было обязанностью Министерства церемоний, но оно полностью провалило эту задачу. Отомо-но Канэмичи имел полную свободу действий, чтобы грабить усыпальницы под видом заботы о них. Ясно, что нужно было организовать новую систему. Возможно, отдел для обеспечения надлежащего надзора, возглавляемый кем-то, кто разбирается в таких тонкостях. Кто-то вроде младшего секретаря Киёкавы. Хиромаса перестал хмуриться и удовлетворенно кивнул. Да, верно; он поговорит об этом с господином Моротадой при встрече. А если министр не прислушается к нему – что ж, тогда он просто пойдет к императору. Свет факелов заставил его оторваться от размышлений. Слуги растянулись цепью, освещая переднюю часть гробницы. От круглого основания каменной кладки возвышалась поросшая травой насыпь. Вход в гробницу был замурован и запечатан печатями с оттиском преемника Саги, императора Ниммё, а также печатями со знаком Министерства церемоний. Согласно записям, Канэмичи руководил работами над гробницей Саги четыре года назад. Он также украл несколько мелких предметов, нефритовых статуэток и украшенных тушечниц, которые Хиромаса и Сэймэй обнаружили среди награбленного. Почему Канэмичи не захватил больше, было загадкой, но, возможно, близость гробницы к жилью помешала ему украсть слишком много. Какой бы ни была причина, это было им на пользу. И теперь Хиромаса собирался насадить на крючок еще более сочную наживку. Он дал знак прислужникам установить переносной алтарь, который он привез с собой. Вскоре над двумя жаровнями в холодном воздухе поднялись клубы ароматного дыма. Хиромаса преклонил колени на подушке перед алтарем и стал поднимать в руках один предмет за другим, показывая его дверце гробницы, словно его пра-пра-пра-прадедушка мог видеть подношения. За исключением того, что на самом деле они не были подношением. Сэймэй очень ясно выразился относительно этой детали процесса. Ни при каких обстоятельствах Хиромаса не должен был искренне предлагать духу императора Саги что-либо, что он хотел бы сохранить себе. Ритуал должен был начинаться и заканчиваться надлежащим подношением – к сожалению, в первую очередь вином с горы Коя, – но все реликвии, принесенные сюда из дома Хиромасы, он должен был лишь показать гробнице, но не посвящать ей, иначе ему пришлось бы отказаться от них навсегда. Сэймэй научил его заклинанию, которое, по его заверениям, вообще ничего не значило. Тем не менее, оно звучало внушительно и должно было произвести впечатление на окружающих. Сейчас Хиромаса, стоя на коленях в грязи, брал по очереди предметы и держал их онемевшими руками, дрожа и стуча зубами, но продолжая совершать фальшивые подношения своему предку. И Хиромаса читал его сейчас, стоя на коленях в грязи, дрожа от холода и стуча зубами, но продолжая онемевшими руками подносить притворные дары духу своего предка. Он терялся в догадках, где мог находиться Сэймэй. Подходя к гробнице, он успел оглядеть окрестности, но друга нигде не было. Значит, Сэймэй или преуспел в искусстве становиться невидимкой, или... чего доброго, сидел себе со всеми удобствами в каком-нибудь питейном заведении да угощался подогретым вином у очага, оставив одного из своих шикигами нести дозор. «Ошибаешься», – насмешливо прозвенел в его голове голос Сэймэя. – «Я жду тебя здесь уже два часа и очень замерз». Хиромаса чуть не выронил чайник, который держал в руках. Его бессмысленный речитатив сбился, но он сразу возобновил чтение, успев шепотом выдохнуть: "Сэймэй!" «Канэмичи близко». Это скупое сообщение совершенно не прибавило спокойствия Хиромасе, нервы которого были и без того до предела натянуты. Он завершил ритуал настоящим подношением – лакированным коробом с чаем, – затем встал и трижды поклонился. Отступив немного назад, он махнул слугам рукой. Те, отойдя на почтительное расстояние, принялись слоняться возле пустых повозок, чтобы не попадаться Хиромасе на глаза, но чтобы он при этом слышал, что они близко. Он стоял в одиночестве посреди груды семейных сокровищ. В тусклом лунном свете мерцали драгоценные каменья и золото. Вокруг кургана стонал и шелестел травой ветер. Хиромаса снова склонил голову и обратился к своему предку. – Почтеннейший пра-пра-пра-прадедушка, простите мой поступок этой ночью. То, что было украдено у вас, будет возвращено, и я предлагаю вам новые дары, чтобы загладить свою вину. Я надеюсь, что вы примете их с моей молитвой, и что и то, и другое будет вам приятно. Рядом что-то зашевелилось. Хиромаса оставался неподвижным. Он продолжал свою молитву, но теперь он бормотал под нос бессмысленную путаницу слов. На лбу выступил пот, а холод еще сильнее охватил тело. Его сотрясала дрожь. Когда он переступил с ноги на ногу, его сапоги хлюпнули в грязи. В нос ударила вонь. Мерзкая, гнилостная; вонь могилы, гнилой плоти и холодной земли, вонь, от которой мурашки забегали по коже. Хиромасе хотелось крепко зажмуриться, но он закончил молиться и выпрямился, расправив плечи. Облако закрыло луну, и все вокруг погрузилось во тьму. Хиромаса ждал, не сводя глаз с запечатанной дверцы гробницы. Вдруг через вершину кургана переползла тень, темная на темном фоне. Тощее существо с длинными конечностями, что-то бормоча себе под нос, передвигалось ломаными движениями словно паук. К горлу Хиромасы подступила тошнота, и все тело сковало льдом от ужаса. Джикининки поскользнулся на заросшем склоне и вцепился когтями в траву, с трудом восстанавливая равновесие на каменном парапете. В этот момент луна выплыла из облаков, и ее свет упал на голодного призрака. Существо подняло голову и принюхалось. У него были лохматые спутанные волосы, глаза мерцали крошечными тусклыми огоньками, нос сгнил до основания, а рот был распахнут. Его тело, едва прикрытое свисающими грязными лохмотьями, было истощенным, и только брюхо раздулось от трупного газа. От ядовитой вони Хиромаса поперхнулся и прикрыл рот рукавом. Этот жест отвлек внимание джикининки от груды даров, сложенных вокруг небольшого алтаря. Существо уставилось на него. На его лице появилось почти человеческое выражение – сначала изумление, а следом – узнавание. Хиромаса подавил крик. Знала ли его эта тварь? Он мог бы поклясться, что никогда не встречал Первого помощника Отомо-но Канэмичи, но вполне возможно, что при жизни у Канэмичи были какие-то свои причины обращать внимание на Хиромасу. Существо вскинуло голову и беспокойно переступило на месте своими паучьими ногами, словно разрываясь между желанием утащить сокровища и жаждой утолить любопытство и обследовать Хиромасу. Длинные когти джикининки заскрежетали по камням, когда он вцепился в край парапета. Раскачиваясь взад и вперед, он издавал напевный звук. Из его пасти вывалился серый и распухший язык. – Сэймэй, – прошептал Хиромаса с бешено колотящимся сердцем. Он опустил руку на рукоять меча и начал пятиться. Он мог бы призвать на помощь вассалов и стражников, но голос покинул его. Все, что он смог выдавить – лишь слабый писк. Его ладони взмокли, и он слышал запах своего страха. «Я здесь», – откликнулся Сэймэй. Его голос был раздражающе спокоен. Джикининки весь подобрался, стрекоча себе под нос, а потом заскрежетал зубами, махнул лапой в воздухе и с душераздирающим визгом метнулся с могильного холма. Хиромаса выхватил меч из ножен, издал боевой клич и шагнул вперед, готовый встретить летящего на него джикининки. Прямо перед ним вспыхнул луч ослепительно белого света. Крик замер на губах Хиромасы, но он все еще держался наготове, подняв меч для удара или защиты. Он прищурился – свет был ярким до боли, от него слезы выступали на глазах. Возможно, ему это только показалось, но внутри света как будто виднелась фигура. Знакомая фигура, все цвета которой были выбелены сиянием луча. – Сэймэй! – Он потянулся к этому видению. «Не подходи». Джикининки заголосил, издав отвратительный булькающий звук. Луч света расширился. Над гробницей раздался голос Сэймэя – глубокий, настойчивый и неумолимый. Хиромаса поднял меч. За его спиной раздавались смятенные крики его гвардейцев и слуг и заунывное мычание волов. Он оглянулся и увидел, что его люди с посеревшими лицами смотрят на луч. Белый свет отражался в их глазах. Он снова повернулся. – Сэймэй! Пение стало громче. Луч дрогнул, затем выровнялся. Джикининки теперь был охвачен светом; Хиромаса видел, как он брыкался и бился внутри сверкающего белого столпа, что удерживал его на месте. Он бесился, царапался и кусался, а затем луч сузился, сжался и исчез. Сэймэй ступил на траву, отряхивая рукав. Его безупречно белый шелк был испорчен длинной рваной дырой. – Ну вот, Хиромаса. Можешь убрать свой меч. Хиромаса вложил меч в ножны, все еще не в силах отвести взгляд от того места, где только что был луч света. Хотя он и был свидетелем ритуала сэгаки для Таджихи-но Ёшицугу, он все еще не мог с уверенностью сказать, что именно он только что видел. – Получилось? Канэмичи и вправду больше нет? – Его нет. – Сэймэй прикусил губы, глядя на порванный рукав, и устало вздохнул. – Я надеялся поговорить с ним, но как только он подкрался к могильному холму, я понял, что он слишком одержим своим проклятием, чтобы говорить связно. Его разум стал звериным; всякие человеческие чувства давно покинули его. – Я в этом не уверен. – Хиромаса заставлял себя говорить спокойно. – Кажется, он узнал меня прямо перед тем, как наброситься. Сэймэй склонил голову набок, и взгляд его темных глаз стал задумчивым. – Верно. Но готов поспорить, что он узнал не тебя, а кровь императорского рода, которая течет в твоих венах. Не удовлетворившись грабежом императоров, он был готов сожрать члена их дома. – Он подошел и положил руку на плечо Хиромасы. – Мы отлично поработали этой ночью. Хиромаса повернулся. – А что нам делать с моими семейными реликвиями? – Погрузить их обратно в повозки и отвезти домой. – Сэймэй щелкнул пальцами, и в воздухе появился шар золотого света. – Твои слуги позаботятся об этом, только сначала я попрошу их забыть то, что они только что видели. Хиромаса покачал головой. Он знал, что Сэймэй очистит и его память от сегодняшнего кошмара, стоит ему только попросить, но в том-то и была загвоздка, что он хотел помнить. Этот опыт принадлежал и ему, и Сэймэю, им обоим, и поэтому был столь же ценен, как и сокровища, лежавшие на алтаре. С этой мыслью он приблизился к усыпальнице, чтобы забрать свитки и зеркала. Когда он опустился на колени, чтобы сложить их обратно в сундучок из вишневого дерева, он заметил клубящийся туман. Вздрогнув, он поднял голову и увидел у дверцы гробницы фигуру пожилого мужчины. От фигуры исходило свечение, и золотое мерцание окружало черты лица старика. Добрые глаза улыбались Хиромасе из-под кустистых бровей, а длинная жиденькая бородка обрамляла изогнутые в улыбке губы. Простая черная шапочка покоилась на длинных, белых от седины волосах. Старик был одет в такую же простую серую одежду с искусно выполненными черными застежками. У Хиромасы отвалилась челюсть. Дух императора Саги склонил голову, обращаясь к Хиромасе. Поднял руку в приветствии или благословении, или в том и другом. А затем, когда свет угас, императорский призрак проскользнул обратно в свою гробницу, прихватив с собой кувшины с вином и коробок чая. – Сэймэй! – Хиромаса в благоговейном трепете вскочил на ноги, все еще глядя на запечатанную дверцу гробницы. – Ты видел?! Это был император Сага! Сэймэй поднял сверток шелка. – Видел. – Мой пра-пра-пра-прадедушка! Ты видел, Сэймэй? Он поприветствовал меня! Меня, своего пра-пра-пра-правнука, хоть и не по наследной линии! Какая честь! – Да, – мягко и снисходительно ответил Сэймэй. – Это великая честь, Хиромаса. Почтенный император признал, что ты, как я всегда и считал, очень хороший человек. Нагруженный семейными драгоценностями, Хиромаса направился к повозке, запряженной волами. Видение покойного предка взбудоражило его, подняв настроение. Он сгрузил бронзовые сосуды, серебряные зеркала и расписные свитки в повозку для волов, а затем на мгновение задержался, бросив взгляд на курган. – Он вернулся в свой вечный покой, – сказал Сэймэй. – Я знаю, – вздохнул усталый, но счастливый Хиромаса. Он проверил, все ли сокровища, которые они использовали в качестве приманки, собрали слуги, и велел прислужникам залезать в повозки, а охранникам и слугам готовиться к отбытию. – Это был очень захватывающий вечер, – сказал он, проводя Сэймэя в повозку, прежде чем взобраться за ним следом, – но сейчас мне хотелось бы поскорее приехать домой и посидеть там на энгаве с чашечкой вина и блюдом засахаренных каштанов. Занавес за ними опустился. Они устроились на подушках, и Сэймэй призвал пламя в затененном фонаре, чтобы они могли смотреть друг на друга через разделявший их сундучок из вишневого дерева. – Да, – согласился Сэймэй. – Поедем домой. Хиромаса на мгновение замолчал, разглядывая любимое лицо, освещенное теплым золотым светом фонаря. – Ты правда имел это в виду? Ты поедешь со мной домой? Поедешь домой и останешься со мной? Сэймэй смущенно потеребил разорванный рукав. Он опустил глаза, и румянец коснулся его высоких скул. – Пока ремонт не закончится, да. Повозка накренилась и покатилась вперед, а Хиромаса счастливо рассмеялся. Все, что ему нужно было теперь сделать, так это увеличить плату рабочим, чтобы ремонт дома продлился до весны.