Лучше поздно чем никогда

Царь Пётр всегда был твёрд и непоколебим в своих решениях. Жёсткий, сильный, оттого грубый и даже жестокий человек. Приняв что-то, он уже никогда от этого не отступался. Даже если решение приносило боль ему самому. Отдалив от себя Анну Монс, Пётр всеми силами демонстрировал безразличие. А, меж тем, он остался совсем один, без семьи. Отца он не помнил почти, мать- давно почила в земле сырой, братца, Ваню, тоже давно уже недуг сморил, жена первая, Евдокия- не было у них любви никогда, лишь похоть, да приказ, сын Алексей- о том и говорить не стоило. Нет, были, конечно у Петра верные друзья, сподвижники. Алексашка Меншиков, Яков Долгорукий, Фёдор Апраксин… Да мало ли их? Да все не то, те покутить да выпить охотники, а не задушевные разговоры вести. Пётр до тех разговоров прежде не охотник был, да вот, остался один и хоть волком вой, одиноко стало. Задумался Пётр, отворил окно. Жаркий летний воздух, богатый запахами разных трав, начал наполнять комнату. Луна, круглая, что блин на Масленицу и белая, что молоко, освещала комнату царя. Желая отвлечься от грустных дум, Пётр взялся разбирать письма. В основном то были политические послания (их Пётр читал и оставлял на утро, не понимая даже сам, что чаял там найти), но одно послание привлекло его. Настоятельница монастыря, куда Пётр услал родную сестру свою Софью, писал царю о ней. И вновь он погрузился в свои воспоминания. Сестёр у Петра Алексеевича много было, да ни с кем из них тепла меж ними не было. Всех он их не любил, всех подозревал,всех сослал по разным монастырям. При дворе были Наталья да Мария, да и те, лишь из жалости. Наталья, вродь и не против реформ его была, Мария не вмешивалась просто. Да и с теми в ссоре он уже давно из-за Алексея, сына своего. Вспомнились Петру кровавые Софьюшкины бунты, вспомнились матушкины слёзы по ночам в Преображенском и даже читать ему письма не захотелось. Поднести к свече- и дело с концом. Но июльский жаркий воздух словно подхватывал Петра и нёс того навстречу госпоже памяти, от которой, увы, не укрыться. Он вспоминал детство, совсем раннее. Где жив отец, матушка, братья. Где сёстры если и не принимают его матушку, то хоть его любят. Софья была единственной его напарницей на наукам. Братцы были старше значительно и учились с измальства. А Софье то позволили совсем недавно, и она, вместе с Петром постигала науки, не в пример ему, часами не расставалась с книгой. А вот какой-то семейный обед. Пётр поднимает глаза, видит как весело смеются его сёстры и братья, как ласково глядят друг на друга отец с матушкой и блаженно улыбается. Вдруг, порыв свежело ветерка сдувает, словно пылинки, все воспоминания, оставляя Петра наедине со своими мыслями и страхами. Он открывает письмо и читает. Сквозь поток любезностей Пётр видит основные новости. Софья (вернее, Сусанна, как ее зовут теперь) совсем плоха стала. Планирует Схимницей сделаться. Пётр ахнул. Никогда не было у него особо близких отношений с Софьей. Простые ссоры перетекли во вражду, когда им пришлось делить престол. Ненависть, злоба, страхи… Все это было в том числе и по его вине. Он сам упек ее в этот монастырь, возможно желая, чтоб сестра исчезла из его жизни навсегда. Будто и не было ее. А теперь. А теперь Петру до дрожи захотелось ее увидеть. Ещё хоть раз. Последний. Хотя нет, не хотелось, чтобы это был последний раз. Хотелось забыть все, что было и вернутся в детство. Хотелось чтобы снова они были братом и сестрой. Но это пустое. Слишком далекое, слишком поздно уже что-то менять. Хотя бы просто увидеть. И вот, Пётр уже на коне, скачет по полю, рассекая свежий ночной воздух. Пахнет хвоей. Юный царь, как впрочем и всегда, мчит на коне во весь опор. За ним едва поспевают два его пса верных, две руки его. Алексашка Меншиков да Франц Лефорт. Вот уже и монастырь видать. Попутно приказывая сотоварищам ждать на улице, залетает в монастырь. Пётр всегда был резок в своих решениях. Его абсолютно не интересует, что ему, мужику, нельзя в женский монастырь. Особенно ночью. Особенно без предупреждения. Он- царь. И этим все сказано. Перепугав и растолкав сестёр, выбежавших на шум и попытавшиеся призвав к порядку, нашёл (не без помощи перепуганной настоятельницы) комнату сестры и велел всем оставить их. Перепуганные монахини остались ждать у двери, не смея перечить. Вошёл и обмер. Софья ужасно изменилась с прошлой их встречи. Уставшая, со стриженными волосами, старая женщина. Быть может, она и тогда была такой, просто гнев, застилавший его глаза, не дал этого увидеть? Он узнал ее сразу. Ужасно изменившаяся, изменившая свои манеры и даже осанку, она по-прежнему была той самой Софьей с уверенным, жестким, спокойным взглядом. А вот она его не узнала. И даже испугалась ночного гостя. Но потом, когда глаза покинула пелена сна, а сама она вернула себе способность думать, Софья, а вернее Сусанна, поняла, кто вломился среди ночи, как медведь в сарай с ягнятами, в ее келью. Молча смотрят друг на друга. Немой вопрос в глазах: «Зачем пришёл» Пётр подходит ближе. Действительно, сестра совсем плоха. Уже и не встаёт. Подошёл ещё ближе. Сам не понимая что делает, сел рядом и заговорил: - Прости меня, Софья. Прости за все. За монастырь, за Ваську Голицына, за командиров стрелецких, за Хованского прости. - Поздно уже, Пётр Алексеич, почем вломился, как вор подлый ночью, сестёр перепугал? - А я… Настоятельницы письмо получил. Писала та, что плоха совсем ты. Прощенья твоего хотел, Софьюшка, пока не поздно. - Написала таки… Просила ведь, не стоит. Ну что ж. Прости и ты меня, а я тебя давно уж простила. А теперь возвращайся к себе, поздно уже. И негоже тут мужику торчать. Грех великий . - Прошу, не гони! - Пётр сам не знал, куда девалась его былая уверенность и удаль молодецкая. Где его гордость и честолюбие? Сейчас он сидел перед Софьей и умолял ее- я сделал много дурного, знаю. За то до конца жизни мне не рассчитаться. Погонишь прочь со двора- пойму. Уйду. Ибо не заслужил я прощения. Оттого надеюсь на милость твою. - Здесь монастырь. Желаешь говорить- выйдем за пределы, коли матушка позволит. Запрещено и это, но, думаю, исключение сделать можно. Пойди за ней, спроси. Но не вламывайся в келью аки медведь. Постучи, шапку сыми. Пётр вышел. Челом перед настоятельницей бил. Позволила та царю с сестрой говорить в саду, коли сама она того желает. А после сказала: «А теперь, поди в сад и там дожидайся. Сёстры помогут Сусанне. Как шаги услышишь, опусти взгляд. И покуда вдвоём не останетесь- не подымай. Как поговорите, сам явись ко мне. Сестры помогут ей вернутся. Послушный как телёнок, царь вышел во двор. Ждал. Над монастырем летал дымок от печей, пахло розой и ландышем. Сделал все, как велела настоятельница. Сёстры ушли, и Пётр поднял глаза. Софья смотрела на него. Нет, не гневно, но и не холодно. В ее взгляда читалась не то жалость, не то пренебрежение, не то добрая усмешка. Хотел заговорить, да мысли все в голове как в клубок запутались. Увидев то, Софья начала сама: - вижу, Пётр, что не со злом ты пришёл. Вижу раскаяние искреннее. Потому прощаю тебя. Давно простила. И ты прости меня. Много мы дурного сделали. Да давно то было. Время вспять не повернуть, в одну реку дважды не войти… Я уйду скоро. Нет, не убеждай. Не ищи лекарей. Что по Божьей воле, то нам неподвластно. Потому и не хотела,чтоб ты знал. Я, как и прежде, не люблю прощаться. Все мы встретимся в райских садах, братец, коли благочестивы будем. И там забудем земные обиды. И будем все рядом. Как в детстве. Без страха, боли… Не относись к смерти со страхом, она не страшна. Время быстро пройдёт. Все мы там будем. У Господа все живы. Прошу, не плачь и не страдай. Молись обо мне и сам будь благочестив. И тогда, встретимся скоро с тобой. Пётр, потрясённый и не желающий принимать правду, склонился к лавке и зарыдал. Все смешалось в его слезах. И боль, и страх, и гнев, и старые обиды, и любовь, и прощение, и запоздалое раскаяние. А Софья лишь молча сидела рядом, изредка поглаживая трясущиеся у ее колен локоны. А над ними затевалась заря.