Роза в клетке

— Оскар, пойми, — сдавленно, сквозь слёзы молвит Андре, отстраняясь от Оскар и сев на край кровати, спиной к ней. — Роза всегда останется розой, сколько не обрезай её… Роза есть роза. Она неподвижна, будто её мышцы налиты свинцом, — лежит на кровати в разорванной рубашке, также не сдерживает слёзы, но от дикой боли внутри, что кровавым цветком раздирает не столько тело, сколько душу. Между плотно сжатыми бёдрами чувствуется тёплая влага, перед взглядом роятся чёрные мошки и ей нестерпимо жарко… Тревожная за то, что происходит внизу, Оскар дрожащей рукой медленно касается лона и видит на пальцах кровь. Это не та любовь, которой она ждала. А может, это и есть та самая любовь, какой она и должна быть? Такой должна быть любовь мужчины и женщины? Правильно ли ей вообще любить Андре, когда она росла как мужчина?.. Оскар не знает, и спросить ей не у кого. Но догадывается — это не то, что нужно. Андре смотрит на неё и будто пугается сделанного, жалеет об ошибке. А она в ступоре, не может даже пошевелиться и взглянуть на него — Оскар сейчас не до его мыслей и она знает — ей станет невыносимо мерзко, до подступающей рвоты и до громких воплей. Они были близкими друзьями, товарищами по оружию, но Андре всегда любил её, не имея права на это, ведь он — конюх, а она — Оскар Франсуа де Жарже, аристократка, рождённая, чтобы быть наследником своего отца. Она также не имеет на это права: Оскар неспособна быть настоящей женщиной, и, естественно, не может считать себя настоящим мужчиной — любовь не для неё; но она, несомненно, настоящий солдат, и в этом должна бы находить опору. Однако они здесь, в этой спальне, уже стали близки подобно мужчине и женщине, и никогда не будут как прежде — друзьями, что росли и тренировались вместе. То, что он сделал — непростительно и неправильно. Андре смотрит на неё и разрывается внутри чувством вины. Она тогда скрипела зубами от бессилия, сначала пыталась вырываться, болезненно морщилась и душераздирающе стонала. Андре ненавидел её в этой близости. Ненавидел так сильно, что хотел отдать ей всю боль, которую мог. Хотел оставить хоть какую-то часть себя в ней, раз она решила навсегда закрыться от своей природы и жить мужчиной. Хотя бы раз. Андре шептал об этом ей на ухо, когда у неё уже не было сил вырываться. И это оказалась единственная дуэль, которую Оскар проиграла ему, в которой она почувствовала себя впервые беспомощной и по-настоящему ничтожной. Она лежит здесь обнажённой не по своей воле, сражённая фактом правды своего рождения. Ведь, родись она мужчиной — этого не было бы, или вырасти её как обычную женщину — всё тоже было бы иначе? Быть проданной замуж какому-нибудь аристократу, чтобы потом прожить всю жизнь в заточении, вынашивая наследников — это ведь лучше? Или даже хуже?.. Наверное, не воспитай отец её как мужчину — такие ночи супружеской близости пришлось бы терпеть постоянно. Может, тогда ей стоит быть благодарной за свою судьбу? Оскар никогда не смогла бы быть покорной, подобно своим сёстрам, смиренно смотреть в пол и молча присутствовать на званых вечерах. Она никогда бы не смогла проводить в тоске и одиночестве дни, недели, месяцы и годы — пока не умрёт от старости, мучительных родов или руки мужа. Ей становится тошно от этих мыслей, — роза есть роза, и она никогда не сможет взрасти среди пшеницы. Не менее тошно Оскар от того, что Андре с ней сделал — дерзко и грубо искалечил её мир, в котором она отрицала правду, пыталась прятать от себя самой то, что она — женщина. Андре жестоко бросил под глаза ей этот факт, напомнил о нём так, будто она должна. И Оскар впервые действительно жалеет о том, что рождена ею. Андре укрывает её, всё ещё окаменевшую, одеялом, словно заглаживая вину, точно скрывая от неё самой собственное женское тело, которого не должно быть, а от себя — кровь, оставленную этой любовью. Его бросает в дрожь от осознания. — Прости, — Андре поднимается и оставляет Оскар наедине со своими мыслями и болью. — Я не хотел такого… Только после того, как он уходит, когда закрывается дверь, она приходит в себя. И чувствует гнев, смешанный с обидой, смешанный с тайной любовью к Андре. Оскар сжимает простыню в кулаках, комкает ткань от бессилия и злости. Сердце гулко стучит в бешеном ритме, норовя её выпустить эмоции, не давая спокойно пролежать вот так всю ночь. Она хочет резко вскочить и уйти отсюда быстро и далеко, но вместо этого ей удаётся только медленно подняться и согнуться пополам от режущей боли внизу живота. Оскар пересиливает это и как можно быстрее одевается: чувства всё равно сильнее. Она открывает дверь так, что та едва не впечатывается в стену. Видит спину Андре, остановившегося на лестнице от шума. Он оборачивается и смазано замечает Оскар, всю острую, с шипами — точно роза, которая уколет, если неосторожно тронуть её. — Только посмей пойти за мной! — она молча спускается по лестнице мимо Андре, выбегает из дома, прямо во тьму и холод. И он всё равно смеет поехать за ней. Приезжает к озеру — месту, в котором они всегда проводили время в детстве, веселясь и играя, Андре действительно находит её там. Оскар стоит рядом с водой, прислонившись к дереву, слегка ёжится от холода и слышит шаги сзади, догадывается, чьи, но не оборачивается. Сейчас ей безумно хочется быть подальше от семейного поместья, от того, что случилось, от Андре… — Пожалуйста… прости меня… Это не приносит облегчения, и когда Оскар слышит, как Андре приближается, — отдаляется, пропитанная болью. — Я никогда это не забуду и не прощу, Андре! — кричит она, поворачиваясь к нему. — Ты давно хотел это сделать? Верно?! Он сам никогда это не забудет и не простит себя. Именно сейчас она в полной мере осознаёт разочарование в нём, в самом близком друге, которому всегда доверяла. Ощущает вкус предательства и понимания того, что эта любовь точно не была правильной. Разве правильно брать женщину силой, причиняя ей боль? Оскар ведь кричала и просила остановиться, но как в порыве желания Андре мог слышать её мольбы? Он только и мог, что бесчестно придавить Оскар своим весом и заткнуть рот поцелуем. — Нет, — тихо говорит он. — Я не знаю, что на меня нашло. Я был пьян. — Уже отрезвился? — Оскар не перестаёт чувствовать себя куском мяса, которым воспользовались. Она вытирает слёзы, которых становится только больше, и которых пока не остановить. Колючей болью обида ворочается внутри всё сильнее, осознание хлынет огромными волнами, заставляя её холодными пальцами собирать осколки изломанной души. Оскар врезает Андре сильно, задыхаясь от собственных ощущений, и пятится, чтобы не сделать тоже чего-то дурного. — Зачем ты пришёл? — захлёбываясь слезами, спрашивает она. — Сейчас поздно, я хотел вернуть тебя домой… — Возвращайся сам, — Оскар отворачивается и выглядит потухшей свечкой: такой же белой во тьме, с неживым, застывшим, как воск, голосом. И он возвращается. Понимает, что сделает только хуже, если попытается настаивать. Утром взволнованная бабушка допытывает его об мадмуазель, а Андре не знает, что отвечать — говорит только, что та поехала готовиться к переводу во французскую гвардию, и он уверен, что совсем скоро Оскар вернётся. На всякий случай сжигает окровавленную простынь, а потом напивается, прячась в конюшне. Лошади ведь точно никому ничего не расскажут? Ни об его чувствах, ни о том, что он сделал… А вот Оскар может. Если об этом узнают — ему точно придётся несладко. Но её нету уже три дня. Всё это время, каждый день — Андре обдумывает случившееся той ночью, сам не верит, что он такое чудовище. Его задели слова Оскар, которые она сказала до этого. Её желание быть мужчиной — звучит безумно и глупо. Она подразумевала, что ей никто не нужен, Андре в том числе. Но он ведь любит её. Всю жизнь любил. И не имел права признаваться в этом. И он знает, что она тоже любит его. Андре тогда был пьян и зол на Оскар. Он понимает, что ему нет никаких оправданий. — Андре, почему её до сих пор нет дома? Почему ты не с ней? — обеспокоенно и хмурясь спрашивает Маррон. — Ты же знаешь, как сейчас опасно. Неужели ты, сын слуги, посмел обидеть мадмуазель? И он снова не знает, что отвечать. Уже берёт лошадь и скачет искать Оскар. Проверяет все места, где она бы могла быть, ищет до самой темноты, до тех пор, пока это не становится бесполезным занятием с его единственным глазом и ему не приходиться вернуться в поместье. Он встречает Оскар только что вернувшуюся. Они сталкиваются в конюшне — там Оскар рассёдлывает свою кобылу, заметно замирает при виде Андре, а он лишь опускает голову. — Здравствуй, Андре. — тихо говорит она и продолжает рассёдлывать лошадь. — Здравствуй, — он поднимает взгляд своего единственного глаза. — Где ты была все эти три дня? Няня уже пьёт успокоительные… Андре говорит осторожно, максимально стараясь не задевать тему случившегося и держась на расстоянии. С досадой замечает, какой измождённой и исхудавшей выглядит Оскар, словно она ничего не ела эти три дня и почти не спала — оно и неудивительно: Андре помнит, как быстро Оскар сбежала из дома той ночью, не взяв ни гроша. По его вине. Расплывчато, но ещё как-то его глаз способен видеть, особенно её. — В Париже, — сухо отвечает она. — Покорми мою лошадь. — Я там тоже искал тебя… Сразу поехал туда. — Я тебя видела, Андре, — взволнованно и честно говорит Оскар. — В Мадлене ты совсем рядом проезжал мимо меня. И не заметил. С тобой всё в порядке? Его сердце сжимают стальные тиски, когда он слышит тревогу в женском голосе. После того, что он сделал — разве заслуживает от неё таких вопросов? Разве заслуживает, чтобы она тревожилась за него?.. — Извини, — виновато молвит Андре. — Просто не заметил. — Ладно, — она хмурится. Андре не мог не заметить её вот так. Он бы увидел её — даже среди сотен расплывчатых смазанных образов цветных пятен света и теней, узнал бы среди сотен. Он не сомневается в этом. Наверное, она просто была где-то сбоку, когда он смотрел вперёд, погружённый в свои мысли. Да, он действительно просто не заметил. Иначе не может быть… — Оскар?.. — произносит он, когда улавливает её силуэт у ворот напротив тёмного лунного света. Она останавливается, не оборачиваясь. — Андре, я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, — старается спокойно пояснять Оскар. — Прости. Мне до сих пор больно от того, что ты сделал. Я не в силах это забыть. Её слова звучат монотонно и сухо, но Андре отлично слышит, как сквозь её слова прорываются дрожь и слёзы. После этого они не разговаривают, почти не пересекаются взглядами и избегают друг друга. Спустя недели Оскар всё равно замечает его лицо в рядах дивизии под своим командованием. Допытывает его, спрашивает: «зачем?»… А потом всё равно не сдерживает слёз у себя в кабинете.

***

Оскар заходит в отцовский кабинет тихо, поправляя униформу и держа голову, как и полагает командиру. — Отец? — слово беззвучно зависает в воздухе, растворяется неловкостью, чувством стыда и страха, который до дрожи в коленях пробирает её, оседает комком в горле и заставляет Оскар опустить взгляд в пол, точно провинившуюся девчонку. — Присаживайся, Оскар, — учтиво предлагает отец, кивая на кресло. — Нет, благодарю. До сих пор она, уже взрослая женщина, воспитанная, как мужчина, главнокомандующий гвардией, может страшиться отца — вот как сейчас. Генерал де Жарже единственный, кто позволяет себе смотреть укоризненно на неё, а она, командуя гвардией, защищая королевскую семью и её подданных, всё также чувствует себя перед ним ребёнком, которого жестоко накажут за пропущенные удары в тренировках, за неровный почерк, за небрежный вид, за то, что она не тот, кем хочет видеть её отец. Чем взрослее она становилась — тем сильнее отец не мог сдерживать своё раздражение, отчаянно и яростно ограждая дочь от любого женского влияния. Но даже это всё равно не уберегло Оскар от первой лунной крови, тем более — от правды, которую никогда не скрыть, и прежде всего — от неё самой. — Тогда говори, — он поднимает на неё взгляд, такой же строгий и твёрдый, как всегда. Он никогда не видел в ней дочь, но видел сына. Плохого сына, посмевшего родиться женщиной, сына, который на самом деле — шестая дочь, единственная дочь в семье де Жарже, которая не обязана выходить замуж и рожать детей. Потому генерал и раздражён каждой ошибкой своей наследницы, хоть он гордится ею так, как и должен гордиться сыном. — Простите меня, отец, я должна сказать, что подвела вас, подвела королеву… — Оскар сжимает рукоять шпаги, морщась от неприязни к себе самой. Говорит осторожно и старается — внятно, заранее готовая к ударам отца и жёстким словам Ей всегда удаётся сдерживать свои чувства и эмоции, благодаря каменной выдержке, которой добился от неё отец сквозь годы сурового воспитания. Но сейчас — Оскар едва сдерживает слёзы, едва скрывает дрожь в руках, и едва пытается произносить слова. — Что ты натворила? — голос генерала громом разит её, но она всё не отступает, старается стоять смирно, по-уставному ровно, хотя очень хочет наконец-таки убежать из отцовского кабинета и напиться до беспамятства. — Отец, простите, мне кажется, я жду ребёнка, — Оскар уже отворачивает голову, отнимает руку от шпаги, закрыв глаза и будто подставляя лицо под удар. Поверх униформы обрастает шипами тревоги и непринятия, а её рука вот-вот готова потянуться к орденам, чтобы сорвать их навсегда, ведь Оскар больше не заслуживает ни своего титула, ни звания, ни какого-либо уважения от тех, кому она служит. — Мне очень жаль… Она уже не сдерживает слёз, не держит лицо достойно каменным, как и полагается — ей незачем, после такого постыдного признания об положении, которое сулит лишь одно — изгнание, измену собственной жизни и позор… Удар пока не следует за этими словами, и Оскар открывает глаза, осторожно глядит на отца, сжимающего кулаки, наверняка готового наказать за это предательство. — И как ты смеешь заявляться ко мне с такими словами? — твёрдо выговаривает генерал, становясь перед дочерью непреклонной горой, готовой вот-вот обрушиться на неё. — Простите, я думала, вам важно это знать, — она снова отводит взгляд, полный стыда. — Мне не важно об этом знать, это — твои проблемы, которые ты сама и должна решать… — отец наотмашь бьёт её по лицу так, что Оскар облокачивается об стену сзади, которая напоминает — отступать некуда, да и права на это у неё нет. — Ты понимаешь, что это — позор для незамужней женщины? Тем более, для такой, как ты. — Да, я понимаю, отец, — она потирает место удара, унимая боль и чувствуя, как с губы стекает струйка крови. Она успевает вытереть её, прежде чем та каплей упадёт с подбородка и испачкает униформу. — Это позор для нашей семьи, для меня, для твоей матери… Ты подвела меня, — продолжает генерал. Оскар молчит, опустив взгляд: понимает, что он прав. Понимает, потому что этот ребёнок — плод неправильной любви, грешной и грубой. То, что Андре удалось оставить в ней часть себя — Оскар догадалась не сразу. Почти три месяца, прошедших в ожидании крови, заставили в этом убедиться окончательно. Теперь эта «часть» вызревает лишним зерном ячменя, раздражает, как сухость губ или першенье гортани, навязчиво напоминая о той ночи… Это и есть позор. — Я не ожидал от тебя такого удара в спину, Оскар, — отец хватает её за грудки. — Ты понимаешь, кто ты? Ты командир, а не шлюха! И я не давал своего разрешения на это. Говори, кто это сделал с тобой?! Оскар судорожно сглатывает и продолжает молчать — врать она не умеет и не хочет, но и подставлять Андре она не может: догадывается, что отец сделает с ним… — Ты слышишь, что я сказал? Она не зажмуривается, лишь пошатывается, чуть не падая — вторая рука отца не позволяла потерять равновесие, когда очередной удар настигает её лицо, вспыхивая темно-красным размытым пятном на скуле, обтянутой бледной кожей. Оскар давно всё равно на побои отца, хотя эти пощёчины она и побоями назвать не может — в детстве было хуже… — Я не могу назвать имя, отец, — честно отвечает Оскар. — Это Андре?! Оскар потупляет взгляд и сжимает губы, а отец понимает — да, это он. — Я убью его, — генерал отталкивает дочь в сторону и приближается к двери. — Вы не посмеете! — она хватает его за запястье крепко и дерзко. Отводит руку отца от ручки двери и вынимает наследственный кинжал, поднося к своему горлу. — Иначе вы убьёте меня тоже. Отец замирает. — Наша близость была взаимна, — сквозь зубы говорит Оскар. — Я не позволю вам убить Андре. Её сердце бешено стучит в груди, и она едва сдерживает слёзы. Эти слова даются тяжело, но искренне. Она не может отрицать свою любовь к Андре ни в коем случае. Оскар готова лгать про взаимную близость, даже переступая через себя. Она отлично знает, что отец словами не бросается и без сожаления может убить, если захочет. Станет ли ей легче от этого? Сможет ли жить без Андре? Нет. Генерал ожидаемо разъярён, отступает от двери, сначала мечется из стороны в сторону, словно не в силах найти себе места, затем наливает из графина в бокал вино и залпом выпивает. Оскар убирает кинжал, не уходит, а с бешено бьющимся сердцем ждёт, когда ей позволят, это значит — отец собирается сказать что-то ещё. — Ты должна избавиться от ребёнка. Срочно. Пока не возникло подозрений, — строго говорит отец, мельком бросая взгляд на её живот. — Никто больше не знает? Оскар сжимает зубы и качает головой. Ей странно слышать это от отца, безукоризненного человека, верного господу, или, видимо, репутация важнее принципов? Однако, Оскар даже не больно слышать его слова — совсем не больно и не удивительно. Ненужный ребёнок, зачатый вне брака, от насилия и предательства — зерно злобы и равен настоящей грязи, от которой нужно избавиться. Но как? Она никогда не имела дела с подобными проблемами и тем более понятия не имеет, как женщины обычно избавляются от нежелательного плода… — Помимо этого ты также должна вернуться в королевскую гвардию. Возражений слышать не хочу. Завтра же снова отдашь присягу королеве. Тебе уже давали шанс проявить себя во французской гвардии, ты его упустила: солдаты устраивают бунты и не исполняют приказов. — Но мы уже обсуждали это, — напоминает она. — И то, что вы говорите — неправда. Для начала мне нужно найти общий язык с… — Не хочу слушать твои ничтожные оправдания. Ты вернёшься в королевскую гвардию, где тебе и место. Ясно? Оскар непокорно поднимает голову и смотрит генералу в глаза. — Я не смогу, отец. Я уже сделала всё, что могла для королевы, я ей больше не нужна. Оскар не говорит, что дело в чувствах. Оскар молчит, что влюблена в человека, который неравнодушен к королеве. Оскар не говорит ни слова о том, что сколько б трудно ей не было во французской гвардии, в королевской — нестерпимо. — Ты позоришь своё имя, служа там, а значит — позоришь свою семью. Солдаты не хотят видеть своего командира женщиной! Оскар, тебе разве нравится позорить меня? Она едва сдерживается, чтобы по своей воле развернуться и уйти отсюда. Оскар сжимает кулаки, скрипит зубами и с испугом замечает в груди злость на отца, своего наставника, которого она, несомненно, уважает, но сейчас едва сдерживает свои чувства, горячими молотами бьющиеся о рёбра — готовые вырваться наружу. — Тогда зачем вы воспитали меня мужчиной, когда я — женщина?! — вспыхивает Оскар. — Я не виновата, что неугодна этим бездельникам, которых заботит только наличие члена между ног. Я исполняю свой долг, так пусть и они исполняют свой, вместо того чтобы усложнять исполнение моего. Я ослушаюсь вас, отец, и готова и дальше ставить на место этих солдат. — Тогда вон отсюда, сегодня ты достаточно истрепала мне нервы, — холодно произносит отец, махая на неё рукой. В груди что-то бьётся мотыльком болезненной щекоткой по гортани до тошноты, когда Оскар разворачивается на каблуках и уходит из кабинета. Она прислоняется к стене рядом с дверью, вздрагивая от обжигающего внутреннего жара — и тревоги. Она поднимает голову верх, будто навстречу дождю, а на самом деле — ныряя глубоко в воспоминания о таких же разговорах с отцом, где они казались жутко неправильными, несправедливыми — тогда у Оскар на лице ещё полыхала детская наивность и беззаботность, румянцем оседающая на щеках; она была ребёнком, несносным подростком, который хамил старшим, сбегал с уроков и которого часто приходилось разнимать с лучшим другом… Андре… Теперь же она ловит ресницами его образ, запирает в груди неожиданно трепетно, и его голос, звучащий в голове, разносится рокочущим шорохом, скользит тёплой дрожью вниз по рёбрам. Этот образ далёкий, чистый и искренний, такой, каким Оскар всегда видела его до одного момента. Она осекается, мысленно бьёт себя по лицу и не понимает, почему так думает. Ведь он взял её силой, и, если не пресечь это на корню — «никогда» превратится во «всегда». Оскар внезапно сомневается: а что, если та близость действительно была взаимна, раз она сейчас позволяет себе такие тёплые мысли об Андре? Что, если ребёнок — это знак? Она вдруг разражается рыданием и падает на колени. «Я чувствую себя дурой», — раздражённо думает Оскар, закрывая глаза и чувствуя очередной поток злости на Андре, вплоть до знакомого отвращения: ведь, он получил, что хотел, взамен на чужие страдания — и даже не подозревает о её чувствах. — Ты в порядке? — голос Андре заставляет её вздрогнуть и открыть мокрые глаза. Он смотрит удивлённо, с отголосками волнения, цепляется взглядом за багровое пятно на лице Оскар — и вспоминает, как часто Оскар вылетала из кабинета отца с синяками и кровью на губах, и каждый раз Андре подбадривал её, принося сладости. Теперь на прохладе её кожи чётким контрастом ощущается жар мужской руки, когда Андре тянется к ней, взволнованной терзающей виной, и касается следа от удара. — Что у вас случилось опять?.. Она на мгновение хочет накричать, оттолкнуть, встать и уйти. — Давай напьёмся, — только и говорит Оскар, поднимаясь на ноги и быстро собираясь с духом — выяснять с ним причины своих слёз она не будет. — Целый день думаю только об этом. — А как же… служба? — неуверенно уточняет Андре. — Если напьёмся — завтра нам точно будет не до неё. — Плевать. Если дивизия устраивает бунты — почему я не могу?