Сказка о медведихе

Как весенней порою тёплою Из-под утренней белой зорюшки, Как из лесу, из лесу дремучего Выходила космата медведиха Со милыми своими детушками, Тремя малыми медвежатушками. Погулять, посмотреть, да себя показать. Села медведиха под белой березою; Стали медвежата промеж собой играть, По муравушке валятися, Боротися, кувыркатися. Отколь ни возьмись мужик идет, Во руках он несет рогатину, А нож-то у него за поясом, А мешок-то у него за плечьми. Как завидела только медведиха Мужика де того со рогатиной, Заревела рёвом медведиха, Стала кликать малых детушек, Своих глупых медвежатушек. «Ах вы детушки, медвежатушки, Перестаньте играть, валятися, Боротися, кувыркатися! Уж как знать на нас мужик идет. Становитесь, хоронитесь за меня. Уж как я мужику вас не выдам И сама мужику сердце выем!» Медвежатушки испугалися, За медведиху бросалися, А медведиха осержалася, На дыбы подымалася. А мужик-от он догадлив был, Он пускался, поди, на медведиху, Он сажал в нее востру рогатину Что повыше пупа, ниже печени. Грянулась медведиха о сыру землю, А мужик-то ей брюхо порол, Брюхо порол да шкуру сымал, Малых медвежатушек в мешок поклал, А поклавши-то домой пошел. «Вот тебе, жена, подарочек, Что медвежия шуба в пятьдесят рублев, А что вот тебе другой подарочек, Трои медвежата по пяти рублев». Не звоны пошли по городу, Пошли вести по всему по лесу, Дошли вести до медведя черно-бурого, Что убил мужик его медведиху, Распорол злодей брюхо белое, Брюхо распорол да шкуру сымал, Медвежатушек в мешок поклал. В ту пору медведь запечалился, Голову повесил, голосом завыл Про свою ли сударушку, Черно-бурую медведиху. «Ах ты свет моя медведиха, На кого ты меня покинула, Вдовца печального, Вдовца горемычного? Уж как мне с тобой, моей боярыней, Веселой игры не игрывати, Милых детушек не родити, Медвежатушек не качати, Не качати, не баюкати!» В ту пору звери собиралися Ко тому ли медведю, к боярину. Приходили звери большие, Прибегали тут зверишки меньшие. Прибегал туто волк дворянин, У него-то зубы закусливые, У него-то глаза завистливые. Приходил тут бобр, богатый гость, У него-то бобра жирный хвост. Приходила ласточка дворяночка, Приходила белочка княгинечка, Приходила лисица подьячиха, Подьячиха, казначеиха, Приходил скоморох горностаюшка, Приходил байбак тут игумен, Живет он байбак позадь гумен. Прибегал тут зайка-смерд, Зайка бедненькой, зайка серенькой. Приходил целовальник еж, Всё-то еж он ежится, Всё-то он щетинится. «А позволь-ка, медведь наш батюшка, Слово мне моё молвить ежовое. Не кручинь ты свою буйну голову, Не роняй ты в мох слёзы горькие. Тот мужик уж давно бродит по лесу, Сеет лихо звериному племени. То силки растянет плетёные, То, злодей, яму ловчую выроет. Бьет зверьё он и птицу из жадности И ни меры не знает, ни совести. Ты послушай меня, ежа старого. Я уж, глянь, сто лет по земле хожу. Уж я землю ту нюхом нюхаю, Уж и внемлю ушами ежовыми, Что землица мне молвит родимая. А велит нам земля собиратися Да творить ворожбу на губителя. Пусть теперь и он хлебнёт горюшка, Пусть и он же слезами умоется. Не минует его доля грозная! Чай пора свести счёты старые!» То не стонут ветра студёные, То не плачут малые детушки. То в хлеву на цепях на кованных Медвежатушки рвутся да мечутся. Уж и брал мужик три кольца, Три колечка железа калёного, Да в носы во медвежьи чёрные Их клещами вонзал без жалости. А за ним во хлев его баба шла, В шубу новую разодетая. Шуба та не овечья, не заячья, А с медведихи, с мёртвой матери. Уж во левой руке у бабы железный крюк, А во правой — плётка плетёная. И секла медвежат баба с злобою, И за нос их тягала увеченый. И ревели в рёв медвежатушки, Пока баба сама приговаривала: «Научу я вас уму-разуму! Натаскаю вас плётки слушаться! А наука вам будет нехитрая — Исполнять всяки штуки потешные. В сарафанах ходить, аки девицы, Лапой звонко стучать в бочку старую, Меж собою поигрывать в ладушки Да народу честному кланяться. Коль исправно наука усвоится, Скоморохам продам вас на Масленицу. Так-то вам цена по пяти рублёв, А учёных, авось, купят втридорога! Ну, а коль не пойдёт вам учение, Не взыщите, лесные зверёныши. Обдерёт вас мужик мой заживо — Я своим сыновьям шапки сделаю». Разошлась листва, зацвела сирень, За весною пришло лето красное. Рада солнцу букашка малая, Ловит лучик всяка травиночка. Лишь холодный хлев, аки злой острог — Воем воют в нём медвежатушки, Утирают слёзы кровавые Да одними помоями кормятся. Уж и ходят они, аки девицы, Уж и в пляски умеют, и в ладушки, Только баба, змея подколодная, Всё крюком их терзает да плёткою. А округ села за околицей По кустам таясь, перелесками, Ходит-бродит медведь, старый батюшка, Да рыдает в ночи всё без удержу, Когда слышит плач своих детушек, Своих детушек-медвежатушек. Он от горя с весны поседел как лунь, Стала белою шерсть чёрно-бурая. «Потерпите, сынки мои милые! Близко, близко свобода заветная. Не простим мужику мы медведихи, Не простим ваших слёз истязателям! Вам, поди, не видать света яркого, А я всё наблюдаю воочию — Подымается войско звериное, На деревню людей ополчается! Рыщет волк по конюшням-коровникам, Режет серый скотину мужицкую. Хорь грызёт по курятникам курочек, Давят лисы гусей белых с утками. На реке уж бобры давно трудятся, Портят лодки рыбачьи да мельницу. Побежал вон по нивам сохатый лось, Рожь с пшеницей копытами вытоптал, А на поле другом вепрь роется, Из земли рылом репу дёргает. Только то всё, родные, не месть ещё. То, сынки, пустяки, пакость мелкая. Во чащобах лесных под колодою Ворожит ворожбу ёж щетинистый. Речь толкует с сырою землицею, Призывает её силы тёмные, Силы древние, силы грозные, Что и в сне кошмарном неведомы! Скоро, скоро отмщение лютое! Наберитесь терпения, детушки…» Уж за летом, глядь, листопад пошёл, И зима наступила за осенью. Не видать конца истязаниям, Не спасают успехи в учении. Днём и ночью в хлеву баба зверствует, Бьёт-дерёт без причины, по прихоти. Медвежатки давно уж безропотны, Как овечки, хозяйке послушные, По приказам её кувыркаются, Только ужас в глазёнках запуганных… А она их сечёт да и радуется, Крюк вонзает в носы да за уши. Лишь смеётся со слёз их да с кровушки, Да трясёт своей шубой медвежией… Нарастает на небе солнышко, Наступает широкая Масленица. Ездят с горок крутых люди в саночках Да блинки уплетают с икоркою. По деревням гулянья гуляются, В городах — скоморохи да ярмарки. Выходил тут мужик на широкий двор, Выводил из конюшни лошадушку, Надевал ей хомут да с поводьями Да дугу поверх них с колокольчиком. Запрягал он свои сани-розвальни, Сани-розвальни, да с оглоблями. Да ходили во хлев сыновья его, Медвежаток вязали по лапочкам, Кулаками лупили да палками, Да на сани в солому скидывали. Из избы выходила жена его, В шубу куталась в черно-бурую. Уж садилась она в сани быстрые, Уж давала вожжей сивой лошади. Едет баба в город на ярмарку, Медвежат продавать хочет втридорога… То не речка петляет в полюшке, То не ниточка вьётся прядёная, То дороженька тянется по лесу, Путь-дорожка с деревни до города. Светит по небу солнышко красное, Да на солнце горят сосны медные, Едет баба, лошадь похлёстывает, От морозца в санях покрякивает. А завидели лес медвежатушки, А почуяли дух хвои с инеем, Заревели они с новой силою, В голос вновь зарыдали, заплакали. Тут-то баба в конец разъярилася — Из-под шубы крюк с плетью выхватила, Взвыла голосом нечеловеческим, Хочет сечь да пытать медвежатушек. Только солнце вдруг в тучи запряталось, Шум да гул раздалися по лесу. Разлетались сугробы белые, Из снегов подымался медведь седой. Заревел медведь, будто грянул гром, Да грозой налетел на лошадушку. Лапою во один удар Проломил он ей спину крепкую. Закричала тут баба в ужасе, С плетью крюк свой железный отбросила, Да бегом от саней прочь пустилася, Так её медведь в три скачка нагнал. Уж вонзил свои когти вострые Бабе он глубоко в ноги резвые. Руку левую ей оторвал медведь, Что терзала крюком медвежатушек, Оторвал он ей руку правую, Что секла его детушек плёткою. А в конце концов повалил на снег, Вгрызся в шею ей пастью красною, Уж подрал-поломал шею белую Да сорвал буйну голову начисто. Растерзал-разметал медведь-батюшка Ненавистное тело по лесу, Да и тут же бросился к детушкам, К своим детушкам, к медвежатушкам. Уж он грыз, медведь, путы пеньковые, Обнимал сынков, плакал в радости, Вынимал когтем кольца железные Да в носах чёрных раны зализывал. Подымал медведь сыновей своих, Ставил наземь на робкие лапочки Да с собой уводил во Сибирь-тайгу, Где медвежьи леса заповедные. Там мужик не бывал уже тыщу лет И не будет ещё три тысячи. Там-то внуки медведя косматого, И их детушки, их медвежатушки, Не узнают о людях ни в жизнь, ни в век, И подарочков их не изведают — Ни хлевов, ни крюков, ни колец в носах, Ни цепей, ни плетей, ни рогатины… Закатилось за лесом солнышко, Смотрят с неба вниз ясны звёздочки, Засияла луна круглоликая, Заиграла по снегу искоркой. Тишина стоит над деревнею, Уж и люди спят, и собаки спят, И в избе мужика-то охотника И хозяин спит, и сыны его. Только луч света белого лунного По столу среди крошек играется. На стене аккурат над лавкою Нож висит, да мешок, да рогатина. Уж на лавке Степан, сынок старший, спит, Двадцати годов парень от роду. На полатях Демьян лежит, средний сын, Ему скоро двенадцать исполнится. А в углу, в колыбельке подвешенной, Сладко дремлет сыночек младшенький. Даже года ещё нету Ванечке — Он минувшей весной народившийся. На печи, на лежанке каменной, Сам хозяин храпит, растянувшися. Во хмелю спит Трофим Тимофеевич, Штоф зажав недопитый водочный. У него беда приключилася — Схоронил он вчера свою жёнушку. На санях она в город поехала, Да порвал по пути её лютый зверь, Разодрал на кусочки на мелкие, Растерзал-разметал тело по лесу. Уж жену муж собрал по остаточкам, Ручки, ножки да буйну головушку Завернул в её шубу любимую Да в гробу схоронил на погостище. Опосля того запил горькую Да и спать упал, штоф не выпустив… Ярко светит луна над кладбищем, По сугробам блестит переливами. Тишина над погостом мертвецкая, Ни движенья, ни звука, ни шороха. Все могилки окрест заметённые, Только с краю одна стоит свежая. Крест сосновый на ней стоит тёсаный, Да земля лежит мёрзлая комьями. В тишине под холодною насыпью Крышка гроба негромко вдруг треснула… Покосился сосновый могильный крест, Шевельнулась глина замёрзшая. Из земли лезет вверх что-то будто бы, С мира мёртвых к живым пробирается… Вот из глины с песком над могилою На свет лунный кто-то выглядывает, Только то не упырь и не труп-мертвец, Это шуба медвежья вылезла… Шерсть пропитана жидкостью трупною Да могильной землей перемазана. Встала шуба над захоронением, Рукава под луною раскинула. Повалился наземь сосновый крест, И понёсся вой над деревнею — Не звериный и не человеческий, А звучание, меж ними среднее. С того света вернулась медведиха, Под землею покой не нашедшая, Дело хочет вершить, дело тёмное — Кровью кровь искупить собирается… Снег хрустит под шагами косматыми, От погоста следы цепью тянутся, По селу бредёт шуба ожившая, С рукавов земля крошится, падает, Стонет хрипло, и плачет, и охает, Ищет избу убийцы-охотника. Вот к воротам его уж приблизилась, Уж протиснулась снизу под створами… На дворе было пёс ощетинился, Заворчал, захотел наброситься, Да попятился, шубу завидевши, В конуре заскулил да запрятался. А уж шуба, гляди, на крыльцо взошла, Рукавами к щеколде тянется. Тихо дверь крестьянская скрипнула, И закрылась за шубой косматою… Посреди избы стоит чудище Да на спящих вокруг озирается… На плечо к Трофим Тимофеичу Забирается мышка тут серая, Лапкой тянет хозяина за ухо, За волосья зубками дёргает. «Просыпайся, Трофим Тимофеевич! Пробудись, пока лихо не грянуло! В твоём доме сила нечистая Среди хаты стоит, озирается! С того света пришла, с мира мёртвого, И себе поживу приглядывает! Нёс ты горе народу звериному, Так оно, гляди, за тобой пришло! У тебя в живых трое детушек, Только меньше их вдруг может сделаться…» А тем временем шуба со стонами Рукавами к рогатине тянется, Ухватила оружие грозное И над сыном нависла старшеньким. Будто что-то взглянуло из ворота На Степана, на мирно спящего… Замерло на мгновенье чудовище, Занесло рогатину вострую И всадило в живот прямо юноше, Где повыше пупа, ниже печени… Лишь глаза распахнуть успел Стёпушка, Как пронзило копье сердце юное, Кровь пошла изо рта у молодца, И покинула тело душенька… Подняла шуба труп на рогатине И стоймя среди хаты поставила. Разлилась кровь по полу озером. Вновь вокруг озирается чудище… «Горе, горе, Трофим Тимофеевич! Посмотри, что творится, увалень! Больше нет у тебя сына старшего — Он отцовской заколот рогатиной! Было вон у тебя трое детушек, А теперь только двое осталися! Просыпайся от хмеля, хозяин мой! Защити семью от погибели!» А уж шуба опять у стены стоит И из ножен берет нож охотничий — Блещет сталь в лунном свете лезвием, Что привычно резать да вспарывать. Мягким шагом подходит чудовище Да встаёт аккурат под полатями — Там Демьян, сынок средний, посапывает, Кулачок положивши под голову. Вновь застыла на миг шуба страшная… И по горлу клинком полоснула вдруг. В три движения с хрустом прорезала, Отделила от тела голову. Лишь потоки кровавые чёрные На полу с кровью брата мешаются… Прошагала тварь через комнату, Взгромоздилась на стол на обеденный И кровавую голову втиснула Прямо в красном углу меж иконами… «Да проснись же ты, старый пьяница! Прогони уже силу нечистую! Защити от кровавой погибели Ты хотя бы ребёнка последнего! Ты двоих сынов во хмелю проспал — Пожалей хоть младенца безвинного! Не бери грех бездействия на душу! Не отмолишься ведь! Не отмолишься!..» Со стола шуба мягко спрыгнула, Неспеша к колыбели приблизилась… Замерло во мраке чудовище И над Ваней стоит неподвижное — Смотрит в очи закрытые детские Да дыхание тихое слушает. Всё стоит и стоит изваянием, Рукавом подползая к лицу его… По кудрям золотистым младенческим Ваню тварь, будто мать, приголубила И на шее его трепещущей Сжала тут же хватку смертельную… Истуканом стоит, не шевелится, Из ребёнка душу выдавливает. Распахнул было он очи синие, Захотел закричать от ужаса, Только шерсть в крови да сырой земле Нос со ртом пережала намертво… Подняла шуба тельце хладное, Покачала труп, побаюкала, Да в мешок отцовский охотничий Его сунула кверху ножками… Мышка серая, лапкой маленькой Утерев слезинку безмолвную, Соскочила с храпящего пьяницы Да поглубже за печку запряталась… За окошком белёсым забрезжило, Посветлела тьма непроглядная — Скоро солнце с рассветом поднимется, Закричат петухи по курятникам. Шуба, кровью марая по извести, К мужику на печку вскарабкалась, Прилегла под боком у спящего, Приобняла, как друга родимого, И лежала вот так, неподвижная, Да удары сердечные слушала… Изнутри, из косматого ворота Показалось вдруг что-то бледное, Показались женские локоны, Кровью все да землёю покрытые. Запустя рукав, из-за пазухи Шуба мёртвую голову вынула, Повернула лицом к мужика лицу Да глазами в глаза пристроила. И как раз в тот миг прокричал петух, Да и сгинула сила нечистая — Изошла духом едким сернистым И, как дым, растворилась в воздухе… Приоткрыл мужик очи похмельные И с женой мёртвой взглядами встретился… *** Старики на деревне сказывают: Мол, годами тремя так ранее Возле церкви сельской на паперти Всё юродивый нищий сиживал. Вроде и не стар, а седой как лунь, И в морщинах весь, будто в трещинах, А глаза-то, глаза — как стеклянные, Постоянно немного навыкате, Не моргая, на люд добрый пялятся, Смотрят, только куда вот? Неведомо. Всё сидел себе этот юродивый, За грошами ладошку протягивал И трясущимся тихим голосом, Лепеча, бормотал наставления. Мол, держитесь от леса за десять вёрст, Зверю дикому худа не делайте — Зверь с самою землёй разговаривает, И живёт на ней он, и кормится. А земля для лесных обитателей И подруга, и мать, и заступница — Не забудет зло причинённое И всегда возвратит сторицею. Проезжала зимой как-то барыня Мимо церковки той на троечке, В шубу куталась соболиную, Что привёз ей барин в подарочек. Увидала на паперти нищего, Пожалела его — сердце дрогнуло. Дай-ка, думает, я ему, бедному, Подарю Христа ради копеечку. Из своих из саночек выбралась И к нему пошла прямо с денежкой. А мужик-то, лишь шубу завидевши, Исказился лицом весь, как при смерти, Очи из глазниц дико выпучил, Закрестился, затрясся, попятился И такой издал вопль дьявольский, Будто визг свиной на заклании. Заметался нищий по паперти И увидел полено тяжёлое — Прихожане им по воскресениям Подпирали двери церковные. Он схватил его мёртвою хваткою, Размахнулся со всеми силами И тремя ударами в голову Размозжил себе череп вдребезги… Обагрили снег брызги кровавые, И упал юродивый Замертво…