~~~
Часть 1
24 января 2012 г. в 02:27
***
Лондон встречает меня осенью – той самой классической английской осенью, о которой пишут в тиражируемых путеводителях: щедрой на туманные утра и дождливые ночи, душной, сырой и нескончаемой. Осенью, которую хочется запивать дорогим алкоголем и закуривать резко пахнущими сигаретами, прогуливая остатки наличности в барах. Осенью, которая уже когда-то была в моей жизни: кажется, лет пять назад. Или семь. Или десять. Но по большому счету, кому какая разница, кроме меня? Хотя, нет, блефую: даже мне уже это не интересно.
Я выхожу из здания аэропорта и непроизвольно втягиваю голову в плечи, чувствуя, как погружаюсь в серость. Она выпадает конденсатом на узкий черный шарф на моей шее и лезет холодными щупальцами под полы пальто, а я лишь удобнее перехватываю ручку своей видавшей виды сумки, с которой меняю города и в которой всегда собрано все самое необходимое, и уверенными шагами направляюсь к стоянке такси. Теплый душ и чашка крепкого кофе сейчас были бы совсем не лишними.
Водитель автомобиля с шашечками – истинный англичанин, возможно, не по рождению, но по воспитанию, не задает ненужных вопросов о цели визита и погоде по ту сторону Атлантики, предпочитая монотонное бормотание приемника и скрип работающих дворников беседам со мной. Дождь, успевший начаться еще на выезде из Хитроу, лениво размазывает капли воды по стеклу, больше напоминая пьяного закройщика, чем романтического живописца, как любят его изображать в дамских романах.
Все это в который раз за последние дни наводит меня на мысли о неустроенности собственной жизни и о цели, которую неплохо было бы найти. Я знаю, что двигаюсь по прямой, но понятия не имею, в какую сторону. Мне некуда возвращаться, да и не к кому: никто меня не ждет, никто не загибается от тоски, никто не названивает по ночам, чтобы узнать, в каком часовом поясе я затерялся сегодня. Всем плевать на меня, мне плевать на всех – равноценный обмен, не более того. Я - человек без семьи, дома и родины. Наверное, меня угнетало бы подобное положение вещей, если бы мне не было настолько все равно. Я существую по инерции и даже не хочу думать о том, насколько еще мне хватит запала, прежде чем сила трения не заставит меня окончательно остановиться.
За последнюю пару лет я сменил несколько стран, десятки городов и, кажется, не менее полусотни квартир. Амстердам, Сеул, Нью-Йорк, Будапешт, Куала-Лумпур, Сан-Франциско – навскидку не вспомню все, но смогу точно определить каждый из них по своим фотографиям. Я живу в самолетах, поездах, арендованных автомобилях и разномастных такси. Я привычно называю это «специфика работы» и всегда держу в голове тот факт, что место, где я окажусь завтра, зависит не от меня, а от авантюрных планов одного конкретного человека, имя которому Ли Донхэ. Вообще-то, он и есть моя работа.
Если бы меня это волновало или хоть немного задевало, возможно, я бы проклинал его и тот день, когда ко мне в студию пришел некто Пак Джунмин, финансовый воротила и широко известная в определенных кругах личность, и сделал мне предложение. Предложение было странным и даже раздражающим: я должен был стать самым натуральным сталкером. Бросить в Корее свое дело, клиентов, небольшую квартиру и отправиться за его бывшим любовником. Простите, нашим бывшим любовником, этим самым Донхэ. Мои фотографии и подробный отчет о жизни последнего в обмен на оплату всех моих счетов и значительный ежемесячный гонорар, скромно складирующийся в Хана Банке.
До сих пор не знаю, чем этот прохвост так зацепил видную финансовую шишку, но в тот момент я был в ярости. Я выставил Джунмина за дверь, а сам сгоряча едва не разнес собственную студию. Во мне клокотали обида, ненависть и чувство ущемленного достоинства. И у меня были на то свои причины.
Мы пробыли с Донхэ вместе почти три года, пока не разошлись из-за слишком разных взглядов на жизнь и дальнейшее будущее. Мне хотелось спокойствия и размеренности с домом, садом и семейными традициями, его же постоянно тянуло на приключения. Донхэ был из тех достаточно легкомысленных людей, которые бездумно ввязываются в авантюры, редко заканчивающиеся чем-то хорошим. Логично, что в конце концов наши отношения достигли точки, после которой нет ничего – пусто, и мы расстались.
Я переживал разрыв мучительно, потому что успел привязаться, прорасти и впустить к себе. На то, чтобы вернуться к жизни, мне потребовался почти год абсолютной невменяемости: я сидел на таблетках, ночных попойках и азартных играх и впервые радовался, что некому вытащить меня со дна. Но все проходит, ко всему привыкаешь: к хорошему, плохому, к пустоте и одиночеству. Я приспособился, выдохнул и вернулся: у меня остались мой фотоаппарат и моя студия – можно было попытаться продолжить.
Где все это время был Донхэ, я не знал и знать не хотел. После того, как он педантично собрал все свои вещи, вплоть до мягких карандашей и старых журналов, и ушел, я его больше не видел. Мне так даже было спокойнее: я избавился от всего, что могло бы напоминать о нем еще в день, когда он в последний раз закрыл за собой дверь моей квартиры. Поэтому неожиданный визит Пак Джунмина выбил меня из колеи. Я был зол, чертовски и безосновательно зол: на Донхэ, силуэт которого вдруг снова замаячил на моем горизонте, на Джунмина, который возомнил себя знатоком людских душ, и на самого себя, потому что потерять контроль над собственными мыслями оказалось слишком легко.
Именно так: да, я выгнал нахального финансиста, но идея смертельной инфекцией уже начала отравлять мое сознание. Я пытался забыть, пытался работать в обычном режиме, пытался завести новых знакомых, чтобы не думать – не выходило. Каждый раз, оставаясь наедине с самим собой, я возвращался к «идее», навязчивость которой уже бесполезно было отрицать. Я думал, взвешивал, представлял, но так и не мог на что-нибудь решиться. После двух недель душевных терзаний и абсурдных снов я позвонил Джунмину, который в первый визит предусмотрительно оставил пару своих визиток на не самом видном месте. Этот момент можно считать новой точкой отсчета. Теперь ритм моей жизни был полностью согласован с ритмом жизни Ли Донхэ.
И я начал его преследовать. Это было не так драматично, как я предполагал, а сначала даже увлекательно. Выяснилось, что за то время, пока мы не виделись, он стал профессиональным аферистом. Жертвами его, главным образом, становились состоятельные мужчины за сорок, а целью – их коллекции. Ювелирные украшения, произведения искусства, марки, монеты, вина – Донхэ точно определял, что представляет для хозяина наибольшую ценность и с удовольствием лишал его этого, а затем исчезал на некоторое время со всех радаров. Жертвы страдали, заламывали руки, бесновались, но обращаться в соответствующие органы не решались, разумно предпочитая безупречную репутацию утерянной вещице. Другими словами, никто не спешил оповещать общественность о своих скоротечных романах на стороне с мужчиной, особенно те, что «женаты, с детьми». Донхэ об этом знал, поэтому шел на риск и спустя пару месяцев снова выходил в свет. А вместе с ним и я.
Джунмин, кстати говоря, был одним из его бывших клиентов. Странный, нелогичный мужчина. Донхэ увел у него старинные рукописи, а он в ответ лишь установил за ним слежку и начал собирать информацию, напоминая больше преданного фаната, нежели обиженного любовника. Я не пытался залезть в голову к Джунмину, потому что сомневаюсь, что мне бы там понравилось. Но факт оставался фактом: я работал на него уже третий год.
В любое время суток я примерно знал, где находится моя работа, с кем и что делает. Я исправно посылал фотографии и подробные отчеты Джунмину, но при этом старался не слишком светиться, что было практически невыполнимо. Особенно первое время. Мне часто хотелось подойти к Донхэ, сделать что-нибудь переходящее все границы, сдать его нынешним любовникам или закатить скандал. Я напоминал себе истеричку со сбитым гормональным фоном и снова возвращался к таблеткам, пока не притерся и не научился относиться ко всему без эмоций.
Наверняка, несмотря на все мои жалкие попытки конспирации, Донхэ знал, что за ним наблюдают, потому что сложно не заметить многолетнюю слежку, но ни разу даже не намекнул. Думаю, ему банально все равно, мне – тоже. Правда иногда мне кажется, что вот сейчас он подойдет ко мне, толкнет в плечо и недовольно поинтересуется, какого черта я таскаюсь за ним по пятам. Но время идет, Донхэ не подходит, и вот сейчас я в Лондоне. Не знаю, надолго ли, но уверен, что это просто очередной транзит. Возможно, через неделю я буду, например, в Сиднее.
***
За размышлениями дорога пролетает как-то непозволительно быстро, и вот я уже стою перед входом в небольшую уютную гостиницу, где мне предстоит поселиться на ближайшие дни, наполненные лондонской осенью и проявленными фотоснимками. Дождь все так же барабанит по полям шляпы и даже не думает прекращаться. Я запрокидываю голову назад и долго всматриваюсь в тяжелое далекое небо, на котором нет даже туч – сплошная бесшовная серость, которую хочется вспороть чем-нибудь старательно заточенным. Этот город уже не нравится мне тем, что заставляет слишком много думать. Теплый душ и ароматный кофе – единственное, что должно занимать мысли, а не размышления о беспризорности и неустроенности моего бессмысленного бытования. Я стряхиваю воду с пальто и, дежурно улыбаясь швейцару, прохожу через стеклянные двери отеля. Вечером меня ждет работа. Как, впрочем, всегда.
***
Около шести часов после полудня я иду на выставку какого-то модного современного художника, до которого мне нет абсолютно никакого дела, в отличие от объекта моих наблюдений. Донхэ с непринужденной улыбкой обходит зал, удивительно поглощенный живописью, но не забывающий высматривать свою будущую жертву. Он одет в классический костюм-тройку черного цвета и остроносые туфли, которые смотрелись бы смешно на моих тощих ногах, но которые до неприличия идут ему; верхние пуговицы раздражающе белой рубашки небрежно расстегнуты, выставляя на обозрение красивую шею и маленькую родинку с левой стороны. В руках у Донхэ едва пригубленный бокал шампанского, а вся его поза выражает обманчивую расслабленность. Готов спорить, сегодня он будет иметь немалый успех.
И, конечно же, я ничуть не удивляюсь, когда он покидает выставку в сопровождении долговязового англичанина, который с вежливой улыбкой придерживает дверь, дожидаясь, пока Донхэ покинет помещение. Я понимаю, что на этом моя работа не заканчивается, поэтому выхожу следом за ними.
***
Время в Лондоне кажется недвижимым, застывшим в мозаичной форме. Донхэ гуляет со своим английским джентльменом – я гуляю с ними. Методы рыбной ловли «по Фишеру» работают безотказно, и мистер Джонсон окончательно очарован детской непосредственностью и доверчивым выражением лица со всегда чуть приоткрытым ртом. Кажется, еще немного, и чопорный сэр созреет для предложения о женитьбе.
Я не знаю, чего добивается Донхэ, и впервые за все время работы чувствую себя бесполезным отростком, наблюдающим за чужими жизнями. Я не засыпаю без пары-тройки стаканов горячительного на ночь, а часы, которые условно можно назвать свободными, убиваю продолжительными прогулками и болезненными воспоминаниями. Мне душно и тошно, улицы туманного города почему-то становятся для меня неожиданно важными и осмысленными. Я сливаюсь с домами и растворяюсь в лужах мостовых, а фотоаппарат фиксирует процесс моего забвения. Ни один город я не фотографировал так много.
Вечерами я прихожу к Мосту Тысячелетия и снимаю Темзу, людей, противоположный берег. Отсюда серое небо кажется странно близким, будто зовущим шагнуть в него. Я жду, когда совсем стемнеет, разворачиваюсь и ухожу обратно, потому что у меня не хватает духу перейти на другую сторону. Я сам толком не могу понять, почему. Для меня это слишком символично, потому непреодолимо.
В один из таких вечеров я слышу за спиной шаги. Мысль о том, что рано или поздно это должно было случиться, все-таки успевает оформиться в голове, когда знакомый (до электрических разрядов в пальцах рук) голос задает вопрос:
- Может, все-таки перейдешь?
Я качаю головой, но не оборачиваюсь, продолжая наблюдать за неспокойностью реки. Я не могу.
Донхэ насмешливо хмыкает, хлопает меня по правому плечу газетой и направляется туда, куда я до сих пор мог только смотреть. Я бросаю косые взгляды на его спину, но не дожидаюсь, пока он затеряется в толпе прогуливающихся: неведомая сила несет меня вперед, за ним.
Я не пытаюсь догнать, но и не отстаю, вымеряя каждый шаг. Когда Мост заканчивается, мне кажется, я пересекаю границу между мирами: есть то, что было до, а есть то, что будет после – сейчас же мне отмерено только полметра гранита. Я улыбаюсь собственным мыслям и продолжаю движение.
Мы долго плутаем по улицам Лондона, как будто заметая следы, как будто надеясь, что нас будут искать, что кому-то еще в мегаполисе мы можем быть нужны. Я не забываю снимать, хотя мысли мои сейчас закольцованы на Донхэ, и в объективе я вижу только его. Город хмурится низкими тучами, и кажется, что уже совсем ночь, когда мы наконец находимся в маленьком уютном отеле где-то на севере.
Я чувствую, как иду по грани. Когда вхожу за Донхэ в заранее заказанный номер – по грани, когда зачарованно смотрю в его глаза – по грани, когда слышу его дыхание у своего лица – по грани. Но, как только он резко дергает меня на себя, не говоря ни слова, я проваливаюсь за эту грань.
Я не помню, как и куда пропадают пальто. Я не совсем понимаю, куда исчезают смятая газета и мой фотоаппарат. Я вижу и знаю только Донхэ: его руки, волосы и запах. Я не замечаю, как гостиная сменяется спальней, а рубашка и брюки теряются где-то в бесконечности между дверью и кроватью, но зачем-то фиксирую дурацкую полоску на обоях, от которой у меня рябит перед глазами.
Мне всего много и одновременно мало: прикосновений, поцелуев, шепота. Мне жарко, мокро и скользко, и я откуда-то извне наблюдаю, как Донхэ гладит, кусает и как-то даже нервно сжимает мое тело. Он тяжело дышит и беспомощно приоткрывает рот, пока стягивает с меня белье, оставляя в одних носках. Я ловлю себя на том, что любуюсь им, его движениями, неожиданно крепкими плечами и лукавой ухмылкой. Мне страшно от близости, но это не мешает мне хотеть еще ближе. Я запрокидываю голову и цепляюсь взглядом за потолок. Мне кажется, сквозь него я вижу черное лондонское небо. И, когда Донхэ на выдохе входит в меня, оно обваливается на меня всей своей тяжестью, сдавливая грудь и перекрывая кислород. Я уверен, что вижу, как звезды смеются надо мной.
***
Просыпаясь утром, я почти уверен, что найду себя связанным, упакованным и погруженным на корабль, следующий дальним курсом, предположим, куда-нибудь в Зимбабве, или прикованным наручниками к батарее. Это было бы вполне в стиле Донхэ. Поэтому удивляюсь, обнаружив себя на кровати в том же номере отеля, где накануне помутился рассудком, свободным. Тело сладко ломит, и я потягиваюсь, предпочитая пока не думать, что теперь у меня нет работы и последней цели в жизни. Мне слишком хорошо, и даже небо, маячащее за окном уже привычной серостью, не раздражает.
Я медленно поворачиваюсь на бок, но вместо Донхэ на той стороне меня ждет записка. Это странно, и любопытство заставляет пальцы рук дрожать. Я сонно щурюсь и читаю всего три слова на клочке бумаги: «Поехали со мной».
Все становится еще более запутанно, но мне хочется смеяться.