Преемник

Вилли Вонка жуткий человек. Он безвылазно сидит на своей конфетной фабрике, блуждая по многочисленным полумрачным коридорам в поиске новых идей. Он читает хрустящие в руках свежие газеты, в которых говорится о людях, но совершенно не умеет с ними общаться, да и не хотелось бы. Создаёт конфеты для детского счастья, хотя терпеть не может мелких болтливых приставал, дергающих за рукава идеально выглаженного пиджака и достающих глупыми вопросами. Разве должен великий кондитер выслушивать детские бредни? Выслушал бы кто его, но совершенно не бред, а вполне себе состоятельные идеи для прорыва в области сладких пирожных. И всё же, среди камней он откопал алмаз. Вилли мог работать со взрослыми, но не мог им доверить часть своей работы. Как можно этим ограниченным умам дать работу, окромя носильщиков или доставщиков? Они ничего не смыслят в творчестве и конфетах, не так, как могут думать гении, подобно Вонке. И воспитывают таких же, вечно оскорбленных, потерянных детей. Кондитер имел очень строгие взгляды на счёт воспитания, наверное, такие привил ему один мужчина, с которым связывала его жизнь. Вспомнить бы имя. Чарли оказался не таким. Не избалованным, желающим загрести всё, что видит, в свои чистые опрятные руки, но восхищающийся сладкой карамелью, тающим на языке шоколадом и засахаренным мармеладом. В его взгляде отражались желание и чистейшего вида голод, тот самый, который сподвигнул Вилли на создание фабрики. И он определился. Решил. Нашёл свой ответ. Переступив порог их хиленькой хибары Вилли улыбнулся белозубой улыбкой, оправил лацканы длинного чёрного пальто и гордо заявил, что заберёт ребенка на свою фабрику. Отдаст любую сумму, чтобы его семья жила в довольном удобстве и самого Чарли не обделит. Более того, мальчишку ждало счастливое и беззаботное будущее, в котором всё шло в его тонкие, ослабшие от голода, руки. — Я не брошу свою семью, — оробело ответил ребёнок, натягивая короткий свитер, в надежде согреть себя этой холодной зимой. Куртка была в их семье только у отца — ему нужнее. Чарли потерянно переглянулся с матерью. Та вздохнула, села на трехногую табуретку и качнула головой. — Сынок, мне кажется это хорошее предложение. Ты будешь хорошо жить на знаменитой фабрике. И не будешь голодать. — И это намного лучше, чем перебиваться одним, плохо согревающим капустным супом, — ворчливо добавила бабушка. Чарли замер на мгновение. Будущее на фабрике, рядом с жутким Вилли, не виделось ему счастливым. Оно было непонятным, пугающим и неизведанным. Но если он согласится, то его семья сможет купить новый добротный дом, без дыр в стенах и протекающей крыши, с уютным отоплением и большой, семейной кухней. И что, что на этой кухне не будет самого Чарли? Внутри что-то болезненно заскребло. — …согласен, — мальчик прячет взгляд в дырявых сапогах, ошибочно названных зимними — Я согласен. И горечь разливается по горлу, словно яд. Вилли Вонка удовлетворённо улыбается. В дальнейшем Чарли родителей больше не видит. Сказать честно, он вообще не видит белый свет, не видит как тает снег и расцветают цветы, как оживает спящий город и зеленеет листва. Его природой стали несколько блоков фабрики, имитирующих сказочные сады, словно вытащенных из книжки про Алису. Воздух в них свежий, холодный, особенно в шоколадной долине, но всё равно не тот. Нет слабого ветра и трава под головой вскоре начинает таять и пачкать чистые волосы. К слову, холодно на фабрике везде. Чарли не ощутил прихода весны, кутаясь в тёплые свитера и заматываясь в кучу одеял по ночам. Вилли он видел редко, бодрым и улыбающимся, кажется, он процветал, заменяя всем обитателям тёплое солнце. Плохая была замена, думал Чарли, рассматривая болезненно-бледную кожу и тёмные круги под светлыми глазами. Местный призрак, не более. Он приходил, выдавал список дел своему маленькому помощнику, громко и звонко рассказывал о продвижении фабрики, вставляя безумные шутки и также безумно смеясь. Чарли относился к этому философски, с пониманием. Он и сам чувствовал себя странно, блуждая по огромным, широким коридорам, утопающим в полумраке. Бывали такие отсеки, в которых совсем нет света. Мальчику приходилось прижиматься к стене и почти не дыша продвигаться вперёд. Он не слышал человеческой речи, кроме одного Вилли, за которого хватался, будто за соломинку, а тот появлялся лишь на пять минут, жестоко отнимая последнее. Одна отдушина — мысль, что его родители сейчас в тепле и уюте и не знают голода. В принципе, как и он сам. Недавно впервые в своей жизни Чарли попробовал говядину. Она показалась ему вкуснее и слаще любой карамели, так что на следующий день, Вонка, призадумавшись, создал мармелад с пряностями. К удивлению их обоих, не прогадал, спустя четыре месяца выпустив его на прилавки — скупали очень быстро. В свои шестнадцать Чарли уже сам знал, что от него требуется и как всё работает, мог составить план, с неохотой общался с лумпа-лумпами и боль, грызущая его раньше сошла на нет. Внутри стало просто пусто. Словно машина, выполняющая свои обязанности или печальный писатель, что сочиняет свои стихи, построив их на своём горе. Любовь? Забота? Семья? Чарли забыл как должны выглядеть эти слова, зато неделю назад вспомнил что такое настоящий снег. Вилли оправдался, что нужно хотя бы раз в несколько месяцев давать интервью, а то люди могут решить, что хорошие кондитеры вымерли, как гиппопотамы. Чарли не стал исправлять его на мамонтов, просто примирился и махнул рукой. Злосчастное солнце решило выглянуть именно в день интервью, освещая белый мир. Снег блестел, переливался и, когда Вилли приказал лумпа-лумпам открыть большие главные двери, больно резанул по глазам, привыкшим к мраку. На улице уже стояла толпа зевак и журналисты. Они задавали заготовленные вопросы, Вонка раздражённо отвечал, натянув свою самую обаятельную улыбку и иногда перекидывал внимание на самого Чарли. После того дня в одной из газет красовалась их общая фотография, на которой Вилли горделиво, в неком покровительственном жесте, положил ладонь, укрытую перчаткой, на тощее подростковое плечо. Расположена она была прямо под названием статьи «Преемник, подающий надежды». В ней спорили о том, будет ли он также хорош в производстве, как сам начальник фабрики, на что тот отвечал, что Чарли будет лучше. И он пытался. Генерировал идеи, блуждая по тёмным коридорам, ставшими родным домом, читал хрустящие в руках свежие газеты, в которых говорится о людях, но совершенно не умел с ними общаться, да и не хотелось бы. Создавал конфеты для детского счастья, хотя терпеть не мог мелких болтливых приставал, дергающих за рукава идеально выглаженного пиджака и достающих глупыми вопросами. Чарли видел в отражении образ, едва ли не совершенно совпадающий с образом Вонки. Тёмные тона дорогой одежды, высокие шляпы и трость с золотистым концом. Одиночество не тяготило — оно стало настолько привычным, как воздух. Чарли здоровался по утрам со своим отражением, в обед пил чай в компании Вилли, разделяя его фантазии и идеи, понимающе смеясь над каждой шуткой и вместе с ним, словно два равных джентльмена, составлял план разработок и поставок. Ближе к вечеру парень был предоставлен сам себе, уже наизусть зная каждый поворот, и останавливался в шоколадной долине, бесцельно смотря на шоколадный водопад и размышляя о всяких глупостях. Иногда присоединялся Вонка, безумно смеясь и рассказывая путаные истории из жизни. Почему-то после совершеннолетия Чарли они стали видеться чаще. Наверное, он просто перестал раздражать.