В сиянии

      Се Лянь сидел на алтаре в тени собственной скульптуры. Его не должен был видеть ни один человек, ни один демон, но Хуа Чэн явно ловил каждый взгляд и улыбался. Огонек в лампадке колыхался от легкого ветерка, как и тысячи таких же, наполнивших храм мягким сиянием.       За стенами храма ночь давно наступила, укутав уставшую землю звездным одеялом. Аромат дорогих благовоний за долгие годы стал Се Ляню непривычным. Иногда, оказываясь, у храмов других небожителей, он ловил нежные запахи, но ветер их мгновенно развеивал, не дав ни насладиться, ни вспомнить, как там было раньше. А теперь тонкий дымок агаровых щепок пьянил и кружил голову.       Белыми цветами Хуа Чэн украсил алтарь. И теперь лепестки усыпали все свободное место у ног скульптуры. В ладони Се Ляня, вырезанного из камня, тоже должен был лежать цветок, свежий и ароматный, но любой настоящий терялся среди огромных пальцев, смотрясь не больше яблоневого лепестка. И живой цветок заменил один, сотканный из шелка. Бабочки тогда, Се Лянь еще помнил, затопили храм, а потом враз исчезли, оставив и цветок, и легкие шелковые ленты, развевающиеся под потолком.       В мерцании огоньков Хуа Чэн не выглядел таким диким, каким казался раньше. Та вечная сосредоточенность пополам с беспокойством, сокрытая под маской озорного повесы, исчезла, оставив после себя невиданное для демонов умиротворение. Се Лянь спрыгнул с алтаря и сел рядом.       — Гэгэ утомился? — Хуа Чэн поставил лампадку на алтарь, заполнив последнее пустующее место, и повернулся.       — Нисколько, — широко улыбнулся Се Лянь.       Он протянул руку к голове Хуа Чэна, и тот будто специально чуть подался вперед, так что пальцы коснулись черного шелка волос. Пряди почти закрыли лицо. Се Лянь поправил их открыв и повязку, и глаз, и хотел убрать руку, но Хуа Чэн не отпустил. На тонких пальцах, обычно ледяных, еще осталось тепло огня, и теперь они казались живыми. Грусть и сожаления, давно прячущиеся в сердце, мелькнули и вновь скрылись.       Глаз Хуа Чэна сверкал праздничной киноварью. Губы, оказавшиеся жесткими, алели. Се Лянь все же вернул руку и теперь неосознанно оглаживал ставшие чуть влажными костяшки.       — Ночи слишком быстро кончаются, — пробормотал Хуа Чэн, на что Се Лянь смог только непонимающе улыбнуться.       — Разве?       Для Се Ляня же все время казалось бесконечным. Ночь кончилась? Ничего, скоро наступит еще одна. А потом еще и еще. Все равно Хуа Чэн не отходил от него даже днем, грозным видом отпугивая назойливых просителей.       — Гэгэ, давай посмотрим на луну.       Хуа Чэн вскочил так быстро, будто смутился от собственных слов и теперь не знал, куда себя деть. Он помог Се Ляню встать.       Чем дальше они уходил от алтаря, тем меньше света их окружало. Се Лянь обернулся. Рядом с его статуей уже много лет стояла еще одна. Юноша с хитрой улыбкой сидел на самом краю алтаря и задирал голову, пытаясь заглянуть в глаза вырезанному из камня Се Ляню, но и тот, улыбаясь мягко, смотрел только на него. Каждый раз от такой картины Се Ляню становилось неловко, словно он подглядел за чем-то запретным, сокровенным. В сиянии тысяч огоньков они казались живыми, только замершими под взглядами тех, кто их застукал.       За плотно закрытыми дверьми их встретила холодная луна. Собравшиеся к вечеру тучи уже разметало по небу. Тишину вокруг них наполнял шелест цветов храмового сада.       — Поднимемся?       И Хуа Чэн, даже не дождавшись ответа, подхватил Се Ляня. Мгновение, и они уже стояли на коньке храмовой крыши. С этого места город казался морем огоньков, безбрежным и безмятежным. Фонарики раскачивались от ветра, и издали это становилось похоже на бегущие волны.       — Похоже на сказку, — пробормотал Се Лянь, крепко сжав предложенную ему ладонь.       Он видел эти фонари уже не один раз, но все же кое-кто не давал от них устать. От их мягкого оранжевого сияния, все окутывающего.