Круг

Гермионе часто советуют успокоиться. Расслабиться, вздохнуть, расправить плечи и отправиться туда, куда понесет ее течение. Однажды она вняла этому совету. С тех пор она повесила его в золотую рамку в своей голове, потому что Потому что с ней определенно не могло случиться ничего лучше, чем глупый поцелуй в тот день. Они сидели в тени старой ивы, это был седьмой курс, и она, кажется, давно утратила ту свою магию, с помощью которой чуть не убила их троих на третьем. Близко друг к другу, они грелись под общим пледом. Гарри что-то рассказывал. Гермионе помнится, он начал злиться: резче стали жесты, словно он выписывает палочкой боевые проклятья, на лице появились морщинки, видимые только в минуты гнева, зубы мелькали между губ чаще и чаще. Гермионе было тепло, и она почти не реагировала. Зато Рон среагировал так, как именно он реагировал на тепло, сладкий чай в руках и разбушевавшегося Поттера. Когда Рон поцеловал Гарри на глазах Гермионы, она не почувствовала холод. Ей не стало грустно, одиноко, не появилось ощущения, что ее все бросили и забыли. Она тихо заколдовала чашки в руках друзей, и те взлетели на выступающий из-под земли корень ивы, куда она спустя пару мгновений поставила и свою, садясь на колени перед медленно, очень мягко целующимися Роном и Гарри. В их поцелуе не было спешки, не было голодной страсти, не было тьмы, желания. Он был нежным, неглубоким, неторопливым: они закрыли глаза и просто наслаждались тем, что были друг у друга. Гермиона улыбнулась. Спустя годы после она не могла сказать, почему сделала это в тот день. Она помнила, что просто чувствовала — уют, тепло от горячего чая, ласку, даримую двумя юношами друг другу на ее глазах, словно вокруг них вовсе не существует никакого мира: ни единой живой души, ни атома неодушевленной материи. Словно они были одни во всей вселенной и дышали сквозь поцелуй так же привычно, как дышали бы воздухом, которого в этой гипотетической вселенной у них не было. Спустя годы после Гермиона не смогла бы сказать, почему в тот день подалась вперед и молча накрыла губами сомкнутые чужие. Почему в ответ на распахнувшиеся глаза обоих и разомкнувшиеся губы сначала коротко поцеловала одного, а затем и второго. Никто из них не смог бы в деталях рассказать, что произошло в тот день. Гарри сказал тогда же, когда они вернулись в Хогвартс и устроились на диване в гостиной Дома, все втроем: что вокруг них клубилась и завивалась магия, она согревала, пахла чем-то сладким и пряностями, создавала причудливое полотно зеленого, медно-рыжего и красного. Он смотрел на пламя в камине, сжимая в руках стакан чая, и огненные блики отражались в его глазах. Он сказал, это было похоже на дружелюбный пожар, и Рон с Гермионой, оказавшиеся по обе стороны от Поттера, обняли его, теплее укутывая в знаменитый гриффиндорский плед. С того дня им не обязательно было говорить. Гермиона не спрашивала, когда друзья стали встречаться, почему не сказали ей, потому что ее просто приняли в круг. Зацикленный на повторении круг поцелуев, понимания и принятия, безусловной любви, которой по какому-то магическому стечению обстоятельств не нужны были слова и оправдания. Гермиона понимала, каким взглядом они втроем смотрят друг на друга, понимала, о чем думают Рон и Гарри, отвлекающиеся на зельеварении на гляделки, чувствовала, что их близость длится дольше, чем ее с ними. Что они уже привыкли, притерлись, почти слились в одно, во что-то такое матовое и домашнее, во что-то, чего оба всегда желали. Им не нужны были слова, потому что обо всем и еще чуточку рассказывала зацикленная в круге магия. Рассказывали жесты — объятия, долгие и скользящие касания, взгляды, полные слов, которые не обязательно высказывать. Поцелуи. Волосы Рона напоминали пламя, а у Гарри на голове будто вот-вот должны были запищать и затрепетать едва оперенными крыльями воронята. Гермиона касалась их, чувствуя, что пустота в ее груди затягивается, стоит ей это сделать. Прикосновение к Рону иной раз неконтролируемо обжигало, а Гарри исцелял ожоги, молчаливо охлаждая и слизывая раздражение и боль. Рон был пожаром, а Гарри Гарри был любимцем Праматери Магии и верным сыном той, кто подарил его далекому предку мантию, с помощью которой от нее можно было надежно спрятаться. Гарри до мозга костей принадлежал Смерти, и потому она сделала подарок и ему, как когда-то Игнотусу. Но Гарри не нужны были сила, власть, не нужны были деньги и вечная жизнь. Гарри Поттер всегда хотел лишь одного. Семью. И Смерть подарила ему Круг, раскрывающий суть волшебника, согревающий, создающий тепло и дом там, где есть те, кого любишь. Гарри лишь выбирал и предлагал, а согласиться или нет решали те, кого он выбрал. И Смерть, может быть, самую чуточку была недовольна его выбором. Если девочка, да, магглокровка, но новая кровь, еще как-то ей нравилась, дитя из семьи Предателей крови, которое он выбрал первым… Впрочем, их с Гарри ауры были противоположны, а значит, подходили друг другу, охотно спаиваясь. Их системы ценностей были очень близки, они и без Круга едва не читали мысли друг друга, непринужденно общаясь на любые темы. Рон Уизли также мечтал о семье, о доме, где будут ждать, если случится, что придется. Когда они только сошлись, Смерть не успела задуматься о том, как им подарить детей, чтобы дом никогда не был пуст и не затихал, чтобы притягивал, побуждая вернуться, когда почувствовала, что их тепла слишком много для них двоих. Что тепла этих юношей и любых детей будет слишком много для дома, принадлежащего только им. И Смерть приготовилась ждать еще, потому что ей было совершенно очевидно: ее милый Гарри еще не закончил Круг. Он еще ищет. Сам знает, что ему и Рональду нужно девать куда-то рождающийся от их соприкосновения жар, и посматривает вокруг, когда чувствует что-то подходящее. Когда в Круг потянулась девушка, Смерть пригляделась. У Игнотуса не было женщины, он отчетливо тяготел к мужчинам, и Гермиона была чем-то новым в восприятии Смерти. Такая внешне маленькая и хрупкая, а внутри — титановый стержень, освежающая прохлада, ветер в пшеничном поле. Как там пахла ее амортенция? Свежескошенной травой, мятной зубной пастой и печатной краской. Хорошая девочка для ее сына. Сыновей. После Гермионы Круг скоро замкнулся. Гарри и Рон дарили любовь ей и друг другу, и Гермиона училась дарить ее в ответ, распространять вокруг, как это иногда, что-то такое ощущалось, делали Рон и Гарри. Контролируемый пожар ложился на ее плечи, ласкал щеки и щекотал под подбородком, стоило ей загрустить. Гермиона видела, что огонь Рона на плечах Гарри заставлял его щеки пылать, обвивал и забирался в уши, кусал за пунцовеющие мочки. Приятный холод Гарри же так и запечатлевался на Роновых губах, припечатывая ярость и печаль. Так Рон целовал Гарри без задней мысли, стоило ему начать злиться. Пока у них не было дома, но чувствовалось, что будет. Что если они будут втроем, любая палатка превратится в такое же уютное гнездышко, как то, что не покидало голову Гарри. В его первый после выпуска из Хогвартса день рождения Гермиона все-таки посадила в него детеныша давно прирученной мантикоры — безобидного, сродни в полной мере магическому котенку. Крылатого, пока что пушистого и требующего заботы. Этот детеныш был первым, кого они привели в свой новый дом. И Смерть надеялась, что они на этом не остановятся.