Он стоит перед связанным нитями собратом лишь в паре шагов. Глаза его до краёв залиты Чумой, она прямо сочится наружу отовсюду. Но что здесь было не пропитано её зловонием, её ядовитыми миазмами? Везде чувствовалось присутствие Света: в самой маленькой тле, в растущей травинке, в его собрате - всепоглощающей была
Её власть и ничто не могло не подчиниться этой воле.
Сосуд должен положить конец Чуме. Или конец наступит для всего остального.
Призрак не медлит, не ждёт команду от сковавшей Полого сестры, так вовремя подошедшей на помощь в тот самый момент, когда бремя тюрьмы на себя хотел взять маленький сосуд. Но не успел. Воткнутая прямо промеж трещины игла, несущая за собой на нити из шёлка воительницу оказалась намного быстрее. Он разбегается и из-за пустотного тела начинает виднеться сияние Гвоздя Грёз, который тянулся к заражённому сосуду, будто сам хотел замахнуться для удара. И Призрак не думает ни о чём другом - он делает сейчас то, что должен. То, для чего его и создали. И его рука ни разу не дрогнула, сколько бы память не ворошила мысли о той последней из своего рода, которая подарила ему Гвоздь.
Призрак резко останавливается перед самым лицом собрата, он всего на несколько секунд заглядывает ему глубоко в глаза, как раньше - как тогда, будто они снова дети и все вместе.
Дома. Будто брат снова смотрит на него, заглядывает в саму душу и протягивает свою руку, зная, что её возьмут в ответ. Не боясь, что отвергнут, не поймут, бросят одного во тьме. Но в очах Призрак видит ныне лишь чумной гной, и взгляд Полого направлен в никуда. Ведь нет более его собственного взгляда, и глаза его тоже подчинились
Её власти, как и всё тело подчинено воле Чумы.
Гвоздь становится больше, его сияние ярче, сильнее. Хоть нет души, нет своих грёз, но Призрак, сам того не осознавая, как-то чувствует копящуюся в одном ударе силу. Их силу: всех тех, кого он встретил на пути и упокоил, всех воспоминаний, которые теперь стали его собственными, всех грёз и мечт, собранных по крупицам со всего Королевства - всё это лишь в одном ударе было собрано. Одном, но самом важном. Сосуд изо всех сил замахивается.
И наконец бьёт. Пронзает самое нутро Полого Рыцаря. Грёзы открываются перед ним. Её Грёзы, Её владения могила.
Ткань реальности на несколько секунд разрывается — достаточно, чтобы в расщелину смог протиснуться Призрак. Сознание вернулось к нему сразу же, как он попал в Мир Снов. Здесь было также, как и в других его частях, куда сосуду доводилось проникнуть. Вернее, почти также. Лишь попытавшись выйти из укрывающей его тени платформы, как лапки тут же обожглись о свет, и Рыцарь оступился назад. Сияние здесь было ярче и сильнее, чем где-либо ещё. Оно жгло всё чуждое себе, ненавидело и желало только одного: его смерти. Пустотного отродья, крупицы Древнего Врага - он почувствовал это через нестерпимый жар, который обжигал плоть. И у этой ненависти тоже был источник. Призрак присмотрелся, откуда больше всего изливается свет, но искал он недолго, быстро заприметив средь густых белых облаков, каменистых островков в воздухе и странных строений, похожих будто на чьи-то рога, Солнце. Ярчайшее из всех светил, что ему когда-либо доводилось видеть.
Его должно уничтожить. Такова его цель, пускай не для неё был создан.
Несмотря на нестерпимый жар Рыцарь поднимался всё выше и выше, перепрыгивая с платформы на платформу. Вот он, на самой вершине, ближе уже некуда. Казалось, что отсюда, с каменного островка можно было дотянутся, даже потрогать светило. Впрочем, видимое глазами имеет свойство быть обманчивым. Теперь Призрак стоит прямо здесь, прямо перед Солнцем — самим Светом. Есть лишь единственное правильное, что он может сделать сейчас.
И его рука сама потянулась за спину, к заточенному клинку из сплава бледного металла, острейшим, который мог бы выпотрошить камень, расколоть крепчайший панцирь. Не было вокруг ни единого звука, сама песнь Грёз стихла и более не роились вокруг чужие мечты, лишь лязг клинка, да ветер продувал колышущийся плащ… Или так только кажется? В самый последний момент Призрак почувствовал иное тепло, отличное от того, что исходило от Солнца. Оно топилось у груди, отдаваясь непрекращающимся треском. И жар только нарастал, из-за чего Рыцарю показалось, что вот-вот, и оно расплавится, а заодно прожжёт и его насквозь. Ему оставалось только отложить гвоздь и почти начавшуюся битву в сторону, чтобы проверить неизвестное нечто.
Лапка слепо обыскивала все карманы под плащом и наконец нашла то, что было причиной исходящего изнутри тепла: маленький амулет, коих у Призрака собралось более пары десятков. Сделанный в форме маленькой рогатой маски, ничем не похожий на другие, медальон Мрачного Дитя выглядел как страшная рожица одного из членов труппы с характерными чёрными полосками и алыми глазами. Только вот «глаза» сейчас светились много ярче, нежели раньше, походя больше на какие-то неизвестные ему драгоценные камни, добытые из сердца Пика. Рыцарь поднёс амулет поближе, с интересом рассматривая его, но тот внезапно для самого сосуда будто бы наполнился какой-то неведомой доселе силой и исходящий жар уже едва ли можно было терпеть. От неожиданности сосуд обронил его на каменную плитку, отойдя на пару шагов назад. Он без раздумий достал гвоздь, готовясь сейчас к чему угодно и...
Каково же было облегчение, когда из амулета в виде струйки красного пламени, а потом вовсе полностью приняв свой привычный облик, вылетело всего лишь взращённое им же Мрачное Дитя, дарованное ему Маэстро труппы. Дитя безучастно осмотрелось по сторонам, видимо даже не понимая, где они находятся. Оно что-то недовольно мурлыкнуло про себя и по старой привычке подлетело и прижалось к макушке сосуда, исторгая из глубин тела довольное урчание. Дитя отлетело от Рыцаря на привычное расстояние, как и всегда готовое сопровождать его и сосуда был совсем не против, если ему немного, но помогут в предстоящей битве.
И стоило дитя Гримма только обернуться спиной к Рыцарю, только посмотреть на жёлтое Солнце вдалеке, как оно упало почти замертво, еле вздыхая и не в силах даже снова открыть глаза. Призрак немедля бросился к своему спутнику, осматривая маленькое тельце с разных сторон. Но что он мог сделать? Через пару секунд уже само Дитя начало будто гореть изнутри, судорожно корчась от боли. Сосуд смотрел, стоял и смотрел, ведь сейчас ничего не мог сделать. Вот так, застыв в агонии, Дитя на глазах своего родителя, взрастившего и заботившегося о нём, рассыпалось на слегка светящийся алым цветом пепел. Нельзя было сказать, что Призрак чувствовал и... Чувствовал ли он вообще что-то.
Необъяснимо и неосознанно для него самого, но лишь сильнее сжалась лапка на рукояти гвоздя.
Он подошёл поближе к той горстке пепла, что осталась от Дитя, но не успел даже прикоснуться к ней. Мёртвый пепел, горстка праха, казавшаяся ему мёртвой, убитой сияющим в выси Солнцем, резко вспыхнула алым пламенем. Оно было неподвластно ни дующему на него ветру, ни выжигающему всё лучезарному Свету. Оно только возгоралось выше и выше... Пока пепел не истлел, а пламя не разлетелось под дуновением ветра. Перед Рыцарем в полный рост, стоя к нему спиной, предстал Маэстро в своё истинном обличье: рост его был выше, чем в мире реальном, алая накидка, что была в то же время частью тела и идеально ровные длинные рога того же цвета венчали Гримма - Короля Кошмаров, единственного в своём роде. Высшего Существа, которому Призрак бросил вызов и которого победил, закончив Ритуал.
Стоило Королю только поднять свой взгляд на Солнце - взгляд, что был полон ничем, но лишь холодной ненавистью и призрением - и оно ответило, будто ожило. Пронзительный рёв сотрясал даже не землю под ними и воздух вокруг них - он сотряс саму реальность, Грёзы только что как надломились, являя невольным друг для друга спутникам Свет в полном своём обличии. Теперь Рыцарь наверняка достал гвоздь, битвы уже было не избежать.
— Жди своего момента, чтобы выйти на сцену, мой маленький друг. — Но Гримм прервал его. Снова что-то заставляло Призрака отложить гвоздь в сторону. Ему самому начало казаться, что в этом сражении он будет лишним, да и… Его ли это будет бой? Как бы то ни было, но Маэстро сам решил вмешаться. — Лишь для того ты здесь, чтоб предвещать моё явление. Не отступай от моего Света.
Призрак слышал, что Гримм хотел сказать что-то ещё, но едва он собрался, как рёв прекратился, но Солнце: оно распахнуло свои крылья, подобные множеству собранных воедино мечей.
Её корона - три заострённые пики над головой, говорящие о могуществе. Вся
Она и была Могуществом: Светом, Сиянием, Солнцем, Чумой, Проказой… Много имён, даже очень. И здесь лишь они двое знали, как на самом деле звучит
Она, как слышат
Её гимн.
Имя истинным было только одно: Лучезарность.
И вот, они стояли напротив друг-друга - такие же, как и всегда, как с первых дней их рождения. Прошли века, произошло так много, сотни лет, а может тысячи? Сколько они делят когда-то единый для них Дом? Сколько каждый из них, едва завидев друг-друга, хочет выпотрошить родича наизнанку? Но ныне никто, ни Грёзы, ни Кошмары давно не помнят, когда, зачем и почему это всё началось. Помнили лишь ненависть - единственное, что было взаимно - и та под временем истлела, не осталось ни тени от неё, ни лучика света, ни горстки праха.
— Старые привычки не исчезают, хе-хе, да? Знаешь, я бы…
КАК… …ТЫ…
…СМЕЕШЬ?!
Но Гримм в ответ на великий глас не опустил оскаленной улыбки и своего злобного прищура. О нет, он лишь уродливее скорчил довольную гримасу, на зло той, что была перед ним. Будто Маэстро сейчас было весело, будто он был на пике наслаждения только от одного этого момента.
Ведь было оно так?
— Хо-о-о… — Он на секунду изменил лик, вобрав воздуха своим обожжённым, таким хриплым голосом. Гримм, могло, показаться, правда удивился. Сейчас лишь он понял, как давно не слышал ни одного слова от
Неё. — …Как интересно… Знаешь, тебе не кажется, что здесь слишком много золотого, моя дорогая сестра?
В ответ же он получил рёв, подобный тем, что есть у дикого зверья. Лучезарности надоело ждать и выслушивать всю эту прелюдию, да и Гримму, по правде, тоже. Слишком много было ими не сказано в те времена, слишком много забыто воспоминаний о тех редких и таких мимолётных моментах вместе, слишком многого они в друг-друге не понимали… И не хотели понимать.
Одно было им обоим ясно: этот бой будет последним. А что было между ними раньше - более совершенно неважно… Ведь зачем сейчас искать причины, чтобы не ненавидеть друг-друга?
