В море уйдет мое сердце, будто кораблик, В поисках красного перца и, может быть, золота. В море чужом я хочу от зимы отогреться, Бабочкой быть перестать, той, что на булавку наколота. А где-то зреют дыни и арбузы, в будуще-прошедших летних временах, А вокруг меня — дохлые медузы танцуют танго в истерических тонах.
***
Рано или поздно всегда приходит время задуматься о том, а что делать дальше. После того, как всё случиться, пройдёт, отболит и даже отчасти заживёт. Море легко топит в себе всё прошлое, заливает вином, вылитым за борт за успешное плаванье в традиции столь старой и вечной, что она, пожалуй, переживёт всех морских богов. Вода набегает на берег и смывает стылую боль, оставляя лишь мокрые, обточенные до мягких форм камни. В прибрежных городах ранним утром и вечером стоят промозглые душные туманы, а осень вступает в свои права холодом и частым дождём. Хлёсткий ветер бьёт по лицу, будто заставляя вспомнить что-то забытое. Но Хэ Сюань отмахивается от него легко, он слишком мёртвый и для ветра, и для колючего дождя, они не имеют ни власти над ним, ни какого-либо значения. В трактире тепло, пахнет копчёной рыбой и ещё чем-то ярким и пряным, от чего желудок ожидаемо крутит голодом. Хэ Сюань садится за пустой столик и терпеливо ждёт, когда к нему подойдут принять заказ. Город и атмосфера здесь по-своему ему симпатичны, хотя при жизни море совсем не было ему близко. Он был учёным, и хоть жизнь и вынуждала тяжело работать, умственный труд оценивал превыше всего. И вознёсся бы скорее всего богом литературы. Моряки же, рыбаки или экипажи кораблей, а не те зажиточные купцы, которые заваливали в своё время дарами Ши Уду от лица всей своей команды, были народом скорее суровым и грубым, далёким от утончённости и философских измышлений, если не считать таковыми пьяные ночные разговоры. Из близкого неслучившемуся богу был разве что несгибаемый стержень внутри, заставляющий бороться за себя и свою жизнь до конца. После смерти Ши Уду как-то так закономерно вышло, что Хэ Сюаню отошли все моря. И он даже нашёл в себе силы заняться своими владениями вплотную. Работа на Небесах закончена, месть тоже, пустое великолепие вечной ярмарки Призрачного города не вдохновляло, а долги Хуа Чэну всё ещё надо было чем-то платить. Тогда Хэ Сюань наконец по-настоящему познакомился с людьми, что принадлежат его стихии. Познакомился с сутью того, чем всегда являлось море. Возможно, у него просто появилось время. По крайней мере, теперь люди молились не только лишь одному алому бедствию, но и чёрному тоже. Мир неуловимо менялся, раз смертные начали признавать и их справедливость и силу тоже. Люди ставили на алтари сытную еду вместо фруктов и золота, и некоторые, вернувшиеся из самых страшных штормов, говорили о костяных рыбах и драконах, что помогли им справиться с стихией. — Я всегда говорил капитану, что ему стоит бросить молиться водяному самодуру, видать, прав был, раз даже демон к нам куда как более справедлив. Без молитв-то ни одно божество дурить бы не подумало, да вот только зачем нам покровитель, что убить может из одного лишь задетого тщеславия, — старый моряк вещал, попивая горячее вино и вздыхая. — Да кто ж нас, простых работяг, то послушает? Но время всегда всё расставляет по местам. — Стало быть, ваш новый покровитель нравится вам больше? — собеседника старика не было видно за перегородкой, условно дробящей помещения на сектора, но голос был смутно знаком, несмотря на общий гвалт кругом и тихий тон. Скорее всего, сходство лишь почудилось Хэ Сюаню. Такое бывало. Иногда. — А то! Хотя бы за то, что он действительно, как ты говоришь, наш, а не господский. И простых моряков за плошку риса выслушает куда как охотнее. И корабли на моей памяти больше не топит, хотя разговоров-то ходило. Да вот только перед Чёрными водами всегда заслон будто бы был, не прогневаешь хозяина — так и не занесёт в мёртвую воду. Хэ Сюань решил, что вполне доволен собой, хотя репутация у него в итоге складывалась странная. Послушать, что в народе говорят, было достаточно любопытно — одна из причин ходьбы по прибрежным трактирам. В своё время из него вышел неплохой Повелитель земли, даже без склонности к этой стихии, так что с морем тоже проблем не должно было быть, но тешить иногда своё самолюбие было приятно. Ещё одно новое занятие в пустой бесконечности времён, так что можно всё неразрешённое затолкать на полку с табличкой «не до того сейчас». Юный слуга наконец принял у Черновода заказ, с достойной похвалы выдержкой отреагировал на его размер — лишь слегка округлил глаза, не задавая глупых вопросов, и можно было сконцентрироваться на ожидании обеда. Первое блюдо принесли достаточно скоро, и судя по совсем иному темпу шагов — вовсе не тот слуга, что ранее к нему подходил. Хэ Сюань лениво приоткрыл глаза, выходя из состояния лёгкой полудрёмы, в которой ему приятнее было коротать свободные минуты. И тут же застыл, не веря сам себе. — Значит, это и вправду вы, молодой господин Хэ, — Ши Цинсюань улыбнулся, несколько напряжённо и печально, но всё-таки улыбнулся, и посмотрел прямо на Черновода. Это было действительно неожиданным поворотом событий, потому что последний раз они виделись несколько лет назад, когда Хэ Сюань украдкой совсем не по-княжески таскал суп из-под носа Хуа Чэна, и ещё большей украдкой оглянулся на бывшего друга. Он хотел несколько раз прийти ещё, но смелости не хватило. И эта тема как раз относилась к тем, которые желательно было задвинуть подальше, не вспоминать и не думать. Что Цинсюань тут делает? Зачем подошёл? Как узнал — понятно, к встрече с ним Хэ Сюань не готовился, лицо было прежним, которое раньше было у него-Мин И, практически настоящее его. Вопросы упорно не шли на язык как и любые другие слова, слишком уж огорошила внезапная встреча. Ши Цинсюань неуловимо изменился, выглядел взрослее и как-то приземлённее, пусть среди хмурых рыбаков и матросов всё ещё выделялся, пусть и телом не старел — никакое низвержение не могло отменить уже давно прошедшую небесную кару. Изменились только глаза, и смотреть в них сейчас было действительно слишком больно. — Я думал, ты остался в столице, — Хэ Сюань отвернулся, не в силах больше смотреть, желая и одновременно больше всего на свете страшась, чтобы Цинсюань ушёл? Или остался? Черновод вообще лишь планировал спокойно поесть и послушать досужие разговоры. — Ну нельзя же вечно оставаться на одном месте? Вы подождите, я сначала принесу всю остальную вашу еду, а потом уже спрашивайте, что угодно. Глупость. Ничего ему не надо спрашивать, зачем бы? Случилось и случилось. Специфичная удача, одинаковый образ мысли, бредовый сон — что угодно. Стоило уделить внимание еде, а бывшему повелителю ветров велеть не приближаться. Ши Цинсюань уже не носил белое. И чужие лохмотья тоже не носил — простые, но крепкие и новые одежды, с вышитым вручную орнаментом по краям — любовь к мелким деталям никуда не прошла. Костяная шпилька в волосах изрезана узорами — в рыбацких городах такие горстями продают, но красиво, что уж там. Хотя, что угодно было бы лучше и красивее чужих обносков. Даже если Хэ Сюань не смог не заметить того, что Цинсюань всё ещё хромал. Зато явно больше не спал на улице и не голодал. Черновод помотал головой, стараясь в который раз убедить себя в том, что это всё не имеет никакого значения.Где-то, вполне может быть, я тебя повстречаю. Надо, пожалуй, забыть — только не получается. Что ж, я могу предложить тебе черного чаю И посмотреть, как в зрачках твоих солнце качается. А где-то зреют дыни и арбузы, в будуще-прошедших летних временах, А вокруг меня — дохлые медузы танцуют танго в истерических тонах.
Еды Хэ Сюань заказал много, поэтому и выносили её постепенно, но Цинсюань в этом больше не участвовал — будто оказался лишь видением из прошлого, слишком реалистичной галлюцинацией. Разумеется, правдой являлось лишь чужое желание тактично дать свыкнуться ему нынешним положением вещей. И через некоторое время бывший повелитель ветров опустился за стол напротив него. Поставил рядом с собой вино — горячее и пряное, какое наливали здесь по осени и зиме, насыщенное алым. Для себя. Хэ Сюань вино не любит, и ему полагается чайник с крепким красным чаем. Как будто и правда присел к доброму другу, с которым давно не виделся. Кто они друг другу на самом деле — придумать не выходило, подобные мысли лишь вызывали головную боль. — Что ты тут делаешь? — Хэ Сюань имел в виду сразу всё — свой стол, трактир, город, может, что-то ещё, и не знал, какой именно ответ больше всего хотел бы получить. Чтобы всё стало просто, наверное. Таких ответов для них вовсе не существовало. — Работаю, — Цинсюань коротко усмехнулся. — Вот, трактир открыл. Нравится? Не нравится его, Хэ Сюаня, удача. Но еда действительно вкусная, и место вышло хорошее. Как будто у Ши Цинсюаня могло случиться иначе. Пришлось кивнуть. У них всё было сложно, но время злости точно прошло, а забыть так ничего и не вышло. В чужих глазах на дне — неуверенность. Но из них двоих Цинсюань всё ещё смелее. По крайней мере в том, что касается их взаимоотношений. И убежать от этого разговора сейчас будет свинством во-первых, и окончательно закрытой дверью во-вторых — тем, на что решимости так и не хватило. — Почему сейчас решил, что это мог быть я? — хмуро спрашивает Хэ Сюань наконец. Вопрос дурацкий абсолютно, но он чувствует, что должен бы что-то сказать. Ши Цинсюань смеётся, даже практически не нервно. — Вы заказали у меня практически все доступные блюда, молодой господин Хэ, это как минимум наводит на какие-то мысли. И вам поклоняются в этом городке, как и в нескольких ближайших. Имело смысл проверить. Действительно, его небрежная маскировка абсолютно не была рассчитана на кого-то, кто знает его хоть немного. — Зачем? — проще было бы закрыть глаза и пройти мимо, не лезть и не связываться больше. — Затем, что у меня был друг, и я не смог ему помочь, — Цинсюань как-то неровно пожимает плечами, — Потому что сам себе помочь не мог, и увидеть дальше своего носа тоже. И мне хотелось бы сказать, что я сожалею. Хотя не поступил бы тогда иначе, что бы ни узнал и не услышал. Потому что тогда Ши Цинсюань на свою собственную сторону уйти не мог, что уж говорить о Мин И, тем более о Хэ Сюане. Тогда не хватило времени остановиться, вздохнуть, всё взвесить и переосмыслить. Не хватало сил пойти наперекор брату. И просто принять, что его не спасти, как бы ни хотелось. Всё навалилось слишком резко и оказалось слишком сложным. Хватило всего только потом, в столице, несколько лет нищеты и заодно с этим — относительного спокойствия, когда было время погрузиться во внутренний раздрай с головой. И только когда внутри всё стало по местам, можно было заняться чем-то ещё. Трактиром в прибрежном городе, например. Почему нет. Они оба, в конце концов, имели право на новую жизнь. — А сейчас? Как ты собираешься поступить сейчас? — Хэ Сюань заинтересован в ответе больше, чем ему хотелось бы признавать. И пока что не готов говорить о своих собственных сожалениях, немного позже. Совсем немного. Только после того, как услышит ответ Ши Цинсюаня. — Не знаю. Я столько думал о том, что мог бы и хотел тебе сказать, что в итоге не могу определиться. Так глупо. Но, несмотря ни на что, — Цинсюань напрягся и сжал лежащие на столе руки в кулаки. — Я хотел бы и правда стать тебе другом. Ты говорил, что любые извинения запоздали, но всё-таки, мне стоит их принести. За то, что так и не смог по-настоящему тебя понять, пока был рядом. В этом больше смысла. Ши Цинсюань не знал про его семью, не мог ничем помочь и ничего остановить. Но их сотни лет вместе тоже ничего не решили. Цинсюань наливает Хэ Сюаню чай, будто это лучшее, что он может для демона сделать здесь и сейчас, и узел в груди действительно немного распускается. — Тебя это всё коснулось куда сильнее, чем ты того заслуживал, и я тоже должен принести извинения. Я слишком поддался своим эмоциям. Сорвался, — Хэ Сюань берёт пиалу из чужих рук, невзначай прикасаясь к пальцам человека рядом с собой. Небеса не рухнули на землю, и никто из них двоих даже не отдёрнул руку. Наверное, можно считать это их новым началом. Неловким, сумбурным, с кучей неразрешённых мелочей. Единственным возможным для них. От Цинсюаня больше не пахнет изысканными благовониями, одежду, кожу и волосы пропитали запахи кухни и недорогого алкоголя. Вокруг него всё так же много людей, с которыми он всё так же безоглядно щедр, пусть и имеет крохи, по сравнению с прошлым. По людским же меркам у него хорошая жизнь, в постоянных трудах и хлопотах, но хорошая. Ему нет смысла тащить в неё осколки прошлого, но Хэ Сюаню он всё ещё рад, и кормит каждый раз не беря оплату, хотя это должно быть накладно сверх всякой меры. Отшучивается, что привлекает внимание покровителя морей к местным, а значит, и себе выручку растит, и в чём-то это правда. Хотя Хэ Сюань честно старается выполнять свою работу беспристрастно. С другой стороны, объедать Ши Цинсюаня как-то совестно, и они сходятся на том, что Хэ Сюань иногда приносит корзины с рыбой или моллюсками, или ещё чем, чтобы их можно было приготовить.Ночью, скорее всего, ты объявишься призраком. Силы потратишь ты зря — я не помню твой вкус. Впрочем, ты можешь остаться подольше, и мы с тобой Будем всю ночь танцевать Танго Дохлых Медуз. А где-то зреют дыни и арбузы, в будуще-прошедших летних временах, А вокруг меня — дохлые медузы танцуют танго в истерических тонах.
Хэ Сюань сначала заходит редко и ненадолго, не зная, насколько это всё вообще имеет смысл продолжать. Но если Ши Цинсюань что-то и умеет делать хорошо, так это растапливать сердца. Рядом с ним тепло, уютно и даже еда как будто сытнее. Без лежавшей между ними тайны было проще. Больнее, но проще. И во сто крат честнее. Так что князь демонов всё чаще проводит досуг в провинциальном трактире, и чуть ли не с рук готов есть у бывшего божества. Только бы Ши Цинсюань и дальше ему улыбался. — Хэ-сюн, вообще-то, это я должен приносить тебе пожертвования, а не ты мне. Ну знаешь, чтобы улов больше был и всё такое… — Цинсюань смеётся, принимая из чужих рук очередную корзину с рыбой. Его волосы собраны в косу, чтобы не мешаться, а рукава закатаны до локтя, и весь он выглядит просто и очень уютно. — Ты мне её готовишь, по сути, я тебя просто использую, — рыбы там много, больше, чем нужно одному только Черноводу, и они оба это знают, но Ши Цинсюань лишь разражается очередным приступом смеха. На улице уже во всю вступила в свои права зима, в трактире тепло и шумно. Раньше Хэ Сюаня куда больше раздражали шумные места, но среди прочего он учился просто расслабляться. Когда-то он сам заведовал лапшичной, и весьма неплохо справлялся. Временами бывший опыт всплывает в памяти, и демон охотно делится полезными секретами. От воспоминаний больше не крутило так болезненно в груди. И Ши Цинсюань лишь изредка выглядел действительно печальным. Отпускать он учился куда быстрее, чем Хэ Сюань. Иногда можно было попасть на часы, когда Цинсюань уже отпустил поваров, и мог оставить вечерние хлопоты на слуг, и тогда они запирались на уже пустой кухне. Для Хэ Сюаня уже давно никто ничего просто так не делал, но вот теперь Ши Цинсюань ему готовил. Болтал в это время ни о чём, злился, если демон пытался съесть что-то раньше срока, и в целом очевидно наслаждался процессом. Раньше повелитель ветров тоже, разумеется, старался радовать друга как только мог, но это всегда было для Мин И. И всё сделанное щедро приправлялось горечью и напряжённой неправильностью, которую Хэ Сюаню было никуда не деть. Сейчас было приятно и тепло. От рук Цинсюаня пахло мясом и специями, а сам он, уже уставший и растрёпанный после рабочего дня, всё равно продолжал искренне улыбаться. Красивый. Демон наблюдал из-под чуть прикрытых век за чужими хлопотами и попивал в ожидании чай. Хэ Сюань сам был крайне занят последнее время, и даже не обедал, кажется, дня три. И возможности посидеть под разговоры с бывшим повелителем ветра также не выдавалось — больно уж много свалилось молитв от смельчаков, что решились на рискованное зимнее судоходство. Едят они вместе, и Ши Цинсюань постоянно стремится подложить демону что-то из своей тарелки. Хэ Сюань в конце концов не выдерживает и съедает кусок мяса прямо с палочек в чужой руке. И чувствует себя крайне довольным от чужого короткого замешательства. Цинсюань достаточно открытый и эмоциональный, и смущение прятать не умеет также, как и всё остальное. Зато умеет быстро принимать правила любой новой игры, и в итоге продолжает кормить непревзойдённого князя демонов с рук. — Хорошо, что ты не лазурное бедствие, и не откусишь мне пальцы, — Цинсюань говорит это абсолютно зря, потому что выдержка Хэ Сюаня всё-таки не настолько идеальная, и он хватает чужое запястье, притягивая к себе изящную кисть. И берёт в рот один из пальцев, шутливо прикусывая и проводя языком. Чужие руки испачканы в остатках маринада для мяса, но главное, Ши Цинсюань замирает и не находит нужных слов. — Хэ-сюн… — только и выдавливает он из себя, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. — Если я тебя пугаю или перехожу черту, только скажи, — потому что такого точно даром не надо, заберите, переживём. Но Ши Цинсюань качает головой и сам подаётся ближе, не сокращая однако дистанцию до совсем уж минимальной. И притянуть себя за талию позволяет, и в ласковой шутке прикусить ещё один палец тоже. — Ладно, ладно, я понял, что ты гораздо страшнее Ци Жуна, не ешьте меня, господин Черновод, — Цинсюань не способен долго молчать даже так, хотя очевидно нервничает и смущается. Хэ Сюань фыркает, абсолютно не желая в подобных обстоятельствах выслушивать что-либо про Лазурного фонаря. Много чести для такой крысы, даже если это просто продолжение сказанной ранее глупости. Вместо этого можно наконец заткнуть Цинсюаня поцелуем, оставляя чужую руку в покое. Пока что. Там видно будет.