* * *
Можно было долго кричать, плакать и раздирать себя ногтями от всепоглощающего ужаса, но на это не было времени. Они даже не могли переждать ночь в пещере. Рилок до сих пор была где-то рядом, с его филактерией в руках. Чтобы выжить, им необходимо держаться вместе, даже если обоим хотелось с криками и рыданиями провалиться в небытие. Каждый шаг становился испытанием, особенно по тому бездорожью, по которому они пробирались. Андерс не падал каждые несколько шагов только благодаря тому, что сверхбдительный Справедливость пока еще успевал его подхватывать. Теперь не Справедливость пребывал в разлагающимся теле, нет. Это Андерс сейчас гнил в трупе Кристоффа. И все же Андерс испытывал какое-то подспудное отвращение к каждому прикосновению Справедливости. — Ты управляешь телом Кристоффа не так, как я, — заметил Справедливость. От вспышки гнева Андерса тело Кристоффа содрогнулось. — Я простой смертный, Справедливость. Я вообще не должен быть способен одерживать это тело! — Ты обладаешь магией, — напомнил Справедливость. — Пожалуйста, призови свои силы. Нам надо спешить! — Тогда перестань болтать и просто иди вперед! — огрызнулся Андерс. — Слышать ничего не хочу! Но все же Справедливость был прав. Духу управление мертвой оболочкой давалось гораздо проще. Через час спотыканий Андерсу пришлось избавиться от доспеха, оставив лишь одежду и сапоги. И даже тогда он чувствовал, что с каждым шагом силы покидают его. Они старались сохранять темп, но мертвые колени прогибались, заставляя беглецов останавливаться каждые полчаса. В конце концов пришлось искать место на ночевку. Андерс обнаружил, что больше не может спать. Он бодрствовал, беспокойно ворочаясь и наблюдая, как дремлет Справедливость. Справедливость вздрогнул и проснулся, сверкая глазами. — Они близко, — сказал он. Времени убежать или сбить храмовников со следа не было. Андерс заозирался, в надежде найти место, где можно спрятаться, или какой-нибудь способ обмануть преследователей, но в этот миг появилась Рилок со своей свитой. Она мазнула по нему взглядом и уставилась на того, кого, по всей вероятности, считала своей целью. Ее рот скривился от отвращения. — Убийство, магия крови, призыв демонов, воскрешение мертвых... — обвинения металлом срывались с ее губ. — Я собиралась вернуть тебя в Кинлох для суда, но теперь не вижу в этом смысла. В конце концов, одержимых нет нужды судить. Справедливость оскалился, его кожа пошла сияющими трещинами, глаза запылали. — Попробуй убить нас. Ты пожалеешь об этом. — Братья, — бесстрастно произнесла Рилок. — В бой. Андерс поднял непослушную руку в попытке сотворить огненный шар. Ничего не произошло. Сражение стало полным балаганом. Справедливость махал посохом, точно мечом, швырял огненные шары в любые стороны, кроме нужных, так ни разу ни в кого не попав и, в конце концов, умудрился поджечь сам себя. Андерс замахнулся мечом Кристофа на Рилок. По сравнению с последней встречей она двигалась молниеносно: он едва разглядел, как она увернулась. Андерс вскинул меч для нового удара, что-то мелькнуло, и в следующий миг зрение словно взорвалось. Самого удара меча, пронзившего руку, он не почувствовал. Андерс скорее догадался о нем сквозь белую пелену, застившую все вокруг. Он снова рванул меч вверх и в сторону, пусть бестолково, но лишь бы не стоять столбом. Следующий удар пришелся в грудь. Он понимал, что клинок рассекает мышцы, разрывает и кромсает внутренности. Переламывает позвоночник. Но он не почувствовал ни малейшей боли — Андерса словно вытолкнуло из тела прочь, и он парил в воздухе, медленно истаивая. Он не истаял. Он пришел в себя и обнаружил, что лежит на земле с воткнутым в грудь мечом. Позади него горели деревья, под которыми по изрытой земле катались визжащие храмовники в раскаленных доспехах. Чьи-то руки с вздувшимися от напряжения венами держали его. Он попробовал пошевелиться. Не получилось. Вместо этого кто-то попытался его поднять. — Гх-х... — горло не слушалось, произносить слова было труднее, чем когда-либо. — Где... — Ты все еще здесь, — в голосе Справедливости слышались незнакомые прежде нотки. — Гх-х.. Прежде, чем он смог ответить, Справедливость потянул его по грязи прочь, затем подхватил на руки и понес.* * *
— Положи руки поверх раны, — сказал Андерс. — Представь, как она закрывается. Направь на нее поток магии, как это делал я, когда исцелял тебя. Справедливость повиновался, положив ладонь на зияющую дыру, оставленную мечом Рилок. Андерс разглядывал расставленные пальцы — они стали чуть длиннее, чем им полагалось быть, а кожа приобрела неестественный оттенок. Это его не удивляло — один чародей как-то сказал ему, что в Тени демоны и духи свободно меняют облики. Оказываясь в смертных телах, они зачастую искажали и переделывали их — по привычке, совершенно не понимая, что творят. — Давай скорее! — сердито рявкнул Андерс. — Я не могу, — дрожа, признался Справедливость. — Я ничего не понимаю. Андерс сумел скрипнуть зубами. — У тебя что, не осталось моих воспоминаний, как это было с Кристоффом? Разве ты не можешь понять по ним? Он видел исходящее от рук Справедливости свечение, чувствовал струящуюся от них энергию. Но рана все равно не закрывалась. Справедливость начала колотить дрожь. — Я не смогу больше идти, — сказал Андерс. — Я даже своими... даже этими пальцами пошевелить не могу! Исправь это! Исправь все! — Мы сделаем это, — уверил его Справедливость. — Клянусь. — Ну тогда сделай это прямо сейчас! Справедливость не смог. Он старался изо всех сил, едва ли не искрясь от собранной энергии, он смог воспользоваться магией Андерса, да, — но добился лишь того, что вокруг его ладоней вспыхнуло пламя. Зашипев, он прижал руки к животу и согнулся в попытке справиться с огнем. — Будь ты проклят, — выругался Андерс. — У тебя же есть магия! Да ты сам соткан из магии — и не можешь сотворить даже такой малости? Вздрагивая, Справедливость потушил пламя и уставился на обожженные ладони. Казалось, он вообще не услышал Андерса. — Все в этом теле болит. — Вот и хорошо, — огрызнулся Андерс. — Так тебе и надо! Ты все у меня забрал: мою магию, мое тело, мою память, так теперь расплачивайся за это! Справедливость вскинул голову. — Нет, — запротестовал он привычным тихим тоном. — Уверен, ты это запланировал, — заявил Андерс. — Обмани мага, чтобы он позволил завладеть собой. Притворись его другом. Притворись, что помогаешь, чтобы заставить его чувствовать обязанным себе. Верно? — Я бы не стал! — Лжешь! Демоны всегда лгут! — вскрикнул Андерс, затем его голос упал до обреченного шепота: — Не могу поверить, что я был так глуп. Он не верил в свои слова. Но он был так зол, что все равно сказал это, даже зная, что говорит неправду. Справедливость, дрожа, мгновение буравил его взглядом, затем дрожь превратилась в настоящую конвульсию, так, что его голова замоталась из стороны в сторону. Он поднялся, не переставая трястись, и молча попятился ко входу в пещеру. — Не уходи, — сказал Андерс, поняв, что происходит. — Блядь, не смей оставлять меня здесь! Справедливость ушел. Андерс закричал. Он бы заколотил по земле руками и ногами с достоинством бьющегося в истерике ребенка, но все, на что он был способен — дернуть головой и пошевелить пальцами. Он стукнул головой о землю, вопя изо всех сил, ощущая все готовые вывалиться наружу органы, каждый клок отгнившей кожи, все связки, готовые в любой миг оборваться и превратить ставшее ловушкой тело в груду костей. Он кричал, но его крик теперь исходил не из горла или из разлагающихся легких. Ему не требовалось переводить дыхание — и он кричал, изливая себя в крик, пока окружающий мир не начал растворяться в дымке. И лишь когда истощение от потраченных впустую сил взяло над ним верх, он позволил воплю угаснуть. Он по-прежнему лежал на земле. Насекомые — черви и муравьи — начали заползать в его разверстую рану. Он сумел содрогнулся всем телом в попытке стряхнуть их, но не больше. — Справедливость? — позвал он, напуганный и ослабевший. — Справедливость? Пожалуйста... Он был один. Брошенный гнить в темной пещере, с ползающими по нему муравьями, и неспособный даже зарыдать. Он не мог сказать, сколько так пролежал, прежде чем услышал шаги у входа в пещеру. — Муравьи, — взмолился Андерс, надеясь, что это шаги Справедливости. — Убери их с меня. Пожалуйста... В полной тишине чьи-то руки подняли его, стряхнув большую часть насекомых, и затем осторожно стали снимать зацепившихся. Все те же жилистые и обожженные руки. Справедливость. — Ты вот так просто меня бросил, — пожаловался Андерс. — Я уже подумал, что ты ушел навсегда. Думал, что ты просто оставил меня гнить здесь... Создатель... — Я не собирался бросать тебя, — ответил Справедливость. — Мне надо было... подышать. — Мог бы так и сказать. — Твои слова меня напугали, — сказал Справедливость. — Я не подумал. — Ну, это-то понятно. — Я сожалею. — Вот и сожалей, — прошипел Андерс. Справедливость не ответил. Чувство раскаянья нахлынуло на Андерса. Он умел быть резким и жестоким, но не знал, что делать, когда на такое отвечают молчанием. Он пошевелил пальцами и повернул непослушную шею, чтобы посмотреть в глаза Справедливости. Они больше не светились, и были обычными карими глазами простого смертного, пусть и на искаженном под влиянием Справедливости лице, с выступившими в уголках слезами. Справедливость неуверенно потер их пальцами, не понимая, что с этим делать. Слезы были для него чуждым переживанием. Цепляясь пальцами, Андерс добрался до руки Справедливости и бережно ее сжал. — Пожалуйста, никогда больше не бросай меня.* * *
Тогда Справедливость ушел в первый раз. Но не последний. Они по-прежнему находились в бегах, ведь храмовники, пережившие то ужасающее сражение, никуда не делись. Справедливости приходилось нести его — удар Рилок лишил Андерса возможности передвигаться самостоятельно. Перед тем, как уйти во второй раз, Справедливость согнулся калачиком, держась за живот. — Я голоден, — сказал он жалобно. Таким голосом, подумал Андерс, говорят дети, никогда не знавшие голода и не понимающие, что с этим делать. — Поищи какой-нибудь еды. Ты наверняка мог бы убить кролика и приготовить его. Однако охота не подразумевала таскание с собой едва шевелящийся трупа, так что Андерс снова остался один, уложенный на мшистую кочку. Справедливость как можно плотнее завернул его в плащ — чтобы до тела не добрались черви. Или, по крайней мере, не добрались до него слишком быстро. — Я вернусь, — заверил его Справедливость и спросил с беспокойством: — Ты уверен, что тут все будет в порядке? — Иди уже. Не задерживайся. Андерс пролежал несколько часов, дожидаясь возвращения Справедливости, сходя с ума от тишины и мыслей о том, что могло пойти не так. Но Справедливость вернулся. После этого он стал регулярно отлучаться за пищей. Как бы Андерса ни бесили даже короткие минуты одиночества, некоторые вещи Справедливости приходилось делать без него. Но каждый раз Справедливость спрашивал Андерса, все ли в порядке, и обещал вернуться. Наверное, это что-то да значит, предполагал Андерс. Отлучки становились все длиннее и длиннее. Андерс невольно думал о том, что это, наверное, соблазнительно — взять и оставить обузу позади. Спустя неделю беглецы услышали знакомый топот латных сапог, приглушенный травой, и громкий приказ: — Ни с места, отступник! Справедливость на мгновение замер... и бросился прочь. Андерс почти ощутил всепоглощающую волну ярости, несмотря на почти отмершие нервы. Но Справедливость не мог совладать с огненными шарами, а с занятыми руками не мог размахивать мечом или посохом, и поэтому им оставалось только бегство. Вовремя подвернувшаяся пещера оказалась спасением: спрятавшись, они прислушивались к топоту снаружи, дожидаясь, когда храмовники уберутся прочь. Андерс заметил, что Справедливость сверкает глазами и стискивает зубы. — Даже не думай выйти отсюда, — предупредил Андерс. — Они продолжат охотиться на нас, — прорычал Справедливость. Андерс мельком увидел, как блеснули заостренные зубы. — Пока хоть один из них жив, нам не будет покоя. — Ты не сможешь их победить, — сказал Андерс. — Если мы останемся здесь, — произнес Справедливость звенящим от энергии голосом, — они все равно найдут нас. Он потянулся за посохом. — Придурошный ты дух! — истеричным шепотом закричал Андерс. — Они убьют тебя! У тебя нет ни единого шанса! Но Справедливость уже шел к выходу из пещеры. — Не бросай меня! — крикнул Андерс. — Ты обещал, что не оставишь меня! — Я вернусь. Андерса снова охватила ярость, но мышцы шеи одеревенели настолько, что он даже не мог не побиться головой об землю. Он мог только вслушиваться в смутные звуки за пределами пещеры. Лязг доспехов. Рев пламени. Звон мечей. Рев. Тошнотворный чмокающий звук вонзающегося в плоть клинка и — тишина. На этот раз Справедливость не вернулся.* * *
Андерс не мог закрыть глаза. Он оставался недвижимый в своей гниющей скорлупе, в том положении, как его оставили, с обращенным к темному своду пещеры лицом. И на этом потолке не происходило ничего, что могло бы помочь определить течение времени. Темнота не позволяла даже различить смену дня и ночи. Единственные доступные ему изменения происходили в нем, в его теле. Мухи роились вокруг и откладывали яйца в его плоть. Жуки забрались в кишечник и пировали. Личинки ползали по его коже. В глазах обосновались черви. Он даже не мог оплакать разлуку с новообретенными друзьями-Стражами или утрату Справедливости. Даже думать не получалось — потому что все его мысли крутились только о разложении и распаде. Иногда он кричал. Это последнее, что мог сделать — он полностью утратил возможность управлять этим телом. В конце концов он перестал и кричать. Он думал, что умрет, как только его связь с телом иссякнет окончательно. Он желал смерти. Но он оставался лежать. Пойманный в темноте. Не имея возможности пошевелиться. Один. Через некоторое время не осталось ни личинок, ни червей, только его мысли. И вот настал черед образов, галлюцинаций, внезапных приступов паники. Он не уходил в Тень, сон ни разу не коснулся его с момента вселения в это тело, но все же он иногда слышал, как знакомая по Кинлоху преподобная мать бубнит Песнь, или топот храмовничьих сапог, или доносящиеся из-под земли крики. Иногда он был уверен, что до него доносились вспышки голубого свечения и голос. «Ты должен встать». — Я не могу. «Ты можешь. Ты говоришь «нет» из-за лени. Из-за своей слабости». — Я не такой, как ты! Заткнись, заткнись, заткнись! Снова тишина. А затем новые вспышки и новые обвинения. Иногда ему даже казалось, что Справедливость в самом деле с ним разговаривает. Чаще всего ему удавалось сохранять определенную ясность ума и понимать, что эти разговоры реальны не более изводившего его монотонного речитатива преподобной. Это не мог быть голос Справедливости. Справедливость ушел навсегда, и Андерс лишь надеялся, что зарубившие его тело храмовники отправили духа обратно в Тень. Время шло. Он больше не чувствовал гниющей плоти или насекомых, очищающих его кости. У него давно не было глаз. «Ты должен встать и идти вперед, Андерс». — Я не могу, ну не могу я... «Почему ты не пришел мне на помощь? Я нес тебя, и ты плюнул мне в лицо. Я спас тебя, и ты позволил мне пойти навстречу собственной смерти». — Мне жаль... Мне так жаль... Я не мог ничего сделать... Горе. Гнев. Вина. Страх. Они истекали из него, просачиваясь в мир вокруг. Что-то копилось в нем, пока личинки превращались в мух, а черви очищали кости. Оно продолжало расти, пока он прокручивал воспоминание за воспоминанием, скорбя и сожалея. Шепот нарастал. Призрачные образы становились яснее, словно отделяющая от Тени Завеса в пещере истончалась. Что-то менялось в нем, в том, что было Андерсом, но не было ни высоким светловолосым мужчиной, ни трупом. Что-то... но он не мог сказать, что именно. «Ты собираешься валяться тут вечно? Пожалуйста, вставай». — Я не могу... Я уже говорил тебе. «Ты не пытался». — Я всего лишь смертный. Я всего лишь обычный слабый человек. «Ты не человек. Ты не смертный». И Андерс закричал — голосом, который исходил не из горла и легких Кристоффа. Голосом, который исходил только от него. — И кто я тогда? «Ты маг». Маг? Что такое маг? «Собери всю свою волю». — А если не получится? Что, если я в самом деле не смогу? Но он не стал вслушиваться в ответ. Он знал, что сказал бы Справедливость — настоящий Справедливость. «Не останавливайся. Продолжай попытки, пока ты все еще существуешь. Даже если ты добьешься успеха, это добродетельно — постоянно обрушивать себя на мир, пока что-то не сломается». Он сосредоточился. — Этого не хватит. Я все еще не могу... — сказал он. Но от эха его голоса по стенам пещеры бежала дрожь. Магия просачивалась сквозь рябь Завесы. «Ты можешь. В тебе все еще есть магия, но ты должен воззвать к ней не как смертный, а как...» Что-то изменилось. — Стражи продали меня. Храмовники бы предали меня смерти. К кому мне идти? У меня больше никого нет. «Есть я». — Тебя нет. Они убили тебя. Я знаю, что они тебя убили. Тебя вообще здесь нет. Все вокруг плыло. Потому что, увы, Справедливости действительно здесь не было. Это не было и виденьем Тени — Андерс уже не мог себя обманывать. Он знал, что Справедливость, скорее всего, мертв — в той мере, как может быть мертв дух. Но он отчаянным упорством цеплялся за надежду, что если духи бессмертны, то после гибели своего сосуда они могли бы уходить обратно в Тень и обретаться в каком-нибудь другом облике или форме, и тогда был бы шанс... — Что ждет меня там? — спросил он. Но он уже знал ответ. Свобода. Возможность выбирать и действовать. И шанс. Надежда. Там, впереди, всегда была надежда. Он увидел вспышку синего света и протянутую руку в латной перчатке, мгновенно исчезнувшую в темноте, оставив после себя лишь отзвук слов: «Найди меня». Андерс поднялся и вышел из пещеры.