***
Женщина, в разноцветном фартуке, одной рукой помешивала суп, а другой держала телефон возле уха. Муж заглянул через плечо и улыбнулся. «Борщ? — спросил он игриво, не обращая внимания на то, что жена говорит совсем не о кулинарии: сплошной Клишас, что уже в пору ревновать. — У нас что, украинская неделя?». Екатерина показала жестом, что очень занята и не может сейчас обсуждать Украину — эту тему в разговоре с корреспондентом они уже поднимали, настал час новых законопроектов. «Да, Климов… Он такое говорил, но это еще ничего не значит», — кивала Екатерина Михайловна и передала половник, как скипетр, мужу. «Теперь Климов… — Михаил покачал головой и заглянул в кастрюлю. — А еще есть Хинштейн. Три всадника апокалипсиса». Жена постучала пальцем по губам и ушла в другую часть кухни, чтобы продолжить «разговор о важном» там, но без чужих, пусть и остроумных, комментариев. Мужчина по-шпионски обернулся. И сколько раз он наблюдал подобную картину? Наверное, надо было смириться, телефон давно стал третьим членом их многолетнего брака. И эта женщина отдавалась бездушному аппарату со всей страстью: висла на нем, держала за шею, буквально не отлипала. Если не интервью, то переписка, если не переписка, то интервью. Во время готовки, но — с телефоном. Руки в муке, но спасали наушники — телефон прятался в кармане. С ножом, которым они чистили яблоки, но снова с кем-то на линии. Даже в огороде находили: Катя бросала тяпку, снимала перчатки и пряталась в елках, откуда еще долго звучали заливистые речи о трансформации ценностей. Звонки всегда заставали ее за делами, потому что ничего не делать эта женщина не могла. Если она не могла ничем занять голову, а это случалось редко, она занимала руки. И разрезала лезвием воздух, говоря о Владимире Владимировиче. И если бы это был Набоков… Хотя на второго у нее была совсем другая реакция, стоит отдать ему должное. Результатом любви к Набокову были три новых человека на планете Земля. — Я же просила не отвлекать, — выдохнула Катя и положила телефон, который уже успел нагреться, на стол. — Тебя невозможно отвлечь. Так же, как и перебить, — не согласился муж, продолжая помешивать суп. Боковым взглядом он изучал жену, словно видел ее в первый раз: сняла фартук, тщательно его сложила, положила в ящичек, поправила кофточку, зацепилась глазами за циферблат часов на запястье. Мелькнула мысль, что ему никогда не надоест рассматривать ее. Что, быть может, он уговорил ее на брак потому, что хотел всегда быть рядом, чтобы слушать и смотреть — не отрываясь. — Что правда, то правда. — Она села за стол и открыла подаренную ей книгу. Закусила губу, начиная рассматривать первые страницы. — Что ты там про Украину говорил? Меня очень интересует твоя позиция… — Я предположил, что у нас украинская неделя. Сначала сметанник, теперь вот борщ. Намечается тенденция. — Не выдумывай. Это просто вкусные блюда. У меня в семье их постоянно готовили. — Катя подняла брови, натолкнувшись на иллюстрацию с голыми людьми. Она закрыла книгу и посмотрела на название. Интересно… — Зачем приплетать политику? — Заинтересованная, она стала искать другие картинки. — И это говоришь мне ты? — рассмеялся Михаил и начал снимать пробу с блюда. — М-м-м, вкусно… — Он выключил конфорку и сел напротив жены. — А я уж думал, ты так украинцев поддерживаешь. Прийти в желто-голубом на эфир не решаешься, а вот на кухне… — А действительно… — Жена задумалась. — И почему я цвета не сочетаю? — Напомню. Ты в них не разбираешься. — Ты прав. — Екатерина отложила книгу в сторону: картинок таких больше не было. — Вообще-то я за Россию, только Россию здорового человека, а не курильщика. В последнее время мне кажется, что у этого курильщика туберкулез. Слишком часто он кашляет. — Чем это он кашляет? — Мужчина рассмеялся. — Законами? — Которые нам потом нужно будет отменять… Столько впереди работы. Чем дальше в лес, тем больше дров. — Катя зашла в телеграм Павла Чикова в поиске того, что можно было бы репостнуть или передать своими словами. — Иногда мне кажется, что за повседневными заботами я могу что-то упустить. Вот так говоришь полчаса по телефону, а уже новый документ… А вы не обсудили, хотя могли бы. — Трансформацию режима ты не пропустишь, — пошутил муж и нахмурился: Только не говори, что сейчас ты на сайте Кремля. — У каждого свои странности. — Екатерина расплылась в улыбке и положила телефон на стол. — Как там говорят… Фетиши? — Знали бы они, что львиная доля просмотров на их ресурсах — дело рук Екатерины Шульман, а не пропагандистов. — Установленная власть всегда для нас священна, — процитировала Чаадаева жена. — Так и вижу заголовки «Уехавшая в Берлин Екатерина Шульман сказала, что она патриот». Представляю, как все на это отреагируют. — Миша заглянул любимой в лицо. Ему нравилось ее смешить. — Ну что, захотят лишить гражданства, а потом четвертовать… — Катя сдвинула брови. — Иноагентом уже сделали, книги специальными значками помечают, с витрин убирают. Но это делает политическую жизнь в России еще интереснее. Где еще такое встретишь? — Волк слабее льва и тигра, но в цирке он все-таки выступает. — По удаленке. Они, посмотрев друг на друга, рассмеялись. И Миша, очарованный этой улыбкой, еще раз влюбился. Да, эта женщина — легенда. Можно сказать, гениальна. И, хвала богам, она рядом. Сидит напротив, улыбается, сверкает глазами. Из этих глаз всегда бьет жизнь. Бывает, нахлынет беспросветная грусть, тоска по родному дому или просто сезонная хандра, он найдет в глубине квартиры Катерину с книжками и обнимает ее сзади, прижмет к себе крепко-крепко, на что та застынет, потому что никак не может за все время их брака привыкнуть. Многое человеческое ей было чуждо, но она понимала, что человеческое все-таки существует. Человеку нужен человеку. Человек — животное социальное. И тогда ей хотелось тихо мурлыкнуть… На экране всплыло сообщение, и Екатерина, прочитав содержимое, улыбнулась. — Кто там? Клишас? — Ах если бы… Звезда покойного «Эха» листала диалог с Курниковым. Диалог этот был весьма забавным. Отвечали они друг другу короткими фразами, но всегда с юмором. Максим кидал ей мемы, иногда с Екатериной в главной роли, а та отвечала смущенными смайликами или изящным «хи-хи». В ответ присылала фотографии: какая интересная надпись, а вот тут жил Набоков или «Максим, не знаете, как с этой штукой разобраться?» Мемы с ее участием, мягко скажем, интриговали. С одной стороны, было приятно, что общество таким, своеобразным, образом реализует свою гражданскую позицию, а с другой, ее удивляло, что она занимает чужие умы. Катя не считала себя особенной. Когда на стриме, посвященном политическим заключенным, они собрали миллионы, было ощущение, что это какая-то ошибка, сбой в матрице. Кто-то просто нажал на другую кнопку, и сейчас все эти деньги вернутся отправителям. Осознание так и не пришло, даже в Берлине. Многое тогда было сном. И нынешняя жизнь тоже походила на сон или игру, в которую ты обязан играть, чтобы выжить. Двигаешь ферзя по доске, чтобы реализовать свой план, а потом смотришь, ферзь твой слетает с поля и на его месте встает чужой, вражеский конь. И как ты, образованная, не рассчитала? Ладно, подстроимся. Будет и другой ход. И, может быть, даже шах. И встанет рядом с королем фигура… Лена, ее подруга, которая, по счастливой случайности, работала психотерапевткой, говорила, что Катя не может посмотреть на себя со стороны и сформировать свой образ у аудитории. «Для них ты умная, образованная и сексуальная женщина, — докладывала она, отпивая из бокала. — Для мужчин ты сексуальный объект, для женщин — пример для подражания». «Какой еще сексуальный объект?» — не понимала раскрасневшаяся от вина подруга. «Объект, на который встает», — поясняла Лена, умирая со смеху. «Батюшки святый!» — Шульман закрывала лицо плашкой меню. «Тебе сколько лет, дорогая? Ты как своих детей сделала?» — смеялась подруга, стуча кулаком по картонке. Лена была человеком из другого мира — мира, где все обо всех думают и каждую секунду испытывают по этому поводу самые сложные эмоции. Но почему-то они были вместе. «Общество, ежели человека любит, хочет его сожрать, Катрин. — Рука взлетела и щелкнула пальцами. — Официант, принесите нам еще одну!» «Завтра у Земфиры концерт в Берлине. Я нашел нам два билета. Не ругайте», — писал Максим, и Катрин смотрела на это сообщение, как коза на новые ворота. Не знала, что ему ответить. Музыку она практически не слушала. Ну, Оксимирона послушала, конечно, и то только потому, что все требовали от нее реакции. Ответила, так сказать, запросам. А из творчества Земфиры знала только то, что в одной из песен упоминается ее любимый Набоков. Едет женщина в метро, читает книжку. Обычная, в общем, история. Еще думала, какую? «Дар»? «Защиту Лужина»? Или, быть может, «Лолиту»? И вот сейчас появляется возможность спросить… Да и можно ли? Музыкант, должно быть, устает после выступления и сразу уезжает домой, в теплую ванну, а потом кровать. И тревожить его значит отвлекать от устоявшегося настроения. Она попыталась представить, в каком настроении будет Земфира, и не смогла. «Вы говорите, что русские не создают диаспоры за рубежом. Предлагаю попробовать», — добивал ее коллега по «Статусу», и Шульман, шумно выдохнув, закатила глаза. «Слэм устраивать не будем», — прочитала Екатерина следующую строчку и нахмурилась. — Курников? — предположил муж. — Предлагает пойти на концерт Земфиры. — О, она уже в Берлине? — оживился Михаил, заерзав. — У нее тур сейчас. Столько городов в списке, и вот сейчас наконец-то Берлин. — Ты поклонник Земфиры? — Катя посмотрела на мужа с недоверием. — Что я о тебе еще не знаю? — Мне кажется, вся Россия — поклонники Земфиры. — Нет, я знаю, что это известная певица. И что ее сравнивают с Пугачевой. Что она эмигрировала во Францию… — Екатерина стала перебирать страницы своей внутренней энциклопедии. На странице «Земфира» было крайне мало информации. — Ей сейчас непросто. В связи с законопроектом Хинштейна, — осторожно намекнул Михаил и стал наблюдать, как закрутились шестеренки в голове жены. — Так… — Женщина положила руки на стол. — Я не слежу за ее личной жизнью. И никому не советую так делать. Этим авторитарные личности занимаются. — Просто предупреждаю, вдруг все-таки пойдешь. — Миша заметил мелькнувшее на ее лице сомнение. — Они смотрят твой «Статус». Это твои поклонницы, Кать. — Ты о ком? — Катя искренне не понимала. — О Земфире и Ренате. — А ты откуда знаешь? — Мне присылали скрин, где Рената пишет о тебе. Думаю, они были бы рады познакомиться с тобой лично. — Я не про это… — Катя наклонила голову. — Вот и проверишь. — Михаил кивнул на телефон. — Давай соглашайся. Или мне самому Курникову ответить? — Почему он меня постоянно куда-то зовет? — выдохнула легенда и открыла диалог. «Хорошо, Максим. Пожалуйста, уточните время и место… Мне неловко спросить, но что такое «слэм»? Боюсь представить», — писала она с крайне серьезным видом, а Михаил думал, а действительно, почему Максим ее постоянно куда-то приглашает? — Даже если ты не понимаешь музыку… Суть-то не в музыке, а в том, чтобы ведущие фигуры объединялись, общались. Строили контакт на будущее, — закончил свою речь Михаил и повернулся к ароматному борщу. Время было обеденное. — Пойду детей позову. — Катя сунула телефон в карман и отправилась за новыми людьми. — Хорошо, что это не украинская неделя. Хочется чего-нибудь острого. Восточного… — Михаил потер ладони от предвкушения. — Может, плов? — Завтра будут галушки, — бросила Катерина то ли всерьез, то ли в шутку и скрылась в дверях.***
«Это какой же я VIP?» — недоумевала Екатерина Михайловна, пробираясь с Курниковым в отдельную ложу. «А кто вы, Екатерина Михайловна? Пролетарий? — смеялся Максим, крайне довольный тем, что они наконец-то тусят не в студии «Bild», а на концерте. — Расслабьтесь…» «Да как тут расслабиться? Сейчас громкая музыка будет», — покачала головой звезда «Статуса» и осмотрелась. Давно она не была в зале. Всегда ведь на сцене. А из зала такой интересный вид. И самоощущение иное — словно ты одна из многих, и правда ничем от других не отличаешься. Лена бы сказала, что всей своей деятельностью Катя подпитывает свой нарциссический радикал. Ей лишь бы взять в руки микрофон, что-то такое рассказать на два-три часа, отвлекаясь только на чай с молоком. А теперь микрофон у другого спикера, точнее — певицы. — Вы правда ничего у Земфиры не знаете? — Курников заглянул ей в лицо. — Я музыку не слушаю, Максим. — А почему тогда согласились? — Миша сказал, что Земфира — поклонница «Статуса». Это мое алаверды. — Шульман опустила глаза. — Оказывается, нас смотрят такие выдающиеся люди… — Я не все вам сказал. Мне написала Рената Литвинова. Спросила, не хотим ли мы посетить концерт и пообщаться. Я ответил, что буду рад. И что вас уговорю. — Подруга Земфиры? — Ну, да… Подруга. — Максим почесал бородку. — И правда, уговорили. Про диаспору мне понравилось. — Екатерина положила ладони на коленки, как если бы скоро начинался урок. Михаил посмотрел на нее и улыбнулся. — А вы, Максим, слушаете? Наверное, подпевать будете? — Негромко. — Хорошо. Курников был невероятно горд собой. Пригласить Екатерину Шульман приобщиться к сфере, которая ей не близка, мог не каждый. А он почему-то мог. И она почти всегда соглашалась. Так они бегали по выставкам то в одном городе, то в другом. И Максим не уставал фотографировать и снимать ее на видео. Вот тут Екатерина с цветочками, вот тут с подарочками, а тут она пролила чай с молоком, потому что ее кто-то сильно рассмешил. Курников любил свою соведущую — всем своим юношеским сердцем, но не так, как любят в современном мире. Он любил бескорыстно. Восхищался всем: умом, красотой, благородством. Он чувствовал и знал, что ему повезло сотрудничать с такой выдающейся женщиной. И приятельство их было самым теплым и ничем никогда не омрачалось. Даже ликвидация «Эха» ничего не изменила — они встретились в Берлине. К жене была одна любовь, здесь была иная. Екатерина была ему другом. «Ждите меня после концерта. Я проведу вас в гримерку. Если вы никуда не спешите», — писала Рената, к тому времени осевшая у пульта звуковика. Курников показал сообщение Екатерине. Та разнервничалась. «Мне все-таки неудобно… — ответила Шульман, кусая губы, и после паузы добавила: Если можно, спросите, будет ли песня про Набокова. Потому что я знаю только ее…» «Судя по всему, не будет. Я смотрел записи с концерта, — пожал плечами Максим. — Это презентация нового альбома». «Какая досада… А то я бы тоже могла подпевать». Соведущий представил, как бы Екатерина подпевала, и улыбнулся еще шире. Это было что-то из разряда фантастики, но очень милой фантастики. Екатерина смотрела на толпу и силилась понять, почему они все здесь сегодня собрались. Нет, она знала, что можно собираться, чтобы слушать спикера. Он скажет что-нибудь такое интересное. Но песни… Музыка… Видимо, она поднимала в человеке что-то такое, что нельзя было объяснить словами. Музыка и текст превращались в художественное произведение, которое трогало не ум, а именно сердце. Люди пели, танцевали и плакали. Словно впадали в особое состояние сознания. Плачут же люди перед картинами в музеях, у некоторых даже синдром Стендаля случается. В какой-то момент Шульман поймала себя на мысли, что можно было бы провести исследование, что дает людям музыка во время больших государственных потрясений. Но, опять же, это была бы сухая статистика. Вряд ли бы это заставило ее хоть что-то почувствовать. Максим подпевал практически всем песням, и Екатерина смотрела на него так, как еще не смотрела. Она думала, что они вроде бы общаются, работают вместе столько лет, но она, как оказалось, многого о нем не знает. Не знает вот, что тот Земфиру слушает. Интересно, о чем он в этот момент думает? Вспоминает что-то? И что чувствует сейчас, сидя рядом с ней? Неловко ли ему? Или, быть может, он рад вырваться из рутины? В секунды искренней радости Максим превращался в ребенка. Екатерина видела в нем его, даже борода не мешала. И сейчас он тоже был ребенком. Улыбался, хлопал в ладоши и даже слегка пританцовывал. Если Екатерина и могла понимать песни, то она понимала их сквозь призму этого человека. Максим, топтавшийся у заборчика, обернулся и заметил, что Екатерина изучает его. Он открыл рот от этого нового взгляда, но ничего не сказал. Его соведущая смотрела уже в другую сторону. Было ощущение, что они школьники, кидающие друг другу записки.***
Рената встретила их в коридоре. Екатерина не отводила от нее взгляда: ей было интересно наблюдать за такой интересной и красивой женщиной. Блондинка, вся в черном. Словно сошла с киноэкрана, а не из двери вышла. — Здравствуйте, Максим. Простите, что так долго, — извинилась Литвинова, поправляя пиджак. Она взяла Екатерину за руку: Я Рената. Екатерина Михайловна, я вами крайне восхищаюсь… По-моему, вы одна такая в своем роде. Удивительная и гениальная. Я вообще неравнодушна к гениям. И сразу их вижу. Вот вас увидела и поняла, что это еще один гениальный человек среди нас. Как же нам с вами повезло! — Не могу с вами согласиться. Я человек маленький… Рената, как ваше отчество? — Женщина смотрела на руку, усеянную драгоценными камнями. — Просто Рената. — Тогда я просто Катя, — улыбнулась просветительница. — Катя, вы мой кумир. Все программы с вашим участием смотрю. Я о вас раньше не знала, но Уля, моя дочка, показала тик-ток с вами. Я тогда заинтересовалась вашей внешностью. Вы такая статная. Полная благородства. Вашей осанке можно только позавидовать. Я вот постоянно сутулюсь и уже смирилась. А вы — всегда по струнке, — тараторила Литвинова, не выпуская ее руки. — И я говорю ей, разве эта женщина наша современница? Было ощущение, что вы из другого века сбежали. Путешественница во времени. Не смейтесь. Я в это верю. А Уля говорит, что вы изучаете политологию и просвещаете людей. Я стала смотреть… И действительно, я столько узнала от вас, что можно сказать, вы открыли мне что-то совершенно иное. Новое. Целую планету. До этого я политикой совсем не интересовалась. Но как не интересоваться, если о политике говорит такая прелестница? — Рената, мне очень приятно. Очень хотелось бы сказать, что я смотрела все ваши фильмы, но я не смотрела. Знаю только несколько пунктов вашей биографии. — Шульман боялась поднять глаза, словно ее отчитывали, а не хвалили. — Ничего страшного. Я знаю, что вы больше книги читаете. Ой, что я вас задерживаю. У нас же там вино. — Рената повела ее за руку в гримерку. Максим, довольный и улыбающийся, пошел следом. — Земфира очень хочет с вами познакомиться. Представляю, как она будет рада. Гримерка была полна людей. На маленьком столике сигареты, вино и закуска. Земфира увидела Екатерину и развела руки в стороны, словно встретила давнего друга. — Катя, я вас люблю! — крикнула она, будучи уже немного под градусом. Катя сделала два шага вперед, и Земфира заключила ее в крепкие объятья. Рената заметила, что у жены на губах осталась помада после поцелуя, которым она встретила ее после концерта, и спешно вытерла остатки салфеткой. Но вытереть до конца не получилось — все равно было заметно. — Спасибо вам огромное за концерт, Земфира. — Екатерина рдела в объятьях. Она с мольбой посмотрела на Максима, которому уже дали бокал. — Это вам спасибо, Кать. Вы охуенная. Извините за мат. Я сейчас на эмоциях, не могу сдерживаться. — Земфира положила Кате руку на плечо и повернулась к соратникам. — Друзья, эта женщина станет Президентом России! Соратники подняли бокалы и радостно вскрикнули, словно это уже случилось. Курников вручил Екатерине бокал, который успел до этого наполнить. Екатерина сделала глоток и покачала головой. — Нет, если президентство будет с такими, как сейчас, полномочиями, становиться я им не хочу. Даже не уговаривайте, — ответила она в своем духе и, облизнув губы, опустила глаза. — Дайте хотя бы помечтать. — Земфира потрясла почетную гостью за плечи и наконец-то ее, смущенную до предела такой бурной тактильностью, отпустила. Быстро закурила, взяла свой бокал. — Катя, родная… Рената, наверное, сказала, как вы нам дороги. Но я еще скажу. — Она затянулась сигаретой. — В мире творится хуй пойми что. Страшно утром глаза открывать. Потому что проснешься и прочтешь что-нибудь такое, от чего жить не хочется. Либо трагедия очередная, либо новый маразм от нашей Госдумы. — Ну почему маразм? — не согласилась Екатерина Михайловна. — Все вполне логично… Извините, что перебила. — Иногда я вообще перестаю вкуривать, что происходит. Словно это игра, правила которой я нихуя не понимаю. Но вы-то понимаете! — И это моя беда, — прошептала гостья, покусывая губы. — Пожалуйста, скажите, что все будет хорошо. Можно же как-то доказать, что все будет хорошо? — Прогнозов я не даю. Прогнозы дают шарлатаны, а я все-таки исследователь. Я могу говорить только о вероятности… Процесс трансфера власти всегда очень болезненный. Одно поколение сменяется другим, старое не хочет уходить. Ему тепло и мухи не кусают. И оно все сделает, чтобы усидеть на своем месте. Одних загубит, других выгонит. Время действительно страшное. Мертвые хватают живых… Но никто не вечен, вы же понимаете. — Екатерина еще раз пригубила вина и посмотрела сначала на Ренату, а потом на Земфиру. Говорить про новый законопроект против пропаганды ЛГБТ или нет? Нет, пожалуй, не к месту. Может смутить. — Почему им так интересно, кто с кем спит? — Земфира приобняла Ренату и сунула в рот сигарету. — Почему они с кем-то спят каждую ночь, а другим нельзя? — Ну, это отличительная черта авторитарных людей. Им страшно интересна чужая сексуальная жизнь. Даже больше, чем своя. Эту, чужую, жизнь они цензуриуют, то есть пытаются ей управлять. — Гостья посмотрела на эту пару и вспомнила слова мужа: вот и проверила. — Они что, никогда не получали удовольствия в постели? — не унималась Рамазанова, и Рената прикрыла рот ладонью, чтобы сдержать возглас. — Мне кажется, такой хуйней будет заниматься только тот, у кого секса нет или он очень плохой. — Не знаю. Но у людей данного поколения действительно могут быть с этим проблемы… Я как-то об этом не думала. — Простите, что вмешиваюсь в разговор, но Екатерина Михайловна очень хотела услышать песню про Набокова. — Максим поймал осуждающий взгляд соведущей, но все же продолжил: А ее, к сожалению, не было… — Про Набокова? — удивилась Земфира. — «Она читает в метро Набокова»? — Екатерина — давний поклонник Набокова, если вы не знали. — Максим, не надо… — Соведущая готова была провалиться сквозь землю. — Так давайте исполним. Кто же знал, что вы любите эту песню? Ну что? — Земфира кивнула парням. — Пожалуйста, не стоит. Мне так неудобно, — пищала Екатерина, умирающая от смущения. — Не отказывайтесь. Специально для вас! — Земфира повернулась к Ренате, заметив, что та снимает происходящее на телефон. Шульман застыла каменным истуканом. Она опустила глаза и сжала руки до боли. Ее словно привели на казнь. Давно она не получала столько внимания, а ведь это она должна восхищаться и благодарить. — Она читает в метро Набокова…***
Ведущие «Статуса» ехали в такси и молчали. Катя никак не могла перевести дух. Они после песни еще много фотографировались, а Земфира вновь накинулась на нее с объятиями. Стало так жарко, что Екатерина выбежала на улицу и минут пять дышала прохладой. Максим понимал, что лучше ее сейчас не беспокоить, пусть отдохнет. Он не припоминал, чтобы ее когда-то так долго и страстно обнимали. Стресс был колоссальный. — А с песней вы зря… — Екатерина нарушила молчание. — Хотелось сделать вам приятное, — извинился Курников и пожал плечами. — Я чуть не умерла. — Просто некоторые вас сильно любят. Правда. — Наверное, так выглядит любовь. И так тоже. — Она стала печатать мужу, что скоро будет. — Дергают же мальчики девочек за косички. — Максим улыбнулся и посмотрел в окно, за которым мелькали огни ночного Берлина. — Это тоже любовь. — Я за такое била портфелем.