Альберт и Консуэло

      Порой в голову Консуэло приходила мысль о том, что, сложись обстоятельства жизни Альберта по-другому, имей он чуть иные склонности и стремления - он мог бы стать прекрасным учителем, и люди - а в особенности - дети - слушали бы его с превеликим удовольствием, интересом и нетерпением ждали бы следующего урока. В том числе и благодаря тому, что свои лекции он мог бы перемежать с рассказами о тех истинах, что носит в своей душе. Материал занятий он излагал бы, применяя красочные метафоры, а временами и вовсе говорил бы о тех истинах, что носит в своей душе, посредством легенд, исполненных поэтического вдохновения - тем самым не давая слушающим утомиться наукой.       Его скрупулёзности и педантичности, проявлявшихся в самых неожиданных вопросах и областях, можно было только позавидовать.       Если бы в один прекрасный момент Альберт не раскрыл перед ней - как исписанный белоснежный лист, распростёртый на ладони - всю свою душу - но, как казалось ей вначале - совершенно случайно - словно увидев в ней тот призрачный огонёк, тот мираж, что видят путники, чей рассудок уже помутился от усталости, готовые принять иллюзию своего больного воображения за обещание скромной трапезы и крыши над головой - ибо такая честь не была никоим образом заслужена ею, и были даже моменты, когда Консуэло осмеливалась считать, что подобное поведение - лишь следствие утратившего ясность рассудка и ничего более - впоследствии соединившие их навеки - не зная его достаточно долго и не пройдя вместе с ним через множество испытаний - она никогда не смогла бы даже в мыслях предположить, что вот этот человек, так часто склонный к порывистости, к внезапным проявлениям порой слишком сильных чувств, непредставимых, запредельных, неестественных для обычных людей - и это ещё одна причина, по которой, кроме всего прочего, люди, в большинстве своём невежественные, считали своим правом называть его не иначе как безумцем и стремиться как можно скорее отстраниться, - часто выражающийся метафорами, понятными лишь ей - способен, обнаруживая не только внимание к самым мелким деталям в объяснениях, достойную высшей похвалы, но и невиданную степень терпения - выполнять столь монотонную работу.       Несколько раз удостоверившись в том, что Консуэло делает всё так, как нужно, Альберт наконец опустил глаза на свои колени и спокойно принялся за дело.       Какое-то время они сидели молча, погружённые в состояние потока. Но оно было разным у каждого из них. Консуэло забыла обо всём, кроме того, чем занималась сейчас, ибо впервые творила рукоделие, когда вместо ткани в её руках были первозданные дары природы, а единственным инструментом были её собственные пальцы, которыми она сейчас так медленно и осторожно совершала каждое своё движение, испытывая трепет ненароком совершить нечаянную ошибку и тем самым ненароком испортить что-нибудь. Альберт же не думал совершенно ни о чём - так наступало и проходили те часы и минуты, когда его телу, душе и разуму требовался отдых.       Вместе с ними как будто бы незаметно впала в безмолвие и вся природа. Не слышалось ни звука. Казалось, что дневное светило исчезло с синего небосклона, по которому неспешно плыли белые облака и на котором не было видно туч. Эта тишина ничем угрожала, но напротив - в ней беззвучно, проникая повсюду, разливалась нежность воздуха, и наши герои мыслями и всем своим существом будто растворились в нём, стали единым целым с ним, его частью.       Но в какой-то момент - когда душа Альберта наконец насытилась беспредметностью восприятия, в его памяти казалось, внезапно возникло что-то, что стало постепенно набирать силу и, не возвращая в реальность, унесло его мысли далеко от того места, где он сейчас находился. Его пальцы продолжали машинально, механически делать своё дело, его голова всё так же была склонена к лежащему на коленях полотну, но взгляд был устремлён куда-то поверх или сквозь этот плотный орнамент. Он больше не чувствовал под своими ладонями тонких стеблей травы, не видел ни лес, расстилавшийся вокруг, ни Консуэло, сидящую рядом - смотря то ли в прошлое, то ли в будущее.       Консуэло мгновенно почувствовала, уловила эту перемену - в иные моменты она могла ощущать эти невидимые волны, в особенности в те минуты, когда они, заряженные до предела, готовы были в любой миг предстать в виде слов или действий. Порой эта способность выматывала её и она спрашивала бога, зачем, ради чего он наделил её этим или передал от Альберта, с какой целью? - но не получала ответа.       По едва заметным движениям его лица - губ, которые, казалось, уже были готовы произнести первое слово, бровей, что, хмурясь, делали его взгляд сумрачнее, Консуэло могла угадывать внутреннюю борьбу, какие-то мучительные сомнения - как будто он хотел что-то сказать ей, но по какой-то причине страшился. Консуэло понимала, что рано или поздно он откроется ей - это было лишь делом времени. Но когда это произойдёт? Заметив эту перемену, Консуэло боялась признаться самой себе в страшной догадке, верность которой подтвердила бы уже описанное нами предзнаменование, возникшее перед её глазами словно наяву, не хотела верить собственным мыслям. Но иначе, что же могло приносить такие терзания сердцу её любимого человека? Но ещё твёрже была её уверенность в том, что это было связано с ними обоими.       Казалось, что это страдание достигло своей высшей точки. Она так же мучительно ждала, что вот-вот он заговорит с ней и всё чаще поднимала глаза, видя, как ему невыносимо и дальше хранить эти переживания в своей душе. Казалось, что тишина усилилась - как бы странно это ни прозвучало - и как будто наэлектризовалась, казалось, что скоро в ней начнут сверкать своим холодным блеском искры, пролетая мимо со скоростью, делающей их едва заметными.       Но всё-таки первой этого напряжения не выдержала именно она.       - Альберт..., - сказала она, как бы заставив его очнуться и обернуться к ней всё с теми же тоской, страхом и беспокойством во взгляде. Его пальцы также замерли на полотне из трав. - Я вижу, что ты хочешь что-то сказать мне. Что бы это ни было - прошу тебя - говори.       Теперь она почти не сомневалась, что своими словами он подтвердит её самые дурные мысли и была готова к этому.       Альберт был поражён степенью печали и обречённости, отражавшихся в её глазах. Но тогда он не придал этому иного значения, кроме невероятной чуткости и чувствительности её души. Он взял Консуэло за руку своей тёплой ладонью - несколько крепче, чем это было всегда, но, конечно, не причинив этим даже малейшей боли.       - Да... Я чувствую, что должен сказать это тебе, потому что потом, после - будет поздно, не время. Так велят мне высшие силы. Ты должна узнать об этом сейчас.       - После чего, Альберт? О чём я должна узнать?, - она была почти уверена в том, что знала ответ, и ещё и потому хотела помочь ему продолжить, прийти наконец к самому главному - тому, что томило его сердце.       - Перед тем, как мы познаем любовь не только в слиянии наших душ. Но... но вместе с тем я чувствую, что не могу... Это невыносимо. Высшие силы не простят мне, если я промолчу сейчас, и, может быть, больше не позволят мне говорить с тобой или... я не знаю, что будет, что ещё они...       - Прошу тебя, говори - что бы это ни было - не заставляй свою душу мучиться - ты знаешь, что она недостойна и мгновения подобных страданий. Я прошу тебя не обрекать себя на эти муки больше ни секунды. Я не сомневаюсь, что ты безгрешен перед всевышним, а всё остальное - как бы горько оно ни звучало - не стоит подобных мучений.       - Да..., - его взгляд приобрёл необыкновенную глубину. Казалось, что в этот мгновение он собрал все свои силы, чтобы не отвести свои глаза от глаз Консуэло, блестящие от близости слёз, которые, правда, ещё не застлали его взор так, чтобы ничего не видеть - напротив - казалось, что перед ним как никогда ясно предстал этот овал лица, обрамлённый чёрным шёлком волос, эти тонкие губы и эти два карих зеркала, в которых отражалась огромная глубина - так чисто сверкавших сейчас.       Альберт взял вторую руку Консуэло.       - Да, у меня нет иного выхода. Ты должна узнать всю правду обо мне именно сейчас.       Она не отводила взгляд, давая понять, что готова выслушать его. После нескольких секунд молчания Альберт начал:       - Это касается нашей жизни. Но не только. Точнее, не столько. В большей степени это затронет твою судьбу. Твою и наших детей. Наших будущих детей.       Теперь Консуэло почти не сомневалась в правдивости своего видения, посланного создателем. Она понимала, что тогда её рассудок не помутился, но напротив - проявил всю свою ясность для её же блага, уберёг её от потрясения, которого в противном случае она могла не пережить. Она была почти уверена в этом. Консуэло так изменилась в лице, что это не ускользнуло от Альберта - впрочем, принявшего это за непомерную тревогу. Казалось, что таких горя, обречённости и безысходности она не испытывала ещё никогда. Надежда на то, что из его уст прозвучат иные слова, растаяла окончательно, и поэтому она была готова. Её сжатые губы говорили о душевной твёрдости услышать самые страшные слова в своей жизни.       Он сжал её ладони ещё сильнее, как бы стремясь подготовить Консуэло к тому, что она услышит.       - Я покину этот мир раньше тебя, - наконец сказал он.       Смотря на Консуэло со страхом и беспокойством, он сделал паузу, чтобы встретить её слёзы, обнять, но... Она просто продолжала смотреть на него, уже не меняя выражения лица.       - Почему ты молчишь, Консуэло?, - он смотрел в её глаза в недоумении, смешанном с ужасом, - Что с тобой? Услышала ли ты меня?       - Да, я всё слышала. Каждое твоё слово. И я хочу сказать тебе, что уже знала это.       Её глаза также блестели от слёз, но ни одна капля не упала вниз - чувства были уже не так сильны, как в те минуты, когда ей явилось предзнаменование. Она свыклась с ними и даже на какое-то время забыла о них и о тех картинах, что в одиночестве представали её взору.       - Что? Но... откуда?, - дыхание Альберта стало чаще, он смотрел на Консуэло с ещё большими ужасом и недоумением.       - Мне было видение. Незадолго... Я не знала, верить ему или нет. Я не хотела верить. Я думала, что мой разум обманывает меня. Но я видела это так чётко - словно наяву. Я как будто была там. Это не было подобно сну, это было наяву... И я боялась задать тебе вопросы, заговорить с тобой - надеясь, что это был просто обман рассудка, наваждение...       - Бедная моя..., - теперь Альберт не мог удержаться от объятия. Но, прижав Консуэло к себе, он почувствовал её силу, способность вынести даже такое переживание и окончательно убедился в том, какая особенная у неё душа.       Когда он отпустил её, она сказала:       - Ради бога, скажи мне - что случится с тобой? Что станет причиной?.. Я не хочу, чтобы ты страдал... Но почему этого хочет бог?..       - Ах, если бы я знал, чем заслужу... Я столько раз спрашивал у всевышнего - что произойдёт, чем я заслужу такую скорую смерть и что станет её причиной - злой рок или чьё-то жестокое намерение. Ты знаешь, что я не хочу причинять твоему сердцу невыносимые муки - но, увы, это сокрыто и от меня. Я не могу постичь причин, но, видимо, божественные силы решили, что ещё не время. Наверное, им виднее, и нужно проявить уважение к этому и - как бы это ни прозвучало - благодарность к тому, что они открыли нам наше будущее.       - Но ещё несколько лет - а для меня это очень много - мы будем жить.       - Да, наши дети успеют вырасти до того, чтобы понимать всё и увидеть нас вместе, и впитать наши заветы в свои сердца так, что никогда не забудут и не предадут их. И для меня тоже это очень много. Столько может вместиться в них, в каждый день, и сколько уже вместилось... Наши дети продолжат наше дело. Мы будем бессмертны сначала в них, а потом и в других, последовавших за ними. И ещё при их жизни у них будет много последователей. Наше дело не умрёт никогда. Но... можно ли мне задать тебе вопрос... не будет ли это слишком больно для тебя...       Взгляд Консуэло, которого она по-прежнему не отводила от его лица - говорил о том, что после увиденного и услышанного нет того, что могло бы напугать её сильнее. И, уж если она перенесла и это...       - Что ты увидела тогда?, - но вместе с тем он был готов и к её неготовности отвечать.       - Как ты лежишь на земле и едва можешь говорить, но я, видя твоё лицо очень близко и слышу каждое твоё слово, ты утешаешь меня и даёшь последние наставления, а потом... Проходит ночь и... мы с детьми видим твоё земное воплощение в последний раз..., - с каждым словом её голос дрожал всё сильнее, но она лишь сделала несколько пауз - ни одна слеза по-прежнему не скатилась по её щеке.       - Но, ради бога - скажи мне - сколько дней ты носила эту тяжесть в своём сердце?       - Я их не считала. Но прошло уже очень много дней и ночей с тех пор как мне было послано это предсказание. Я не всегда помнила о нём. Видимо, всевышний берёг моё сердце, давая свыкнуться с этим знанием. И - теперь я воспринимаю его почти как данность - кроме всего прочего и потому, что это нельзя изменить - зачем причинять себе лишние страдания в попытках отвратить неминуемое?..       - Это самое мудрое отношение к неизбежному будущему, и я, кроме тебя, никогда и ни у кого не встречал его - даже у самых чистых и просветлённых умов, даже у своей матери, которая так сильно опасалась моей смерти тогда, когда я действительно был в шаге от того, чтобы перейти через грань этого мира в иной. Тогда я, уже чувствуя ледяное дыхание вечности, и моё сердце дрогнуло - его поразило греховное сомнение, и спрашивал у создателя - неужели он изменил своё решение и теперь хочет забрать меня туда, откуда приходим все мы. И лишь теперь я понимаю, что это было испытание, которое мне всё же хватило сил пройти с честью... Но мне нужно сказать тебе самое главное - ты будешь счастлива. И я ещё напомню тебе об этом - в тот, последний день и час, и никогда не дам тебе забыть об этом.       - Да, я знаю это, как и то, что ты всегда будешь со мной. И потом, когда моя душа освободится от тела - она взлетит навстречу твоей, и мы сольёмся уже навеки там, на небесах и будем видеть весь этот мир как на ладони. Но всё это лишь даёт повод вспомнить о том, как дорог каждый миг настоящего, что нужно ценить то, что даёт нам жизнь сейчас.       - Как мудры твои слова, - в самозабвении и исступлении закрыв глаза, он начал целовать её руки в порыве ещё большего уважения и преклонения - словно древнему, вечно живущему божеству, стоявшему на несколько ступеней выше его, сидевшему на троне, уходящем в блестящую глубину небес, в бесконечный сверкающий космос, сливаясь со всевечным абсолютом.       Но вместе с тем сколько же нежности было в этих поцелуях, сколько человеческого, сколько теплоты, которую она ощущала всей кожей от его губ!..       Наконец его движения стали медленнее, и, разомкнув веки, он ещё раз поднял глаза на Консуэло.       - О, всевышний, как же сложно воспринимать эту жизнь как земную, зная, что передо мной воплощение самой духовности, самой святости... Нет подобных тебе...       Теперь в глазах Консуэло сверкали слёзы растроганности, и она улыбалась сквозь них.       - Ты никогда не ощущал жизнь так как все люди, но это восприятие я и вижу самым верным. Глаза большинства застилает пелена, которую они не хотят снимать. А если случайно ветер срывает её, то они, не успевая ничего понять - а в особенности того, что это совершается для их блага, но, лишь смертельно испугавшись, не поднимают глаз, пока не найдут её, лежащую где-то позади, на обочине, на краю их жизни - набрасывают снова, ощущая эту удушающую, но такую знакомую безопасность, медленно убивающую в душе всё, что там осталось живого. Они надеются убежать от непонятного, продлевая это мучительное, полное заблуждений, бесцельное пребывание на земле - вместо того, чтобы развивать свой ум и чувства и стремиться к счастью в месте, где есть всё для этого.       Казалось, он впал в тот же священный трепет, какой объял его при первой встрече с ней в подземелье Шрекенштейна - его затуманенный взгляд, полный какого-то запредельного, мистического ужаса, выходящего за пределы человеческого понимания - говорил об этом.       Внезапно Консуэло вздрогнула, её брови сдвинулись, она сделала короткий вдох, побледнела, резко остановилась, слегка опустила голову, на мгновение прикрыла глаза, положила руку на живот, опёрлась ладонью о стену дома и со страхом посмотрела прямо в глаза Альберту, стоящему перед ней, но вся сила этого испуга не успела отразиться в её взгляде - она вовремя овладела собой, понимая, что, если сейчас она поддастся полному осознанию того, что происходит, позволит этому насквозь пронзить её чувства - то всё обернётся только хуже - и для неё, и для Альберта.       - Консуэло, что с тобой?, - с невыразимой тревогой в глазах он подбежал к ней, чтобы поддержать - перед её глазами возникла серая пелена и Консуэло на секунду закрыла глаза - но это произошло скорее от страха, чем от боли. Казалось, Альберт тоже уже знал, что происходит, но не мог заставить себя поверить в это, его сознание отказывалось принять неминуемую трагедию.       - Помоги мне дойти до кровати, - тихо, с трудом, так, что Альберт едва мог её слышать, проговорила Консуэло, не в силах даже поднять головы.       - Позволь мне донести тебя.       - Нет, нет... не надо..., - слабо сопротивлялась Консуэло, зная, что это только навредит ей.       Альберт сделал было попытку взять свою возлюбленную на руки, но как только её ноги согнулись, а тело начало принимать горизонтальное положение - лицо Консуэло исказила гримаса сильнейшей боли.       - Прости меня, родная..., - в его глазах отразилось ещё больше беспомощности и необходимости подчиниться       -       - Слушай меня внимательно - беги в соседнюю деревню и позови несколь       Увидев её рядом с собой, Альберт поспешно обернулся к ней и с великим беспокойством сказал:       - Консуэло, зачем ты встала?       - Физически я уже почти не чувствую боли. Теперь у меня болит лишь душа. Больше я тревожилась за тебя, хотела быть рядом с тобой. Едва придя в себя, все эти дни я наблюдала за тобой, но не видела твоего лица. И как только я смогла - я встала, и вот, наконец я могу посмотреть в твои глаза. Я вижу, что они блестят от слёз, но в них нет той степени страдания, что могла бы угрожать твоему рассудку.       - Я не мог позволить тебе видеть мои мучения и именно по этой причине я просил добрых жителей деревни заботиться о тебе, а сам уходил глубоко в лес и там давал волю своим чувствам - до тех пор, пока мука не становилась выносимой. Да и что бы я мог сделать для тебя, сказать тебе, какими словами утешить? Ведь случилось непоправимое, и прошлое невозможно вернуть назад. Да и что бы ты могла услышать в том беспамятстве, что охватило тебя? Я молился, чтобы бог дал тебе сил выдержать это несправедливое наказание. Я никогда не смогу оказаться на твоём месте, но теперь я понимаю, что есть испытания страшнее тех, что ожидают нечестивцев в геенне огненной. Я видел твоё лицо, искажённое нечеловеческой болью. Я заклинал всевышнего передать мне хотя бы её часть, если это невозможно сделать без остатка, но страшился, что не смогу вынести. Я слышал твои рыдания, чувствовал, как каждый судорожный вздох причиняет тебе ещё больше боли, понимал, что ты не можешь остановить этот плач, и что эта же самая боль и заставляет тебя проливать слёзы. Я думал, что господь хочет забрать тебя у меня и был готов последовать за тобой. Моя боль всё так же глубока, но теперь она занимает всё пространство моей души и потому переносить её легче. Она уже не рвётся наружу так неистово, как это было ещё вчера. Родная моя..., - он осторожно привлёк Консуэло к себе и обнял.